Анатолий Шихов - Вечернее утро Страница 22

- Начать с познания себя?

- Браво, господин Лев Узлов! Мне кажется, вы поняли меня. Я убежден, что ключи от тайн мироздания спрятаны в единице этого мироздания - в самом человеке. Человек должен до конца понять сам себя, а все остальное прояснится само собой. Я познакомлю вас с Добрей, и он станет вашим братом.

- Которым? Каином или Авелем?

- Не надо иронии, господин Лев Узлов. Добря - результат моего многолетнего труда: я вывел этого супермена, занимаясь селекцией. Я научил его любознательности, он умеет говорить по-французски и по-русски, но его мозг чист, он не знает даже таблицы умножения.

- Как я его найду?

- Сейчас темно. Вас выпустят через аварийный люк, никто не увидит. Вы сами пройдете сквозь дыру в заборе, свернете направо и пойдете прямо, пока не доберетесь до ручья, который и приведет вас к бывшей церкви. Там и живет мой подопечный Добря со всем своим семейством.

- А что станет с вами?

- Я свое отжил. Ваш приятель Джон сейчас, конечно, спит за дверью. Я внушу ему мысль о вашей исключительности. Я расскажу ему, что вы исчезли, то есть, буквально растаяли со свойственной вам естественностью. Он поверит: они еще дети и верят всему. Я расскажу, что вы спустились с неба, чтобы научить людей добру, и это будет правдой.

ДОБРЯ

Его вывела на улицу какая-то женщина, лица он не разглядел, голоса не слышал, одежду не разобрал, а решил для себя - женщина.

Оказавшись в лунной ночи. Лев Александрович сразу забыл про нее, может быть, она сама куда-то исчезла, нет, наоборот, это он перестал существовать, растворившись в полумраке, его просто не стало в этом мире под луной. Впрочем, временами сознание, возвращалось, и тогда он чувствовал босые ноги, зябла голая грудь и потому он дрожал всем телом, а висела полная луна, которая улыбалась перламутровыми пластинами вместо зубов, и волна ее волос развевалась на ветру, впрочем, это была мутантка фея, а может быть, сам Внутренний Голос. Полезно было пробежаться, чтобы разогреть кровь, но пробежаться негде, кругом частокол жердей, на вершине каждой висели клочья мыльной пены, но это могли быть и хлопья радиоактивных осадков, схватив какую-то дубину, он принялся сбивать хлопья и топтать ногами, а это оказались не хлопья, а пух, который взвился, стал плавно оседать, будто Лев Александрович распорол громадную перину, столь громадную, что пухом засыпало его всего, он буквально утонул, и это было хорошо, мягко спать, луна перестала улыбаться, тоже закрыла глаза и прошептала: "Прощай, Лева, я умираю".

Утром его разбудили человеческие голоса, он вылез из своего сугроба и пошел к людям на четвереньках потому, что какая разница, кто ты теперь есть, если у тебя ничего не осталось, если умер даже твой Внутренний Голос, но это были не человеки, а журчал ручей, надо чем-то напиться, впрочем, можно и так попить, вода оказалась ужасно мокрой, стало еще холоднее, он весь затрясся, вскочил и побежал, а когда опомнился, понял, что прибежал туда, куда надо, на кладбище, из дремучей травы тут и там торчали гранитные и бетонные пирамиды, на ближайшей из них он прочитал: Крюков Геннадий Васильевич, и захохотал, поскольку Геннадий Васильевич Крюков и есть тот самый сокурсник по прозвищу Хрюков, которому дали квартиру в третьем микрорайоне и который спрашивал, нет ли знакомой овчарки.

Он приходил в себя дважды. Некто с бородой Хемингуэя поил его не то молоком, не то вином, говорил по-французски. Лев Александрович лязгал зубами о край глиняной миски. Опять теряя сознание, слышал плач Риточки, и ругалась теща, требуя новую квартиру.

Во второй раз Лев Александрович очнулся окончательно. Он лежал на широкой кровати, застланной шкурами, под которыми было жарко. Скинув шкуру, он обнаружил на себе только трусики.

Лев Александрович увидел над собой низкую, изогнутую балку, штукатурка местами отваливалась, обнажив старинную кирпичную кладку на извести и потому он на глаз определил возраст постройки - до семнадцатого века, поскольку цемент изобрели не раньше. С балки свисал ржавый крюк, на каких подвешивают туши.

Он огляделся. Грубо сколоченный стол, заставленный глиняной утварью, два стула, что-то похожее на столярный верстак, а главное - старинные книги от потолка до пола. Свободные стены были сплошь исписаны цифрами, почерк явно детский. Кто-то, пользуясь углем, пытался два умножить на пятнадцать, три на шестнадцать, четыре на семнадцать и так далее. Со стен свисали кольца, крючья, обрывки ржавых цепей, на каких держат собак. Единственное оконце находилось над головой, мощный луч света падал на постель.

