Борис Васильев - Иванов катер. Капля за каплей. Не стреляйте белых лебедей. Летят мои кони… Страница 22

- Молчит?…

- Через час вернусь, - вдруг сказал Сергей и спрыгнул на берег как стоял, в мятых рабочих штанах, грязной рубахе.

Он почти бежал по берегу, и злоба душила его. Ему пригрозили, угроза была реальной, и теперь в дело вступали другие законы.

Ему повезло: Пахомов был на месте и - один. Сергей почти оттолкнул секретаршу, застрявшую в дверях. Ввалился грязный, задыхающийся. Пахомов строго сдвинул брови, указал на стул.

Рассказывать Сергей умел. Он ничего не скрывал: ни того, что пошел в рейс без разрешения, ни того, что загубил мотор, ни того, что первым спрыгнул за борт тонущего катера. Но про деньги не сказал ни слова, и все выходило так, словно действовал он если и не совсем по закону, то все же из добрых побуждений.

Пахомов слушал молча, по-прежнему строго насупив брови. Молчание его очень пугало Сергея: он стал увядать, вязнуть в рассказе, повторяться, но тут парторг неожиданно начал проявлять любопытство, перебивать вопросами, и Сергей, воспрянув, ловко и стройно закруглил покаяние, вызвавшись оплатить ремонт из собственного кармана.

- Зарплаты не хватит, - нахмурился Пахомов. - Пустое обещание.

- На книжке есть, - заверил Сергей. - Производство не должно страдать от моего легкомыслия.

- Правильно, - сказал Пахомов. - Это ты правильно рассудил, одобряю. Я понимаю, действовал ты активно. Сам в воду полез, людей на берег вывел. Все это в плюс тебе, но могут быть серьезные нарекания. Жалобы. А если жалоба в письменном виде - сам понимаешь, не откликнуться не имеем права. Вот и соображай.

- Спасибо, Павел Петрович, - с чувством сказал Сергей. - Вот поговорил с вами и вроде душу облегчил. Нет, вы не подумайте чего: за то, что напортачил, отвечу. По всей строгости, сознаю. А с души вы у меня груз все-таки сняли. Спасибо вам за это большое.

Он уже шел к дверям, когда Пахомов остановил его:

- А Бурлаков что думает?

- А что ему думать, Павел Петрович? - как можно проще спросил Сергей. - Он ведь не ходил с нами, он тут ни при чем.

- То есть как это ни при чем? Он капитан, он за все отвечает.

- Так-то оно так, но ведь формально…

- Ну ладно, поглядим. Иди действуй. Не задерживаю.

Сергей на цыпочках вышел из кабинета и тихо притворил за собою дверь.

Он вернулся на катер и весь день вместе с Иваном прокрутился в моторном отделении. Вычерпали воду, досуха тряпками протерли днище. Двигатель не трогали: до прихода комиссии не велено было к нему касаться. Еленка шуровала в кубрике.

Работали молча. Раз только Еленка заикнулась насчет обеда, но Иван хмуро сказал:

- Не заработали.

К вечеру кончили. Иван хотел было заняться палубой, но Сергей решительно отказался:

- Дела у меня.

Иван не спрашивал, что за дела. Прошел на палубу, ковырялся там один: только грохот стоял.

Сергей спустился в кубрик. Еленка протирала пол, высоко подоткнув короткую юбку.

- Дела, Еленка. Действовать надо, а то навесят нам, что и в жизнь не разогнешься.

- Скоро вернешься?

- Постараюсь. А что?

- Ничего. - Она улыбнулась. - Скучать буду.

- Ну, поскучай. - Сергей переоделся, сунул в карман деньги и вышел.

Он не хотел расспрашивать Ивана, да и встречным опасался прямо ставить вопрос: юлил, балагурил, выпытывал и вызнал-таки нужный ему адрес.

В ответ на стук долго брехала собака. Потом послышались шаги, приглушенный голос спросил:

- Кто?

- С "Волгаря"! Сергей Прасолов. По делу.

Калитка приоткрылась, и в щели показалась массивная фигура Степаныча. За спиной яростно билась на цепи собака.

- Чего тебе?

- Поговорить.

- Не о чем нам говорить.

Он хотел захлопнуть калитку, но Сергей подставил ногу.

- Долг за мной, Степаныч. Клубнику ты по моей вине утопил. Совесть велит рассчитаться.

- Совесть?… - Степаныч захохотал. - Ну, проходи.

Прошли в дом. Толстая жена в упор смотрела на Сергея и только моргнула в ответ на его: "Добрый вечер, хозяюшка".

- Ну, садись, - сказал Степаныч. - Значит, прищучило начальство?

- Начальству об этом знать не положено, - улыбнулся Сергей. - И если договоримся, то и беспокоить его не будем.

- Смотря как договоримся…

- По совести. - Степаныч был калач тертый, и Сергей держал ухо востро. - Во сколько убытки ставишь?

