Мальчик как мальчик - Александр Альбертович Егоров Страница 22

Неприятный холодок пробежал по моей спине. Может, оттого, что он впервые назвал тебя по имени.

«Fuck», – пробормотал я беззвучно.

А вслух сказал:

– Он на контракте. Ему еще играть и играть.

Мой приятель поднял брови – с пониманием:

– Да кто ж спорит. Помню, помню. Поэт Бездомный. Кстати, по аренде у вас льготы, так ведь? До нового года, если не ошибаюсь?

– Решим вопрос, – сказал я. – Спасибо, что напомнил.

– Я это к чему: если будут проблемы, обращайся. Ну, так что с нашим мальчиком?

Я не спешил с ответом. Вертел в руках чашку. Думал.

Мой друг не спешил тоже. Кажется, он говорил еще какую-то чепуху, но я не слушал. Сказать по правде, я прикидывал варианты.

Например, такой: кто может заменить тебя в спектакле?

– У меня никого нет на замену, – ответил я своим мыслям. – И я по ходу не вижу такой необходимости. Сериал – это хорошо, но у меня гастроли в Питере. А весной театральный фестиваль в Эдинбурге.

– В Э-дин-бурге, – повторил мой собеседник. – Думаешь, сильно много бабла поднимешь со своей классикой? Хорошо. Сколько ты хочешь?

Разговор становился конкретным. Даже гомон вокруг как будто поутих. Официант вдалеке листал свой молескинчик.

– Не продается, – сказал я. – Не сейчас. Пусть сперва свое отработает.

«Вот с-сука, – подумал я про себя. – Опять очканул».

– Ты хорошо подумал?

Я промолчал.

Мой друг развел руками.

– Нет – тоже ответ, – сказал он как будто даже радостно. – Будь по-твоему. Пусть отработает. Но ты имей в виду… чисто на будущее… потом ведь никто столько не предложит. Свежачок дороже ценится! Нам ли не знать?

Он еще что-то говорил и всё улыбался, улыбался. Потом взглянул на часы. Заохал и заторопился к выходу.

Официант склонился надо мной учтиво:

– Еще кофе, Сергей Владимирович?

– Всё может быть, – сказал я. – Мы раньше встречались?

– На кастинге. Год назад. Вы меня не запомнили?

В его глазах читалась надежда, но какая-то застарелая, выдохшаяся. Нихрена я его не помнил, если честно. Нечего там было запоминать.

– И что же вам сказали на кастинге? – спросил я.

– Не подхожу.

– Хотите знать, почему?

Официант прищурился. Что-то блеснуло там, под длинными ресницами. Та-ак, уже веселее, подумал я машинально.

– Да, – сказал он. – Хочу знать.

– Вы не подошли потому, что не чувствуете зрителя.

– Как это?

– Да вот так. Мне, например, сейчас вовсе не кофе нужно. А виски со льдом.

Глаза этого парня разом потухли, будто кто-то внутри выключил зажигание. Он даже зубами скрипнул.

– Да постой ты, – рассмеялся я вслед его спине. – Вернись.

Он вернулся.

– Так вот… Константин, – прочитал я его бейджик. – На будущее. Кастинги и все прочее – это только половина успеха. А что самое важное – ты сам понимаешь. Оказаться там-где-надо тогда-когда-надо.

Константин тоскливо вздохнул.

– Запиши телефон. Видел со мной человека? Так вот ему нужны люди в телепроект. Скажешь, что от меня.

У официанта даже голос пропал. Зато глаза превратились в чайные блюдца. Мигая этими глазами, он записал телефон в блокнот и снова стал, как вкопанный, будто ждал еще одного нечаянного счастья.

– Со льдом, – повторил я.

* * *

Дальнейшие события происходили поспешно и даже одновременно. Порой они неряшливо накладывались друг на друга, и тогда сюжет становился совершенно избыточным.

«Маргарита» отправилась в Петербург. В Балтийском Доме ее ждал неплохой прием, но не такой горячий, как мне хотелось. Все дело в том, что питерцы ревниво воспринимают московские рецензии, – думал я, – особенно если там кого-то вдруг хвалят. Надо еще разобраться, кто после этого больший сноб, жирная Москва или желчный Питер. Да и вообще, – думал я дальше, – слишком тесно соприкасаются эти два культурных пространства, вернее сказать – две истоптанные и заплеванные площадки, на которых вот уже лет десять не произрастало ничего нового, кроме наглых сорняков по углам.

Впрочем, мы и были таким сорняком. Но мы решили всему назло процвести в самом центре своей рыночной делянки.

Итак, «Маргарита» делала неплохие сборы. Я поселил ребят в мини-отеле на Петроградской, поближе к сцене. Там же, в лучшем номере с видом на зоопарк, разместилась и Светка, – впрочем, ты помнишь. Ты мог не знать нескольких вещей: твоя подруга Маша не забыла адрес моей квартиры в Купчино. Зимой мосты не разводили, и она могла приехать ко мне среди ночи, кинув перед тем сообщение загадочного свойства (да, у нее был театральный талант).

Впрочем, я догадывался, что она спит и с тобой тоже. Иначе было бы неинтересно.

Твою гримерку осаждали поклонницы. Мужчины постарше и повлиятельнее вели двусмысленные беседы со мной – ну, да к этому я привык. Савик Рогозинский, посмеиваясь, давал интервью сразу за всех.

А еще я любовался Светланой. Она помолодела лет на десять; ее глаза блестели, язык был острым, а жесты – отточенными. Иногда я встречал вас рядом – тебя и ее, – и тогда мне отчего-то становилось грустно.

Ты помнишь, что случилось потом. Однажды вечером мы отправились играть в бильярд в холле гостиницы. Не берусь сказать, кто в тот раз выигрывал, но после второго или третьего пива ты удалился на пять минут, оставив телефон прямо на зеленом сукне, где он нежно зазвенел, приняв сообщение. И надо же было такому случиться, что я оказался рядом и не поленился посмотреть.

Потому что сообщение было от Светки. Его содержание тебе известно, и я не хотел бы повторять его еще раз.

Я не был удивлен. Я знал, что так будет. Еще в тот день, когда ты читал ей стихи, давным-давно, в Москве, я все понял.

Поэтому я ничего не сказал. Просто протянул тебе телефон. Ты хмурился, пока читал. А потом вдруг улыбнулся и поднял глаза. И спросил:

– Теперь ты меня убьешь?

– Много чести.

– Я не хотел. Так получилось.

«Где-то я это уже слышал», – подумал я. А вслух сказал:

– Врешь опять.

– Я немножко хотел, потому что она… очень красивая. И она очень любит тебя. Ты не думай…

Я и не думал. Мне надоело слушать твои дерзкие оправдания. Я размышлял над ответным тезисом, облитым горечью и злостью, как сказал поэт – довольно дрянной, даже если судить по одной этой горечи и злости. Наконец, выбрал вот что:

– Мой юный друг, – начал я веско. – Увы, я знаю цену предательству, и не надейся, что эта цена слишком высока. Тебе интересно, что я думаю? Ты этого не узнаешь. Тебе интересно, что я сделаю? А