Константин Станюкович - Том 6. Вокруг света на «Коршуне» Страница 23

— Ведь и теперь качка порядочная. Не правда ли?

— Здорово покачивает.

— А мне ничего, — с наивной радостью говорил Володя.

— Теперь вам, барин, никакая качка не страшна после вчерашнего. Нутренность ваша, значит, вся вчера перетряслась и больше не принимает качки. Шабаш, мол. Другие есть, которые долго не привыкают.

Володя заходил по баку, стараясь, как боцман Федотов, спокойно и просто ходить во время качки по палубе, но эта ходьба, заставляя напрягать ноги, скоро его утомила, и он снова подошел к пушке, около которой стоял Бастрюков.

Его как-то всегда тянуло поговорить с ним.

— А вчера шторм-таки сильный был, — начал Володя.

— Д-д-д-а, было-таки. Не дай бог, какая ночь… Совсем страшная… Ну, да с нашим «голубем» и страху словно меньше и завсегда обнадеженность есть. Он башковатый… и не в такую штурму вызволит.

— А страшно было?

— Как еще страшно… Во втором часу ночи самый разгар был… Бе-да.

— Ты разве боялся?

— А то как же не бояться? — переспросил Бастрюков, ласково улыбаясь своими добрыми умными глазами. — Всякий человек боится, потому что никто не согласен в воде топнуть. Дело свое сполняй как следовает, по совести, а все-таки бойся… И всякая тварь гибели боится, а человек и подавно. А который ежели говорит, что ничего не боится, так это он, милый барин, куражится и людей обманывает. Думает, и в самом деле, примерно, цаца какая, что ничего, мол, не боится… А я так полагаю, что и капитан наш — уж на что смелый, а и тот бури боится, хотя по своему званию и не показывает страху людям… И, по-моему, по рассудку, еще больше других боится…

— Почему ты так думаешь? — спросил Ашанин, несколько удивленный этим своеобразным рассуждением матроса.

— А потому, барин, что мы боимся только за себя, а он-то за всех, за людей, кои под его командой. Господу богу отвечать-то придется ему: охранил ли, как мог, по старанию, доглядел ли… Так, значит, который командир большую совесть имеет, тот беспременно должен бояться.

Володя почувствовал глубочайшую истину в этих словах доброго и необыкновенного симпатичного матроса и понял, как фальшивы и ложны его собственные понятия о стыде страха перед опасностью.

Да и не раз потом ему пришлось многому научиться у этого скромного старого матроса, то и дело открывавшего молодому барину неисчерпаемое богатство народной мудрости и нравственную прелесть самоотвержения и скромной простоты. Благодаря Бастрюкову и близкому общению с матросами Ашанин оценил их, полюбил и эту любовь к народу сохранил потом на всю жизнь, сделав ее руководящим началом всей своей деятельности.

Мичман Лопатин, стоявший на мостике, что-то долго и внимательно разглядывал в бинокль.

Наконец он отвел глаза и приказал сигнальщику навести подзорную трубу в указанном направлении.

— Видишь что-нибудь? — торопливо и взволнованно спросил он.

— Вижу, ваше благородие… быдто мачта над водой.

— А на мачте?

— Флаг, ваше благородие, и быдто люди… Вон еще флаги…

— Попроси наверх старшего офицера, — приказал вахтенный офицер и снова впился глазами в горизонт. Лицо его, красивое и румяное, обличало сильное волнение.

Через минуту на мостик поднялся старший офицер.

— Андрей Николаевич… Кажется, погибает судно… вот в этом направлении. Прикажете идти к нему? — нервно и возбужденно говорил весь побледневший молодой мичман.

Старший офицер взял подзорную трубу и стал смотреть.

Мичману казалось, что он смотрит ужасно долго, и он нетерпеливо и с сердитым выражением взглядывал на маленькую, коренастую фигурку старшего офицера. Его красное, обросшее волосами лицо, казалось мичману, было недостаточно взволнованно, и он уже мысленно обругал его, негодуя на его медлительность, хотя и минуты еще не прошло с тех пор, как старший офицер взял трубу.

— Странно… корпуса не видно… Дайте знать капитану! Приготовьтесь к повороту.

— Господин Ашанин! — крикнул мичман на бак.

— Есть! — отвечал Володя, торопливо подбегая к мостику.

