Владислав Титов - Ковыль - трава степная Страница 22

- Прости меня, господи, и не обессудьте, люди, - механически повторила Екатерина Ивановна и стала умываться.

Потом вспомнила, что намедни заняла у Миши-табунщика два рубля на керосин. Положила на стол деньги, подумала, что надо бы как-то напомнить ему, что это его деньги, но как, так и не придумала. На улице залаяла соседская собака. Мать опять перекрестилась и взялась за петлю.

- Слава отцу, и сыну, и святому духу и ныне, и присно, и во веки веков...

Кольцо в матице скрипнуло, мать подняла голову: "Матвей вбивал: "Пять, сыновей выкачаешь на нем, Катя! Пять - и не меньше!" - и целовал меня в губы, в щеки. Женюшка был тяжелый, все руки оттянул. Ночи напролет скрипело над люлькой кольцо. Петенька полегче и поспокойнее. Как же я к ним с таким позором явлюсь?"

Мать тихо заплакала, вытерла рукой слезы, аккуратно накинула на шею петлю, посмотрела вниз и толкнула ногой табуретку. Веревка натянулась, больно врезалась в шею, кольцо скрипнуло и со звоном лопнуло. Екатерина Ивановна упала на пол и потеряла сознание...

Она не помнила, через сколько часов очнулась. На дворе была ночь, в окно заглядывал молодой остророгий серп луны. Болела шея, острыми коликами ныл низ живота. Мать обхватила его руками и почувствовала, как в левой стороне шевельнулся ребенок. Она подтянула к подбородку колени, свернулась в клубок и глухо заголосила.

В трубе гудел ветер, стегал по стеклам соломой от крыши, перед почерневшими иконами дрожал коптящий язычок лампады. Луна ныряла в облака, и тогда ночь становилась неприглядной. Под окнами кто-то осторожно ходил. Кашлянул и постучал в окно.

- Катя, открой. Я тебя очень прошу: открой. Жизни мне нет без тебя. Ну сколько, понимашь, можно? Выйди за меня замуж, или я руки на себя наложу. Иван Ильич помолчал, а потом тихо спросил: - Ты спишь, Катя? Открой, прошу тебя. Не хулиган же я какой-нибудь, понимашь. - Он приник к окну и, как обожженный, отпрянул. - Катя!

Подбежал к двери, рванул ее на себя. Уличная дверь соскочила с петель. Дрожащими руками нащупал избяную, вбежал в горницу. Лампада мигнула и погасла. Иван Ильич чиркнул спичку, другую - спички ломались, падали из рук. Он достал штук десять и с силой ударил ими по коробке. Пламя осветило комнату, скорчившуюся на полу с петлей на шее Екатерину Ивановну.

- Катя! - вскрикнул Иван Ильич и бросился к ней. - Уйди... простонала мать. - Уйди, кричать стану.

- Что ты надумала! Что ты надумала! - тряс он ее за плечи.

Мать мотала седой растрепанной головой и, рыдая, повторяла:

- Уйди! Не прикасайся ко мне. Не прикасайся!

Иван Ильич поднял Екатерину Ивановну на руки, снял с шеи веревку и уложил в кровать. Мать, дрожа всем телом, кричала:

- Уйди, уйди! Не прикасайся ко мне!

Потом затихла. За окнами вставал седой рассвет. Иван Ильич сидел на лавке, обхватив голову, и плечи его тихо вздрагивали. На кровати билась в ознобе Екатерина Ивановна.

- За что ж ты так, Катя? - прохрипел он. - Жизни мне нет без тебя. Неужто не видишь? Извелся весь. Свет белый не мил... За что ты так, а?

- Уйди! - Екатерина Ивановна стучала зубами.

- Не вернется твой Матвей. Мертвый он, мертвый! Неужели ты не понимаешь? Сколько же можно ждать?

Иван Ильич упал на колени, пополз к кровати.

- Прости меня за то... прости, Катенька!

- Не подходи! - вскрикнула мать и вскочила с постели.

Губы ее дрожали, волосы всклокочены, перекосившееся в гневе и испуге лицо было страшным. Председатель остановился посреди комнаты и, стоя на коленях, протягивал к ней руки.

- Катя, дите у нас будет, я знаю... Не губи, пожалей, Христа ради. Не жить мне тогда. Клянусь.

- Ненавяжу! - дико закричала Екатерина Ивановна, упала на кровать и забилась в истерике.

- Я- уйду... Уйду, Катя... Успокойся...

Когда родился Женька, мать, вернувшись домой, решила уйти из села. Не могла она прямо смотреть в лицо односельчан. Как пламени в глаза, боялась насмешек. Куда идти, Екатерина Ивановна не знала. В ближних селах родственников у нее не было, да и идти туда не хотелось. Там не спрячешься от людской молвы. В город бежать и думать боялась. Жаль было расставаться с коровой, с деревенским укладом жизни, со скарбом, нажитим долгими годами труда.

Помыкалась, подумала и решила подождать с уходом, пока не подрастет Женька. А потом приьыкла к своему новому положению. Соседи не подсмеивались, чего ждала и боялась, даже, наоборот, относились предупредительно, часто предлагали помощь.

Так и рос Женька, записанный на имя Матвея Васильевича Кудряшова, окруженный материнской лаской и заботой...

