Алексей Толстой - Собрание сочинений (Том 1) (-) Страница 23

И вот Анфиса уже по эту сторону стекла, подхватывает платье, ложится, неспешно овладевая его телом. Твердая рука ее на его шее, и Налымов говорит: "Простишь ли, милая, я последний?"

Медленно наклоняясь над ним, открывает Анфиса глаза, и их прозрачную глубину видит Налымов, отделяясь от ненужной постели, чувствуя радость прощенья и любви.

Порывом ветер разбивает стекло, мокрый и темный проносится по комнате, гася лампады, и Глебушка, со стоном приподнявшись, зовет:

- Барин, батюшка, отгони ее!..

ОДНАЖДЫ НОЧЬЮ

Перед пылающим камином сидел в нижнем белье, подняв острые колени, Иван Балясный и для развлечения глядел на кончик утиного своего носа то правым глазом, закрыв левый, то наоборот.

"А вот бы суметь расставить так глаза, - подумал он, - чтобы можно видеть то, что направо, и то, что налево, сразу. Во было бы забавно..."

Вспомнив, что он не один в комнате, он нахмурил лоб и спросил сурово:

- Что ж ты молчишь, рассказывай...

У двери стоял старый мельник, держа шапку у живота. Огонь камина, когда обрушивалось полено, освещал всю седую его бороду, глубокие морщины на лице и выцветшие глаза, умильно обращенные на барина,

- Да я уж сказывал, - ответил мельник.

- Еще раз; да смотри, не ври. В эту ночь ты, стало быть, на мельнице был?

- Так и есть, - сказал мельник. - Марина, внучка моя, из-под венца ко мне забегала, больно уж плакала; а я спать лег.

Голова у старика затряслась, и долго он не мог ее сдержать.

- Не к добру сон приснился: входит будто старый барин - дядюшка ваш, и говорит: "Дай мне, мельник, мучки..." - "Как же я вам, говорю, кормилец, дам - мука у меня мужицкая..." А он наклонился над сусеком и вздыхает: "Мучки мне, мучки!" - да как завоет, и кафтан на нем землей покрылся. Проснулся я и думаю: "К чему сон?" И так-то вышел на волю и слушаю. Не к добру, думаю, ветер в полыни свищет; поглядел я, а у мельницы крылья завертелись, завертелись, милый барин, сами собой... Вот в это время из темени на меня и налетел конь; я его отпрукал, а он на дыбки, да мимо меня и прыснул, и пропал.

Мельник переступил с ноги на ногу и развел руками.

- Только его и видел... А барин хороший был, душевный барин, мы разве что...

- К чему же ты коня приплел? - воскликнул Иван Балясный.

- А как же; к его хвосту барин наш за шею был привязан; очень я тогда усомнился...

- Ты смотри, старый черт, - сказал Балясный, - я знаю, что ты главный убийца.

- Мы не убийцы, - ответил мельник, - этим не занимаемся...

- Ну, ладно, позови Прова.

Ушедший мельник шептался за дверью. Иван Балясный подумал:

"Хотя и великий негодяй был мой почтенный дядюшка, но все-таки - так не годится... А таинственно, черт возьми, пропал старый плут..."

Вошел толстый и высокий мужик - Пров, в чулках. На щеках росла у него рыжая бородища, за которую и дразнили его:

Рыжий красного спросил:

Где ты бороду красил?

Я ни краской, ни замазкой,

Я на солнышке лежал,

Кверху бороду держал.

- Ты кучер? - спросил Иван Балясный сурово. Пров поморгал веками и неожиданно тонким голосом ответил:

- Кучер я, с покойным барином ездил.

- А ты почему знаешь, что он - покойный?.. - быстро повернувшись,,, спросил Балясный. Но Пров только моргал. - Я тебя спрашиваю, негодяй, почему ты уверен, что дядюшка умер, а?.. А где племенной жеребец, а?.. Это опять твое дело - знать... Где жеребец?

- Виноват, - сказал Пров, - кто ее знает... И барин, царство ему небесное, пропал, и лошадь пропала...

- А вот я тебя высеку...

- Это - как ваша милость будет...

- Мошенник ты, Пров, - сказал Балясный, - и мельник мошенник. Он, говорят, каждую ночь дядюшку видит во сне... Ну, а ты когда последний раз видел дядюшку?..

Пров тоскливо поглядел барину на утиный нос и стал рассказывать.

По ночам всегда посылал дядюшка Балясный за Провом, чтобы он играл песни; сам барин в это время сидел на кровати, слушал, пригорюнившись, и пил вино. "Голос у тебя очень жалобный", - говаривал барин и, наслушавшись и напившись, посылал Прова узнать, нет ли на деревне молодухи.

Так было заведено, что крестьянских девушек после венца отводили на первую ночь к барину, который любил, чтобы от чистого их девичьего тела пахло еще и церковным ладаном.

- Ага, это очень приятно, дядюшка был не глуп, - прервал рассказ Иван Балясный и, щелкнув языком, поглядел налево в угол, где над кроватью висел портрет, изображавший старичка небольшого роста, молитвенно поднявшего мутные глаза, лицо было сухое и постное, с реденькой бородой.

