Сергей Клычков - Чертухинский балакирь Страница 23

Подызбица нужна была Спиридону хорошая да такая, чтобы не было никому заметно. В деревне лишний ряд бревен в избу положишь, и уже разговор!

В подызбицу, известно, мужики убирают картошку, чтоб ее в зиму не портил мороз. Спиридон же придумал туда своего бога запрятать… самому обедню служить и попить… потому мужиков ни на одной иконе в святых не найдешь, мужики все в ад пойдут, для того и лапти носят, а… Спиридону в ад не… хотелось!..

Кому же святым не хочется быть?..

С крайку, да в райку!

Обзавелся тайно Спиридон Емельяныч всей поповской срядой еще гораздо зараньше, да не приходилось ему ею пользоваться.

А тут с этими медведями как раз устроилось все как нельзя лучше.

Вскорости, как был барин у Спиридона, Спиридон переехал на мельницу. Мельница была благоустроена, на полном ходу, все в полной точности, только сам дела не порть, канители с ней в эту пору большой не было, один только бачуринский помол, потому Спиридон с первого же дня, благо чужого глаза нет, принялся за молельню.

*****

Выстругал он в подполе почище сосновые доски, потолок, то есть по исподу домовый пол, обил свежим тесом, в оконца, куда кот головы не просунет, вставил синие стекла и завесил их темной дерюжкой, а икон этих навешал разных на стены: курочке клюнуть негде! Большие и маленькие, в окладах серебряных и золотых, и так которые голенькие, без ничего - одна доска и на доске лик. Накопил их Спиридон за торговлю дегтем и маслом такую уйму - в два сундука еле влезли.

- Ишь, у Спиридона добрища-то што! - говорили гусенцы, провожая Спиридона глазами до самых ворот, когда он перебирался на мельницу жить. -Сундуки-то какие знатные: телега войдет!..

Зато, бывало, как едет с развоза, так уж непременно что-нибудь такое везет. Все искал: не попадется ли где такая икона, на коей был бы изображен святой мужик Иван в полном его нескладном виде, в армяке и в офтоках, с вожжами в руках, и перед ним в похиленной набок сохе достает головой землю сивая лошадь, и у лошади на стороны ветер гриву раздул…

Все святые были у Спиридона, какому хочешь, тому и помолись… Не было только одного, но сколько его Спиридон ни искал - не нашел!

*****

Все же Спиридон Емельяныч, видимо, этой меной был очень доволен. С помольцами стал ласков и разговорчив, отпустит иной раз такую дулю, что другому еще и не выдумать да и постесняется, прибаутошник такой стал, глаза, значит, замазывал…

Мужики дивились такой перемене:

- Спиридон-то… совсем другой человек: говорит! Что значит!..

Мужики при этом подмигивали, как будто и в самом деле знали настоящую причину такой перемены.

Попил так Спиридон немалое время. Подросли девки, с мельницей сжился Спиридон, как с хорошей женой, и почти никуда с нее не отлучался… разве что по грибы, да и то недалеко!..

Да и грибы-то под носом росли…

На чердаке потом даже пристроил корчагу - большая такая осталась после Устиньи, угли она в нее из печки катала, - привесил ее в самом верху на стропиле, в корчаге замест языка болталась мутовка и от мутовки веревка. Спиридон в большие праздники, когда никого не случалось на мельнице и в колесе примолкала вода, в эту корчагу… звонил. Неважный был звон, но казался он Спиридон Емельянычу слаще всех голосов на земле: ни в одном монастыре он не слышал такого густого, как бы из самой утробы земной идущего звука. Урчит на весь чердак большая корчага, отдается в каждом уголке дубовая мутовка, звонит-звонит Спиридон и под собой земли не слышит!

Словно уж и крыши нет для него, над головой седьмое небо висит, с неба Христос ножки свесил, улыбается Спиридону, около него стоит в синем плате мать-богородица, держит его за ручку, будто боится, чтобы сынок не упал; кружатся у сыновних ног ласточки стаями, режут вкось и вкривь мимо быстрые стрижи, горят ниже монастырские и скитские кресты… Весь мир перед Спиридоном как на ладонке, все, что видел за свои скитанья по белому свету, где когда побывал, где что прознал, вдруг воскресает перед глазами и сходится к нему в одно место: и скиты, и монастыри, синие моря и белые горы, и даже сама гора Афон теперь будто сошла с места и встала посреди чертухинского леса, как крепкую грудь, напружив над ним висячий обрыв, с которого некогда Спиридон Емельяныч тайком богу молился.

Весь мир для Спиридона обращался в радостный клир… поутру риза… заря… ввечеру заря… риза!..

Хороша была риза у Спиридона - вся в узорах, в райских цветах, - целый возок с дегтем и маслом Спиридон в свое время на эту ризу ухлопал!..

