Федор Достоевский - Письма (1866) Страница 22

Паша мальчик добрый, мальчик милый и которого некому любить. Одно только худо за ним - сами знаете что. Кроме того, он мальчик честный. Если действительно ему место выходит, то пусть бы взял. Я последней рубашкой с ним поделюсь и буду делиться всю мою жизнь. А Вам, друг Аполлон Николаевич, до земли за Пашу кланяюсь! Никому, никому не мог я поручить его лучше в крайнем случае! Ведь Вы не оставите его в крайнем случае? Я не про деньги говорю и их даже в виду не имею. Но советом и словом не оставьте, особенно теперь, когда он знает вполне, во что ценю я Ваше внимание к нему. Я на днях ему пишу. Говорил ли он Вам, что ему изо всех сил ищут (и нашли уже) место Анна Николавна и Марья Григорьевна? Что за добрые души! А про Эмилию Федоровну не знаю, что дальше и будет. Федя жалуется, что уроков нет. Вот Федя так бравый малый: мать кормит, семейство кормит. Вот это молодец!

Обнимаю Вас, голубчик. Пишите иногда. Адресс тот же, но авось переселюсь. Пишите, если можно, почаще. Пусть небольшие письма, а пишите.

Так и рвусь в Россию. Вот уж по делу Умецких не оставил бы без своего слова, напечатал бы его. Как приеду, так сам лично пойду, по судам и проч. Присяжные наши - лучше невозможно. Но что касается судей, то можно пожелать несколько поболее образования и практики. И знаете чего еще: нравственных начал. Без этого основания ничего не устроится. Но слава богу, идет еще хорошо. Напишите мне Ваше мнение о газете "Москва", издается ли "Русский".

Что-то скажет политика? Чем-то развяжутся все эти ожидания. Наполеон как будто к чему-то и готовился. Италия, Германия. С замиранием сердца от радости прочел, что кажется откроют дорогу до Курска. Ох, поскорей бы уж. И да здравствует Русь.

Анна Григорьевна пишет Анне Ивановне. Анне Ивановне мой глубокий поклон и горячее пожатие руки.

До свидания, голубчик,

Ваш весь Ф. Достоевский.

(1) далее было: Вот Вам и свобода

324. П. А. ИСАЕВУ

10 (22) октября 1867. Женева

Женева 22 октября - 10 октября /67

Милый Паша, ответом тебе я несколько замедлил по некоторым, не зависевшим от меня обстоятельствам. Очень просишь известить тебя: где я буду через 2 недели? Ну вот теперь сам знаешь, что в Женеве; две недели уже прошли. Я, милый мой, боюсь кредиторов. Заграница от них не спасает. Теперь у меня нет ни копейки. Они вовсе не так умны, чтоб дали мне вздохнуть в не преследовали хоть некоторое время, пока я что-нибудь напишу и продам. Если же меня будут они мучить, что я тогда напишу и чем (1) заплачу? Большинство из них - бесчестные свиньи. Я у них ни копейки никогда не брал. Все долги на мне или покойника брата, или журнальные. А между тем я все векселя перевел на свое имя. Принимаясь тогда за издание журнала, я на него положил, во-1-х), 10000 р. своих собственных, себя не обеспечил никакой бумагой перед семейством. Так что был бы успех - всё было бы ихнее, а если б лопнуло, то пропали мои денежки. Так и случилось, но сверх того очутились еще вот эти векселя, которые я или переписал на себя или выдал от своего имени, опять-таки, выдавая, не обеспечив себя журналом. Теперь, когда всё лопнуло - сколько тысяч я уже заплатил в эти 2 года? В 65-м году выплатил в июне разом 2000, чистыми деньгами, продав за три тысячи Стелловскому мои сочинения. (За границу я поехал тогда, не имея 45 империалов.) Потом зимой отдал более 1000 р. чистыми деньгами, да второе издание "Прест<упления> и наказ<ания>" за векселя Працу, Базунову и Вейденштрауху. Подписывая векселя, я каждый раз говорил, что у меня нет состояния, и если надеюсь заплатить, то работой. Что ж они меня мучают, не дают мне работать? Наприм<ер>, эта шельма Рейслер - которой я заплатил более 400 р. чистых денег, она должна бы это понимать. Ведь если б я не переписал братнин вексель, то и до сих пор ни копейки бы не получила. Теперь я должен ей 100 р., кажется, которые уж сам взял. Так ведь она готова на меня всю подноготную поднять. А между тем ее все надувают, а эти деньги, которые я должен, у ней самые вернейшие, разом получит. Ради бога, Паша, не говори никому мой адресс никогда. Рейслер, говорят, даже к Анне Николавне ходила. Для чего ты спрашивал, где я буду через 2 недели? Тебе я всегда мой адресс скажу, но никому, никому не говори, не то что кредитору, а просто никому. А чтоб кончить с Рейслер, то если увидишь ее, скажи ей, что ее деньги верны и что я разом ей заплачу, а проценты так и очень скоро. Так и скажи. Если же спросит: где я? то мало ли что можно сказать? Ну скажи, что я тебе писал последний раз из Штутгарта (3) и что ты мне в Штутгарт отвечал, а теперь где я, ты не знаешь, но ждешь от меня письма. Да, кстати: спроси у ней и составь счет: сколько я по сие время должен Рейслер процентов и сколько капиталу? И напиши мне. Нарочно бегать к ней спрашивать не надо, а так, к разговору, если встретишь, сочтись с нею.

