Евгений Козловский - Киносценарии и повести Страница 23

Какие-то желающие оказались, и Нинка тоже встрепенулась, двинулась было к автобусу, но затормозила на полпути!

!Сторож запирал парадные двери собора. Агафангел разоблачился уже, но все не решался выйти из церкви, мялся в дверях. Старушку даже убирающую подозвал, собрался пустить на разведку, но устыдился, перекрестил, отправил с Богом.

И точно: в лиловом настое вечера, почти слившаяся темным своим платьем с черным древесным стволом, поджидала Нинка.

- Здравствуйте, - сказала пересохшими вдруг связками.

- Здравствуйте, - остановился на полноге монах.

- А вы что, и впрямь - Агафангел? Непривычно очень. Вы и в паспорте так?

- Н-нет! в паспорте - по-другому. Сергей.

- А я - Нина, - и Нинка подала ладошку лодочкой. - Познакомились, значит.

Монах коротко пожал ладошку и отдернул руку. Мимо прошли двое долгополых, недлинно, но цепко посмотрели на парочку.

- У вас, наверное, неприятности будут, что я прям' сюда заявилась?

- Не будут. А что вы, Нина, собственно, хотели? - изо всех сил охлаждал, бюрократизировал монах свой тон.

- Прощения попросить! - прошептала Нинка жарко. - И вот, вы забыли! вынула из кошелька перстень.

Монах отклонил ее руку:

- Оставьте. Мне его все равно носить больше нельзя.

- Нельзя?

- Это аметист, - покраснел вдруг монах. - Символ девственности. Целомудрия.

- А!.. - прошептала-пропела Нинка. - Так вы и вправду - ни с кем никогда?

Монах сквозь землю готов был провалиться от неловкости.

- Так у нас же с вами все равно ничего не было, - снова протянула Нинка перстень.

- Нет, - покачал головою Агафангел. - Не не было.

Еще кто-то прошел в черном, оглянулся на них.

- Все-таки я ужасная дура, - сказала Нинка. - Вы здесь так все на виду!

- Неужели вы думаете, Нина, что мне важно хоть чье-нибудь о себе мнение, кроме собственного? И потом - тут у нас не тюрьма. Я мог бы выйти отсюда, когда захотел!

- Поняла, - ответила Нинка. - Я не буду к вам приставать больше. Никогда, - и быстро, склонив голову, пошла к воротам.

- Нина! - окликнул, догнал ее монах. - Господи, Нина!

Неизвестно откуда, тьмою рожденный, возник старик, тогда, ночью, молившийся в келье:

- Считай себя хуже демонов, отец Агафангел, ибо демоны нас побеждают! - сказал и растворился, как возник.

- Старец, - шепнул Сергей после паузы. - Мой духовник. Я должен ему исповедоваться.

- Ты что?! - ужаснулась Нинка совершенно изменившимся вдруг, заговорщицким, девчоночьим тоном. - Ты все ему рассказал! про нас?

- Как я ему расскажу такое?! Никому, никому не могу! - в лад, по-мальчишечьи, ответил Сергей.

- А мне? - спросила Нинка и посмотрела ясными невинными глазами. - А я, знаешь, я бабульке все-все рассказываю. У меня родители погибли - мне шести не было. Нефть качали в Африке!

Зазвонили колокола.

- К молитве, - пояснил Сергей.

- Иди, - отозвалась Нинка.

- Нет! Я буду тебе исповедоваться, - и, схватив за руку, монах повлек, потащил ее по тропке к собору, к задней дверце.

- Не надо! - пыталась вырваться Нинка. - Не надо туда! Вообще - не надо!

- Почему не надо? - задыхался Сергей и отпирал замок извлеченным из-под рясы ключом. - Почему не надо?! Мы ж - исповедоваться!.. - и почти силою втолкнул Нинку внутрь, заложил дверь засовом.

Нинка притихла, шепнула в ужасе:

- А если войдет кто?

- До утра - вряд ли. А и войдет - что с того?..

Гулкие их шаги звенели, усиливаемые, размножаемые куполами-резонаторами. Уличный свет пробивался едва-едва, изломанными полосами. Сергей зажигал свечу.

- Ой, что это?! - Нинка наткнулась на дерево и поняла вдруг сама: Покойница.

- Ну и ладно, - отвел ее от гроба Сергей. - Что ж, что покойница? Ты что, мертвых боишься? - и усадил на ковер, на ступени какие-то, сам опустился рядом.

Потянулась тишина, оттеняемая колоколами. Сергей гладил нинкину руку.

- Ну, - вымолвила Нинка наконец.

- Что? - не сразу отозвался Сергей.

- Ты ж хотел исповедоваться.

Сергей сдавленно хмыкнул - Нинке почудилась, что зарыдал, но нет: засмеялся.

- Что с тобою, Сережа? Что с тобой?!

- Как я могу тебе исповедоваться, - буквально захлебывался монах от хохота, - когда ты и есть мой грех! Ты! Ты!! Ты!!!

- Нет! - закричала Нинка. - Я не грех! Я просто влюбилась! Не трогай меня! Не трогай!

- Ну почему, почему? - бормотал Сергей, опрокидывая Нинку, роясь в ее одеждах.