Спуталось все в душе Спиридона, и, если б кто в такую минуту застал его на чердаке с веревкой в руке от корчаги, легко могло бы случиться, что такого дозорщика Спиридон на ней… удавил или зашиб бы мутовкой: страшился Спиридон потерять свое счастье!

*****

Но снова помрачнел Спиридон, и еще суровее сошлись у него над носом пушистые, как волчьи хвосты, брови, когда созрели девки и к Феколке стали гурьбой свататься женихи.

Потому и тянул Спиридон с выгодным ему сватовством Авдотьина сына Митрия Семеныча: боялся старик, как бы помимо него с дочерьми кто-нибудь еще не пронюхал, куда Спиридон Емельяныч на зиму убирает картошку.

Ты наденешь ризу, а попы те напялят арестантский халат!

Но с Митрием Семенычем обтакалось.

Жалко было Спиридону расставаться с Феколкой, больно было хорошо на нее смотреть, когда она подходила в конце обедни к кресту, в голубом своем сарафане, с колокольчиками по подолу, светло у Феколки светились на Спиридона глаза, самому ему от этих Феколкиных глаз становилось в глазах светлее, но нечего делать: не в прок девок копить! Не огурцы!..

Самое же главное: человек как-никак свойский, по старому все же закону, хотя не совсем, а с другой стороны, по деревне еще не устроен, живет пока на чужине и потому на глазах много болтаться не будет. По дому же и по мельнице хватит и Маши. Тяжелую работу справлял всю сам Спиридон: лих был человек на работу, другому с каким делом надо бы день провозиться, а ему и упряжки много.

*****

В этой самой подызбице и помолился Спиридон Емельяныч последний раз перед дорогой с Феклушей, когда она разбудила его поутру.

Сам он вставать, видимо, и не думал: спал как опоенный!

Феклуша долго сперва не решалась тревожить отца: первый случай, что Спиридон солнышко пропустил. Несколько раз она подходила к отцу, спит и спит, разинувши рот, и борода вся кверху торчком, горшок уронила как бы невзначай с залавка, думала, может, проснется, громыхнула самоварной трубой, а ни отец, ни сестра и не думали просыпаться.

"Чтой-то такое?" - дивилась Феклуша.

Подошла она к изголовью и дотронулась чуть-чуть до плеча Спиридона рукой:

- Батюшка!..

Спиридон так и вскочил, словно его холодной водой обдали.

- О… заспался… боговнику нанюхался!

- Чтой-то, батюшка, тебя никак не разбудишь?

- С самого вечера словно кто, Феклуша, налил в ноги свинцу… Это все боговник проклятущий!

"Как же это выходит так?" - думает Феклуша.

- Ты, батюшка, ночью до ветру… али еще куда… не выходил?.. -спрашивает она осторожно отца.

- Говорю, спал без задних ног! - улыбается в бороду Спиридон. - А… что?

- Да так… должно, мне почудилось!

- Почудиться может… на то и ночь-матушка, - сказал спокойно Спиридон Емельяныч, но так поглядел на Феклушу, что она отвернулась и против воли своей покраснела.

Вздрогнула Феклуша от этого взгляда, но рассказать обо всем не решилась.

- Значит, то ли приснилось… то ли…

- Маша-то спит? - прервал ее Спиридон.

- Спит, батюшка. Будить? - спросила она тихим голосом.

- Неужли ж все дрыхнет?.. Буди, буди… да скорее, слышь: эн Петр Еремеич въехал на двор. Живо буди!

- Пусть бы, батюшка, до самовара еще поспала.

- Буди, тебе говорят. Еремеичу скажи, чтоб обождал. Пусть лошадей обиходит. Дескать, сряжаемся, Еремеич, обождь маленько… Хотя пугаться его очень-то нечего…

- Слушаю, батюшка!

Пошла Феклуша на другую половину и невольно улыбнулась, когда отворила дверь в горницу, где спала Маша.

В горнице было темно: окно заросло со двора кустами, яблони в небольшом саду на задворках подошли к самой стене, густо прислонились к ней ветками, на окне прозрачная занавеска висит, и в углу у иконы пречистой девы чуть-чуть лампадка теплится. Дом по лицу кажется маленький, а как войдешь в него - сколько комнат больших и комнатушек. Не любили раньше форс чужим людям под нос пускать без толку!..

Маша спала враскндку, и на щеках у нее горел непривычный румянец. Странно было видеть этот румянец у Маши: всегда она бледная, испитая, серая, словно испугана насмерть с самой колыбели.

"Как копеечная свечка горит!" - подумала Феклуша.

- Маша! - тихо прошептала она, наклонившись вплотную к сестре.