Это был явно средневековый подвал, если убрать книги, получится настоящая пыточная.

Некоторое время он лежал, не двигаясь, вспоминая, как здесь оказался. Ощущения болезни не было, он просто хорошо выспался.

- Во! - вспомнил Лев Александрович. - Космонавт Джефсон говорил про какую-то церковь.

Вспомнив негра, он вспомнил и вчерашний разговор. Спасибо мудрому старику, он сделал все возможное, чтобы не убить наивного гостя. Лев Александрович отделался лишь шоком.

Итак, все позади: Риточка, жена, теща и жилищная проблема, будь ей неладно. Сейчас он чувствовал себя родившимся в третий раз, и надо прямо сказать - не в рубашке, а в трусиках.

Лев Александрович обвел глазами помещение: ничего, просторно. Сел на кровати, которая скрипнула, ощупал себя. Ничего не болело. Он оставался сильным, если не считать некоторую слабость в коленках.

Он поприседал, затем подергал двери, те и другие, они открывались туго, ломиться не стал, а из полки книг вытащил самую толстую. Это оказался сонник, написанный на пергаменте старославянскими кружевами. Обнаружив между страниц засохшего клопа, Лев Александрович поспешно захлопнул книгу: не дай бог, воскреснет! Пережил Чингиз-Хана, Наполеона, две мировых войны, все его терпели. А в двадцать первом веке, воскреснув, станет людоедом, а не кровопийцей.

Вдруг дверь распахнулась, хлынул поток света и детские голоса;

вошел рослый парень с бородой Хемингуэя, одетый в блестящий костюм молочного цвета.

- Бонжур, - приятным баритоном поздоровался супермен.

- Бонжур, Добря.

Пожав друг другу руки, они остались стоять посреди комнаты - голый, щупленький представитель двадцатого века и типичный боксер в тренировочном костюме - из двадцать первого.

- Ты и есть господин Лев Узлов?

- Да, это я. Мне говорил о тебе космонавт Джефсон.

- Космонавт Бессонов, - поправил Добря. - Как жаль, что он умер.

- Какая ерунда! Я не далее как вчера с ним разговаривал. Тут приоткрылась дверь, заглянуло премилое девичье личико.

- Сюзанна! - гаркнул Добря, топнув ногой. Дверь захлопнулась, а Добря объяснил:

- Не вчера. Ты лежишь у меня уже третью неделю. Борода у тебя ужасная, и вообще тебе надо помыться. Они говорили по-русски.

- Как я здесь оказался?

- Мои бабоньки нашли тебя у ручья. Тебя тащили куда-то крысы. Да ты садись.

- Крысы?! Бр-р! - сказал Лев Александрович, послушно опустившись на шкуры. Добря принес плетеный стул, сел на него задом наперед, положив ладони на спинку. Сел он так, чтобы видеть дверь, которая опять приоткрылась, и в комнату влетели детские голоса. Добря в два прыжка оказался у двери, выглянул наружу, закричал:

- Луиза! Скажи Жанет, чтобы она послала Виорику с Наташей колоть дрова! Нечего мельтешить!

Вернувшись, он опять сел задом наперед, объяснил:

- Это они интересуются твоей бородой.

- Крысы... Какая мерзость... И что же, я был в одних трусиках?

- В костюме. Он вообще где-то есть, я попробую собрать его, господин Лев Узлов.

- Меня зовут Лев Александрович. Просто Лев. Можно сказать, Лева.

- Странное имя.

- Так называли зверя, который был кровожадным и сильным, жил в джунглях, - сказал Лев Александрович почему-то по-русски.

- Где жил? - тоже по-русски спросил Добря.

- В лесу. А я вовсе не кровожадный, ты меня не бойся, - робко сказал Лев Александрович. - Скажи, пожалуйста, когда умер космонавт Джефсон?

- Космонавт Бессонов умер в субботу. Так разговаривали они, притираясь друг к другу. Оба начинали понимать: долго предстоит жить вместе, надо побрататься.

- Мне нужно одеться, а то я как Адам.

- Я сейчас попытаюсь отыскать твою одежду. Так сказал он, уходя. И засмеялся. Хороший у него был смех. Честный.

- Что ты про него скажешь? Хорошо устроился, правда? - спросил Лев Александрович, оставшись один.

Внутренний голос молчал.

- Чего молчишь? Сдох, что ли?

Добря принес костюм и веревочные лапти. Брюки были выстираны, но не выглажены, а пиджак и вовсе выглядел так, будто его всю ночь жевала стиральная машина. Делать нечего, Лев Александрович накинул его на голые плечи и обнаружил, что он весь прострелян молью. Он ничего не сказал по этому поводу: как-никак чужой монастырь. То есть, церковь. В молодости Лев Александрович два раза в день проходил мимо нее - с работы и на работу.