- Здесь церковь! Ты себе не простишь!

- Я себе уже столько простил!

Беда была в том, что, хоть она точно знала, что нельзя, Нинке тоже хотелось - поэтому искреннее ее сопротивление оказалось все-таки недостаточным. Все закончилось быстро, в одно мгновение, но и Нинке, и монаху его оказалось довольно, чтобы, как лампочным нитям, на которые синхронно подали перенапряжение, раскалиться, расплавиться и испариться, сгореть!

Они лежали, обессиленные, опустошенные, а эхо, казалось, еще повторяло нечеловеческие крики, а свечка, догорая, выхватывала предсмертно из темноты суровый лик.

- Не бойся, - обреченно произнес монах, когда пламя погасло совсем. Я не буду плакать. Не буду кричать на тебя. Просто я ничего не знал о человеке. Ничего не знал о себе. Если это возможно, ты уходи сейчас, ладно? Зажечь тебе свет?

- Не стоит, - отозвалась Нинка. - Я привыкла, я уже вижу, - и встала; неловко, некрасиво принялась приводить в порядок одежду. - Мы что, не встретимся больше?

- Я напишу тебе. На Главпочтамт, ладно?

- Ладно.

- Извини!

- Бог простит, - незнамо откуда подхваченное, изверглось из Нинки.

Она отложила засов, вышла на улицу, постояла, стараясь не заплакать. Вернулась вдруг к собору, распахнула дверцу, крикнула в гулкую темноту:

- Ты же не знаешь моей фамилии! Как ты напишешь?! - и побежала прочь.

Всю следующую неделю Нинка мучилась, страдала, переживала примерно так:

!паранойяльно накручивая на наманикюренный пальчик дешевую цепочку с дешевым крестиком, читала Евангелие, отрываясь от него время от времени то ли для осмысления, то ли для мечтаний!

!назюзюкавшись и нарыдавшись со страшненькой Веркою, глядела, как та гадает ей засаленными картами и все спорила, настаивала, что она не пиковая дама, а вовсе даже бубновая!

!выходя из метро, оглядывалась с надеждою увидеть в толпе лицо монашка!

!бегала даже на Главпочтамт, становилась в очередь к окошку под литерою "Н", спрашивала, нет ли письма просто на Нину!

!сама тоже, черновики марая, писала монаху письмо и ограничилась в конце концов простой открыткою с одним своим адресом!

!лежа в постели, вертела в руках монахов перстень и вдруг, разозлясь, швырнула его о стену так, что аметист полетел в одну сторону, оправа в другую, и зарыдала в подушку!

!а назавтра ползала-искала, сдавала в починку,

все это в смазанных координатах времени, с большими провалами, про которые и вспомнить не могла, что делала, словом, как говорят в кино: в наплыв, - пока, наконец, снова не оказалась у монастырской проходной!

Листья уже прираспустились, но еще не потеряли первоначальной, клейкой свежести. Монахи, которых она останавливала, отвечали на нинкины вопросы "не знаю" или "извините, спешу", и все это было похоже на сговор.

Наблюдали за Нинкою двое: Арифметик, поплевывающий в тени лаврских ворот, и сухорукий страж, который, выждав в потоке монахов относительное затишье, украдкою стукнул в окно, привлекая нинкино внимание.

- Уехал, - сказал, когда она подошла.

- Куда?

Страж пожал здоровым плечом, но версию высказал:

- К матери, наверное, на каникулы. Они все раз в год ездют.

- А где у него мать?

Тут не оказалось и версии:

- Я даже не послушник. По найму работаю. Присматриваются. Благословенья пока не получил.

Нинка потерянно побрела к выходу.

- Эй, девушка! - страж, высунувшись в окошко, показывал письмо.

- Мне? - вмиг расцветшая, счастливая подбежала Нинка.

- Не-а. Ему. Вчера пришло. Может, от матери? Тут внизу адрес. Хочешь - спиши, - и подал клок бумаги, обкусанный карандаш.

- Санкт-Петербург, - выводила Нинка, а Арифметик знай поплевывал, знай поглядывал.

Она шла узкой, в гору, улочкою, когда, въехав правыми колесами на безлюдный тротуар, бежевая "девятка" прижала Нинку к стене. Распахнулась задняя дверца.

- Не боись, - сказал Арифметик и кивнул приглашающе. - Тебя - не тронем, - а, увидев в нинкиных глазах ужас, добавил довольно: - Надо было б - нашли б где и когда. Бегать-то от нас все равно - без пользы. Ну!

Нинка села в машину.

- В Москву, что ли, собралась? Подвезти?

- Мне! до станции.

- Сбежал, значит, Сергуня! - не столько вопросил, сколько утвердил Арифметик. - А куда - ты, конечно, не знаешь.

Нинка мотнула головою.

- Или знаешь?

Нинка замотала головою совсем уж отчаянно.

- Адресок-то списала, - возразил Арифметик. - Пощупать - найдем. Найдем, Санек? - обратился к водителю.

- Запросто, - отозвался Санек.

Нинка напряглась, как в зубоврачебном кресле.

- Ладно, не бзди. Я этот адресок и без тебя знаю. Питерский, точно?