- Во сколько?… - Степаныч прикидывал, как бы не продешевить. - Ну, это как считать…

- Клубники две корзины, - вдруг быстро сказала жена. - Одна к одной ягодки, перебранные…

- Не мешай! - прикрикнул Степаныч. - Ступай вон на кухню да жрать мне приготовь… С работы я, - пояснил он, когда жена вышла.

- Значит, в самый цвет угадал, - сказал Сергей и выудил из кармана бутылку.

- Полагаешь, что договоримся? - усмехнулся Степаныч.

- Начальство тебе убытки не оплатит, это ты и сам понимаешь. А я - оплачу.

- За что?

- За что? - Сергей прикурил, раздумывая, стоит ли играть в открытую. Решил рискнуть: мужик был жадным. - За то, чтобы начальство не беспокоить.

- Полста.

- Ого!…

- А ты как думал? Клубника - раз. Костюм праздничный измарал - два. И мое беспокойство тоже не задаром.

- Любую половину.

- Четвертной, значит. Нет, парень, поищи дураков. Мы тоже понимаем, что ты ко мне прискакал…

Торговались долго, зло, как на рынке. Столковались на тридцати, клянясь друг другу забыть эту историю.

Стемнело, когда Степаныч вышел проводить гостя. Отогнал пса, отпер многочисленные засовы, сказал вдруг:

- А кто-то обещался мне борщ за шиворот вылить…

Захохотал тоненько, торжествующе. Огрел Сергея по спине жирной рукой…

- Погоди еще!… - Сергей тоже захохотал. - Погоди, может, еще и вылью!…

- Нет уж, не выльешь! - заливался Степаныч. - Все, продал ты свою выливалку за тридцать целкачей!

Утром пришла комиссия: представитель главного инженера, молодой мастер из ремонтных мастерских и капитан "Быстрого" Антон Сергеевич. Иван хотел поговорить с ним, но держался Антон Сергеевич официально:

- Поглядим. Лишнего не напишем.

Лишнее и не понадобилось. Согласно акту авария произошла по вине экипажа: сорвало штуцер масляного фильтра.

- Согласны, Иван Трофимыч? - спросил представитель главного инженера.

- Моя вина, - сказал Иван.

- Тогда подпишите.

Иван подписал. Комиссия удалилась, приказав готовить двигатель к монтажу. Двигатель готовить Иван не стал, а полез в кубрик за клюкой. Вылез, сказал не глядя:

- Я - к старикам. Вернусь поздно.

- Вот мы и опять одни, - сказала Еленка. - До самой ночи одни.

- Поскучать тебе придется, Еленка, - вздохнул Сергей. - Дела у меня, понимаешь…

- Может, отложишь?

- Нельзя. Земля под нами колышется.

Она молча смотрела, как он бреется, как надевает праздничный костюм, как старательно причесывается перед зеркалом, и в сердце ее возникла тревога. Подошла вдруг, обняла:

- Не уходи, Сережа.

- Не могу. - Он мягко высвободился. - Нельзя, Еленка. Надо, чтоб комар носа не подточил.

- Когда вернешься? - угасшим голосом спросила она.

- Вернусь?… - Он задержался на трапе. - Не хочу обманывать: поздно. Ночью приду, не жди.

Сергей ушел, прогрохотав над головой ботинками. Еленка села к столу и тихо заплакала.

Дом пять, с палисадничком… Вот он, такой же, как все на этой улице, только наличники попроще. Те же тюлевые занавески, те же фикусы да столетники.

Сергей очень не хотел входить в этот дом. Это было во сто крат хуже, чем пить со Степанычем водку.

- Шура дома? - с наигранной небрежностью спросил он у тощей, пронзительно любопытной хозяйки, без стука войдя в дом.

- До-ома, - неторопливо протянула она, в упор разглядывая его. - Вон в ту дверь…

Он постучал и, не ожидая ответа, приоткрыл дверь.

- Можно?

Шура сидела на широкой, как телега, деревянной кровати и ложкой хлебала кислое молоко из большой кастрюли. Увидев его, она словно окаменела. Он плотно прикрыл за собой дверь, блеснул зубами:

- Приятного аппетита!

- Ты зачем? - Она поискала, куда поставить кастрюлю, и поставила ее на пол у кровати. Ложка, звякнув, утонула в простокваше. - Ты чего тут?

- Соскучился, - с вызовом сказал он и сел на единственный стул у тумбочки, заставленной флаконами и баночками. - Не прогонишь?

Она молча смотрела на него, часто моргая короткими ресницами. В старательности, с которой она пыталась сообразить, как он здесь оказался, было что-то детское. Сергей не дал ей опомниться:

- Тоска меня заела, Шуренок. Такая тоска, что хоть криком кричи, честное слово. Думал я, думал и надумал к тебе прийти, прощения просить. Обидел я тебя, очень обидел, знаю. Черт возьми, как это получается? И не хочешь, а иной раз не справишься с настроением, обидишь хорошего человека, а потом локти кусаешь… Один я тут, Шурок, совсем один, чужой, понимаешь?