Я, милый друг мой, был чрезвычайно рад, получив твое письмо. Если ты думал, Паша, что я, женившись, забуду о тебе (а я видел, что ты думал, и нарочно, много раз, не останавливал тебя), то ты очень ошибся. Даже совершенно напротив! Знай; что ты после женитьбы еще мне дороже стал, и бог мне свидетель, как я мучился и мучаюсь, что мало могу помочь тебе. Я тебя всегда считал и считаю добрейшим и честнейшим малым. Дай бог, чтоб эти два качества всегда в тебе остались. С ними счастлив человек, что бы с ним ни случилось. Считаю тебя тоже малым очень неглупым. Одно плохо: необразование. Но если ты не хотел учиться, то, по крайней мере, в одном меня послушайся: надобно не пренебрегать своим нравственным развитием, насколько это возможно без образования.

(А об образовании все-таки до конца жизни надо стараться). Уезжая, я просил Ап<оллона> Николаевича быть твоим другом я не оставить тебя советом. Паша, это редкий из редких людей, знай это. Знаю же я его 20 лет с лишком. Он всегда тебе скажет хороший совет. Главное, не хитри с ним и будь откровенен.

Об том, что тебе предлагают и предлагали место, я давно уже знаю. Совет мой: взять место. Место у мирового судьи я считаю для тебя несравненно полезнее. Можно практически суд узнать и развиться; много можно приобрести. Но не надеюсь на тебя: тут надо много работать, много трудиться, это раз. А 2-е) к какому человеку попадешь. Если к хорошему счастье, а к дурному хуже всего. А наконец, и Ладога. Уездный город в твои лета опасен, да еще такой скверный и скучный. Конечно, и на железной дороге компания наверно скверная. Но по-моему и в первейшей канцелярии компания также развращенная и скверная, только манеры другие. Вот поэтому Петербург тебе полезнее, потому что в нем больше людей найдешь. Впрочем, во всяком случае место надо взять. А на то, что ты не погрязнешь в скверных пороках, позволь мне на тебя надеяться. Не может быть, чтоб ты забыл о своем покойнике отце и о своей матери! И знай, что не для того я советую тебе место взять (и не для одного жалованья), что ты, получая жалованье, меня облегчишь. Знай, что хоть у меня теперь и ни копейки лишней, но до тех пор, покамест я жив, я твой друг и последним поделюсь с тобой, сколько бы тебе лет ни было. Я тебе советую для труда. Первое дело труд. Так точно любит тебя и Анна Григорьевна. Напиши мне об себе подробно всё. Живешь ты с Эм<илией> Федоровной или нет? Напиши подробно. Майков тебе изредка деньги выдает: платишь ли ты Эмилии Федоровне? Дружно ли ты с ними живешь? Почитаешь ли ее?? Вежлив ли ты с Анной Николавной? Извини за эти вопросы, но это мне очень интересно. (4)

Напиши мне тоже: какие и от кого приходили ко мне письма. Если можешь, перешли, прошу тебя. Могут быть очень важные вещи и для тебя и для меня.

В Женеве я пробуду не знаю сколько. Одно скажу, что из всех сил стараюсь так устроить, чтоб отсюда переселиться. Мне теперь всего выгоднее устроиться где-нибудь месяца на 3 безвыездно. Во-1-х, зима, во-2-х, работа, а в-третьих, через три-четыре месяца Анна Григорьевна родит. И однако, в Женеве до того нездорово, что необходимо выехать. Климат сквернейший, город скучный, припадки как в Петербурге. Жду первых денег, чтоб выехать. Может быть, бог поможет, и тогда нимало не замедлю. Я еще не выбрал, куда переехать. Во всяком случае пиши в Женеву. Дойдет. Прощай, будь здоров. Напиши мне подробно о своих нуждах. Если сейчас и не в состоянии помочь тебе, то, по крайней мере, буду знать и стараться из всех сил. Ворочусь, может быть, через полгода, а как бы желал поскорее. Прощай, обнимаю и целую тебя. Твой, любящий тебя всей душой

Ф. Достоевский.

Не забывай ходить к Ап<оллону> Николаевичу, но и не очень надоедай.

Напиши мне непременно имя и отчество хозяина Алонкина. Непременно. Я ему буду писать. Надо. Если увидишь его, кланяйся ему от меня и скажи, что скорее я без гроша останусь, а уж ему за квартиру отдам, потому что он добрый, умный и благородный человек, и я перед ним не хочу своим словом манкировать.

Может быть, Эмилия Федоровна получит на днях 60 р. (я просил ей переслать), из которых 40 ей, а 20 тебе, если только у тебя нужды (но настоящие, а не фантастические); я просил Майкова выдать тебе эти 20 руб. по частям. Но его не беспокой, потому что эти 60 р. очень может быть и не придут и он их не получит. Это очень может быть. Я пишу на всякий случай. Сегодня посылаю письмо тебе, а завтра отсылаю ответы Феде и Эм<илии> Федоровне, которым покамест кланяйся от меня и от Анны Григорьевны.