В последний раз - Гильермо Мартинес Страница 22

Пока официант не ушел, Нурия напомнила ему, чтобы принес, вместе с закусками к аперитиву, большое блюдо устриц, приготовленных так, как обычно для нее готовили. Устрицы появились немедленно, их подали прямо в раковинах, широким ожерельем по краю блюда, и это, сказала Нурия, будет его настоящим средиземноморским крещением. Она просила подавать устриц в соленой морской воде, такими она ела их девчонкой, когда обчищала рыбацкие сети.

– Можешь, если хочешь, сбрызнуть лимоном, но высасывать нужно сразу и тут же глотать, – Нурия поднесла устрицу ко рту, – ты словно поглощаешь море. И я здесь ближе к морю, чем когда-либо за последние тридцать лет.

Потом заговорили о всех тех местах в Барселоне, которые нельзя не посетить, будто женщины полагали, что Мертон задержится на недели. А он, в благодушном винном мареве, видя, как Моргана, смеясь, заказывает дополнительно то одно, то другое и ликует, когда приносят очередные тарелочки, почувствовал в какой-то момент, пробуя и то, и другое под ее выжидательным взглядом, а то и из ее рук, что он, как едоки лотоса, мог бы оставаться до бесконечности рядом с ней. За едой, подстрекаемая Морганой, которая наверняка слышала эти истории раньше, Нурия говорила обо всем, что творилось за этим столом: о кровавых битвах за миллионные контракты, шумных примирениях издательских домов, тайных ставках и даже любовных интрижках. Она поклялась не называть имен, но женщины, покатываясь со смеху, сами не замечали, как вырывался намек или подсказка, и Мертон узнал многое: такие данные не войдут ни в одну библиографию, посвященную авторам «бума», – ни в раздел кухни, ни в раздел постели. Он порадовался, что написал дипломную работу до, а не после этих откровений. Подобные детали никогда не привлекали его, и Мертон неукоснительно отделял творчество писателей от их частной жизни. Ему казалось нудной лишней работой вылавливать и держать за пределами сознания то, что он и так фатальным образом узнавал, в основном из приложений о культурной жизни или из интервью, чтобы ненужные подробности не мешали процессу чтения. Мертон придерживался в этом глубоко личного убеждения, довольно редкого в любую эпоху, что литературное произведение есть прежде всего труд иллюзиониста, и оценивать его нужно как иллюзию, без стремления, по сути ребяческого, обнаружить в основе нечто «истинное», ведь к фокусу ничего не прибавится и не убавится, если будешь знать, сколько часов маг чистил свои зеркала или чем кормил своих голубок.

И все-таки он, конечно, включился в игру, угадывал имена и смеялся вместе с женщинами над каждым анекдотом. Это веселое, беззаботное общение роковым образом оборвалось, когда Мертон рассказал, как мог, то, что успел прочитать в романе. В наступившем молчании, выражавшем изумление и растерянность, не смея взглянуть на Моргану, Мертон чувствовал себя гонцом, принесшим дурную весть и ожидающим расправы. Услышав вопрос Нурии, а главное, уловив разочарование в том, как она произнесла слово «секс», Мертон попытался возразить, отдавая справедливость рукописи, что речь шла не о позах, не о «списках», а об отношениях власти, об интимной диалектике притяжения и отталкивания, и взгляд, который выбрал А., точка зрения профессора философии, позволила ему, путем транспозиции языков, весьма оригинально осветить тему. На самом деле, «тема» Мертона абсолютно не заботила. Он как критик давно присвоил себе фразу Генри Джеймса: «Тема, содержание – единственное, что следует предоставить писателю, критика должна применяться исключительно к исполнению, к тому, как писателю удалось эту тему воплотить». Однако Нурия, слушавшая его с врожденной недоверчивостью, не желая, чтобы ей заплели мозги заумными аргентинскими теориями, придерживалась иного мнения.

– Конечно, я ничего не имею против того, чтобы люди трахались, даже, кажется, припоминаю, как это здорово, – произнесла она, – не зря же говорят: «смазать булочку». Но литературные критики относятся к сексу хуже, чем попы. Последний роман на тему секса, который они одобрили, был «Любовник леди Чаттерли», и то через пятьдесят лет после того, как книга вышла в свет. Добавь «Лолиту», если угодно, но в итоге там о сексе почти ничего. Эта тема не кажется им «почтенной», и тут ничего не поделаешь. – Мертон хотел прибавить имя Генри Миллера к короткому списку, но вовремя вспомнил, что романы его были сразу по выходе запрещены, и литературные круги того времени с презрением относились к ним. Он никогда над этим не задумывался, пришлось признать, что Нурия отчасти права. – То же относится и к читателям, считающим себя серьезными, – продолжила она. – Все они в глубине души моралисты и полагают, что литература должна в определенном смысле возвышать их, а секс по существу материя низкая. Я говорила тебе, что, выпустив книгу, хотела повесить на автора все медали. А теперь боюсь, что мы не только не сможем вручить ему хотя бы одну, но он потеряет даже немалую часть своих почитателей. – Нурия покосилась на Моргану, будто вовремя опомнилась, не желая при ней наговорить лишнего, откинулась на спинку стула и забарабанила по столу пальцами, унизанными перстнями. Казалось, она сосредоточенно размышляет. – Вероятно, придется рассмотреть решение вовсе не публиковать его, – добавила она.

Воцарилась скорбная тишина, ее нарушила Моргана, она извинилась и встала, направляясь в дамскую комнату. Мертон не знал, насколько задело ее услышанное, поэтому подождал, пока Моргана исчезнет в коридоре, и только потом решился рассказать Нурии, что в романе, в той главе, которую он дочитал, намечается резкий поворот, когда персонаж размышляет о возможности самоубийства.

– Самоубийство? – Нурия мгновенно оживилась, ее глазки снова заблестели. – Мальчик мой, ты бы сразу так и сказал! Самоубийство гораздо лучше. Вот это – тема возвышенная, серьезная, просто великолепная. Особенно если сам автор впоследствии покончит с собой. – Она расхохоталась, увидев выражение его лица. – Это шутка, дружок, ты знаешь, как я его люблю. Хотя, если судить по прогнозам, разница была бы небольшая. И в какой бы клуб избранных он вступил: Павезе, Вирджиния Вулф, Хемингуэй, Мисима, Кавабата, – перечисляя, она загибала пальцы, и скоро не хватило одной руки, – Сильвия Плат, Стефан Цвейг, Шандор Мараи, Примо Леви… Прикинь к тому же, что самоубийство может стать стремительным взлетом к славе, оно овеяно до сих пор, уж не знаю почему, романтической аурой. Я всегда повторяю молодым авторам, желающим быстро прославиться после первого романа: сделай, как Андрес Кайседо, покончи с собой вместо того, чтобы писать второй. Думаю, в каждой латиноамериканской стране, поправь меня, если я ошибаюсь, можно найти автора, непризнанного, которого никто не стремится публиковать, но стоит ему покончить с собой, как он мгновенно становится культовым. Здесь, в Испании, это сложнее, мы всегда