- Марина, Мельникова внучка, барину приглянулась, - продолжал Пров. Замучил он меня - духовные стихи петь; я пою, а он усмехается: скорее бы, говорит, Пров, пост прошел, просватаем телочку. И просватали. А как от венца привез я ее ночью, она на пол упала, не хочу, кричит, старого, лучше умереть, и все на себе изорвала, ну просто ужасть... А барин, как селезень, около нее ходит. Ну, Марина поголосила, да куда же податься? Тут с ней и порешили.

Пров не кончил и повалился в ноги...

- Отпустите меня, батюшка, мочи нет...

- А ты тут при чем?

- Муж я, Маринин-то...

- Муж! - удивился Иван Балясный. - Видишь ты... Ну, а куда же лошадь делась?..

- Не знаю; должно быть, барин ночью сами ее взяли; а у нас болота кругом, долго ли до греха.

- Тебе завтра покажут болото, - сказал Иван Балясный, - завтра суд приедет. Пошел вон!

Оставшись один перед огнем, он глядел на угли, развлекаясь тем, что припоминал разные истории... Так, вспомнилось ему, что в прошлом году в Тамбове один офицер побился об заклад, что, не выходя из номера, выпьет бочонок рому... И что же, на третий день услыхали его рыканье и крики; по всей гостинице пошел смрад, а когда вбежали к нему - от офицера не осталось ни зерна, только в стену воткнута была шпора, которой отлягивался он от змия... Много тогда дивились. Очевидно, что-то вроде этого случилось и с дядюшкой Балясным...

Поднявшись, Иван Балясный подошел к постели, провел рукой по простыням, горячим от близости очага, и, посучив несколько ногами, крикнул:

- Эй, послать сюда девку! - И, когда скрипнула Дверь, прибавил: Раздень меня и почеши спину.

Но вошедшая девка остановилась, не двигаясь. Иван Балясный даже раскрыл рот, так она была красива.

Бедра у нее были широкие, на высокой груди складками разбегалась рубаха, голые до локтей руки придерживали шелковую косынку, накинутую на плечи.

А лицо! Глядя на него, пуще засучил он ногами: не лицо это было, весенняя поляна в цветах, только глаза потуплены, и в углах губ горькая складка.

- Как тебя зовут, девка?

- Марина, - ответила она тихо, - что прикажете

- Так это ты дядюшку извела? - спросил он весело и ущипнул Марину.

- Оставьте, - сказала она тихо.

- Ну, нет, не отстану, - и, охватив ее за круглые плечи, посадил на постель, - все про тебя знаю, подлая; вот завтра приедет суд, засудят вас с Провом да с мельником; ноздри вырвут и на щечку каленое клеймо прижгут. Пойдете по Владимирке столбы считать... Нравится?

Марина низко опустила голову.

- Невинна я...

- Все улики на тебя, не отвертишься.

- Что вам от меня нужно? - спросила Марина. Она метнулась, в ужасе поглядев на барина; щеки ее покрылись белизной, губы открылись.

- Нельзя, барин, нехорошо здесь, - ответила она. Но он, крепко обхватив Марину, стал целовать ее в рот.

Марина вскрикнула и, склоняясь на подушку, схоронила голову.

- Маринушка, Маринушка, - горячо зашептал он, и безусые губы его, желтые от табаку, вытягивались, как у утки. - Я тебе, Маринушка, два рубля подарю, а утром со мной чай будешь пить, и обедать тебя позову.

И казалось ему - умирает Марина от страсти и страха, не в силах противиться.

В это время стукнули в стекло, и, вскрикнув, вырвалась от него Марина, встала посреди комнаты, - вся дрожала...

- Кто там? - закричала она не своим голосом, глядя в темное стекло...

Иван Балясный с головой залез под одеяло; но, услышав за окном кучеров голос, расхрабрился, даже вылез из постели и раскрыл раму, так что влетели ветер и дождь, и затопал ногами:

- Пошел на конюшню, Пров, прочь пошел, дурак... Не видишь - я занят...

Мокрый и сутулый Пров медленно повернулся и, отойдя несколько шагов, с воем упал в грязь. Балясный захлопнул окно...

- Долго ты будешь у меня кобениться, - крикнул он и шлепнул Марину по щеке.

Девушка только опустила глаза, легла, закрыла лицо косыночкой и больше не противилась...

Долго еще тлели угли в камине, свет от них скользил по штукатуренным стенам. Глядя с тоскою перед собою, слушала Марина вой ветра. Рядом на подушке лежало спящее лицо молодого барина с утиным носом... И, думая, Марина, должно быть, проговорила вслух:

- Вот и тот так же лежал, ненавистный, хоть старый, а похожий... Одна порода, один конец...

И вот глаза Ивана Балясного раскрылись, были они полны страха, потому что он прочел судьбу свою в ее взоре... Тогда она с пронзительным криком кинулась грудью ему на лицо, руками сжала его горло, всем телом легла на его тело и так лежала, застыв, пока в тощем теле под ней не кончились последние судороги, покуда не окостенели пальцы Ивана Балясного, впившиеся ей в бока...