Нет, далеко не все знал Евгений не только о жизни своих родителей, но и о своей собственной. Он опять поднялся со стула, прошелся по избе, снял нагар с фитили лампы и сел. Мать молчала. Сын видел, что она очень устала, но, взбудораженная воспоминаниями, не может ни уснуть, ни отойти от них. Евгений тоже молчал. Но это их молчание было понятней и значительней любых слов.

Он вспомнил один случай. Произошло это нри поступлении в пятый класс. В селе была только четырехлетка, и желающие продолжать учебу должны были идти в район, за шесть километров. Полная седая женщина, аавуч районной десятилетки, спросила его, где работает отец и как его зовут. Жень-ка замялся.

- Ты что, своих родителей не знаешь? - под дружный смех всего класса допытывалась учительница. - Он где работает?

- На фронте погиб... - выдавил из себя Женька.

- На каком фронте? Ты же родился... - и осеклась.

- Кудряшов Матвей мой отец, и он на фронте погиб! ~ш упрямо повторил Женька и вдруг заплакал.

- Ну что ты, что ты, Женя! Я все понимаю... - успокаивав ла его учительница,

Женька выхватил из парты портфель и убежал домой. Два дня не ходил он в школу и не разговаривал с матерью. Екатерина Ивановна извелась вся, допытываясь у сына, что случилось.

- Не пойду я больше в школу, - всхлипывая, сказал наконец он. - Там тоже узнали, что у меня отца нет.

- Как так нет? - переспросила мать.

- Дураки там, что ли? Не понимают, что ли? - кричал Женька. - Она сказала, что я родился после войны. Думаешь, не знаю, кто мой отец? - он вытер слезы и зло посмотрел на мать. - Думаешь, не знаю? Маленький, что ли?

- Женюшка! - охнула Екатерина Ивановна. - Сыночек мой! За что же ты так на меня?!

Женька хлопнул дверью и выбежал на улицу. В избе громко заплакала мать. Он прошел за угол дома, прижался щекой к стене и тоже заплакал. В груди кипела злость, неуемная и такая сильная, что Женька не знал, что с ней делать и что делать с собой. Ивана Ильича он готов был казнить самой страшной казнью. Постепенно злость проходила, уступая место жалости. Плач матери был слышен и здесь, за углом дома. Женька потоптался несколько минут на месте и вошел в избу.

- Не надо, мам... - буркнул он, переминаясь у порога с ноги на ногу.

Екатерина Ивановна подняла голову, посмотрела на него и заплакала еще горше.

- Прости меня, сынок... прости... - сквозь рыдания говорила она. - Это я виновата. Не хотела я, чтоб он был отцом твоим. Обманула тебя. Прости меня, Женюшка! И фамилию его не дала тебе. - Мать встала с лавки, подошла к сыну, прижала к себе. - Ради тебя только и живу. Один ты у меня на всем белом свете.

- Не надо, мам, не плачь... - всхлипывая, утешал Женька. - Я его сам ненавижу. Ненавижу! Вырасту, я ему отомщу за тебя!..

- Мама, ведь прошло двадцать пять лет, как кончилась война, заговорил Евгений. - Неужели ты и сейчас все ждешь, надеешься?

- Как тебе сказать, сынок... - Она привлекла его голову к себе, помолчала, - Иной раз глянешь на дорогу, что со станции ведет, а по ней идет кто-нибудь, и сердце так и сожмется комочком, так и запрыгает в груди. Картуз вроде знакомый покажется, или походка, или еще что... Умом-то, оно конечно, понимаешь, а вот сердцем... Что ж с ним сделаешь? Почитай, лет пять как сны перестали мучить, да и то не совсем. Намедни вот опять Матвей приходил. И опять по ржи уходит, уходит от меня, я за ним и никак догнать не могу. И лампу вот по ночам жгу, правда, теперь уже для тебя, да все равно... Матвей мой, он... - она замялась на секунду, не в силах, видно, произнести слово "покойник", - иногда задержится где с дружками. Вот я и жгла лампу и ждала его. А потом Женя с Петей в пургу или непогоду из школы на ее огонек шли. И сейчас случается иногда: проснусь среди ночи, и так станет нехорошо, так заноет в груди, все ждешь чего-то, - возьму да и зажгу лампу. Да навсегда, видно, заблудились мои соколики в чужих степях. Не забывай, прилетай иногда на ее свет, Женюшка.

Сын молчал, борясь с волнением.

- Мам, я помирюсь с Наташей. Обещаю тебе, - сказал вдруг он.

В окно вползало утро. Через несколько мгновений должно было взойти солнце. Они ждали его первых лучей, каждый думая о своем и вместе - об одном и том же. Они знали: первый луч упадет на пол, медленно проползет по стене, упрется в рамку с фотографией и ярким розовым цветом подсветит огромный креповый бант на ней.

Начинался новый день, и будут, наверное, в нем и радости и огорчения, и встретит их Екатерина Ивановна Кудряшова спокойно, без суеты и страха. Радостями поделится со всеми, щедро, как эта земля, на которой она выросла и в заботах о которой состарилась; горе спрячет в себе, и не согнется под его тяжестью, и будет идти по жизни с открытым лицом и чистой совестью.