— Доложите капитану, что на ONO бедствующее судно… Живей!

Ашанин стремглав полетел в капитанскую каюту.

А вахтенный мичман громко и возбужденно крикнул.

— По местам стоять! К повороту!

Володя вбежал в каюту и увидал капитана, крепко спавшего на диване. Он был одет. Лицо его, бледное, истомленное, казалось при сне совсем болезненным, осунувшимся и постаревшим. Еще бы! Сколько ночей не спал он.

— Василий Федорович! — окрикнул его Ашанин.

Но капитан не проснулся.

Тогда Володя дернул его за руку.

— Что такое? — спросил капитан, поднимая красные глаза на Ашанина.

— На горизонте судно… погибает! — доложил взволнованно Володя.

Капитан быстро вскочил с дивана, взял со стола фуражку и, как был, в одном сюртуке, бросился из каюты.

Володя заметил это и сказал чернявому капитанскому вестовому, чтобы тот вынес наверх капитану пальто. Затем он торопливо поднялся по трапу и побежал на бак.

Через пять минут «Коршун» уже повернул на другой галс[61] и несся к тому месту, где погибало судно.

Капитан смотрел в бинокль и нервно пощипывал бакенбарду. Все офицеры выскочили наверх, и все глядели в одну точку.

— Поставьте грот! — приказал капитан, которому казалось, что корвет идет недостаточно скоро.

Поставили грот, и «Коршун» понесся скорее.

Матросы толпились у борта и, взволнованные, напряженно смотрели вперед. Но простым глазом еще ничего не было видно.

Прошло еще несколько минут, и кто-то испуганно крикнул:

— Смотри, ребята… Ах ты, господи!

Володя взглянул и увидал качающуюся над волнами мачту с чернеющими на ней пятнами и приподнятый кверху нос. У него мучительно сжалось сердце.

Матросы снимали шапки и крестились. На палубе царила мертвая тишина.

«Коршун» подходил ближе и ближе, и эти чернеющие пятна преобразились в людские фигуры с простертыми, словно бы молящими о помощи руками. Они стояли на вантах и на марсе.

Полузатопленное судно каким-то чудом держалось на воде, и волны переливались через него. Шлюпок около не было видно. Вся надежда погибавших заключалась в случайной возможности быть замеченными каким-нибудь мимо идущим судном. Но ведь могло и не быть такого судна именно в этой маленькой точке моря, где медленно умирала горсточка моряков. И с проходившего судна могли и не заметить этой одиноко уцелевшей мачты, качающейся на волнах. И, наконец, могли и заметить и… жестокосердечно пройти мимо. Такие случаи, правда, редки, но бывают, к позору моряков. И тогда — неизбежная, страшная смерть…

Чем ближе подходил корвет, тем возбужденнее и нетерпеливее были лица моряков.

И среди матросов раздаются восклицания:

— Ишь, сердечные, руками машут…

— То-то ждут нас…

— Потерпи, братцы… — говорит какой-то матрос, точно надеясь, что его могут услыхать.

Володя не спускал глаз с мачты. У него теперь в руках был бинокль, и он мог уже разглядеть эти истомленные, страдальческие лица, эти зацепеневшие на вантах фигуры, эти протянутые руки. Всех было человек двадцать.

— Баркас[62] к спуску! — раздалась команда.

Наконец «Коршун» приблизился к полузатопленному судну и лег в дрейф в расстоянии нескольких десятков сажен от него.

И до ушей моряков донесся с качающейся мачты радостный крик. Многие махали шапками.

Матросы в свою очередь снимали шапки и махали.

Раздались голоса:

— Сичас, братцы, всех вас заберем!..

— Бог-то вызволил…

— А какой народ будет?

— Французы, сказывали… Ишь, зазябли больно, бедные…

Баркас был поднят из ростр и спущен на воду необыкновенно быстро. Матросы старались и рвались, как бешеные.

Лейтенант Поленов, который должен был ехать на баркасе, получив от капитана соответствующие инструкции, приказал баркасным садиться на баркас. Один за одним торопливо спускались по веревочному трапу двадцать четыре гребца, прыгали в качающуюся у борта большую шлюпку и рассаживались по банкам. Было взято несколько одеял, пальто, спасательных кругов и буйков, бочонок пресной воды и три бутылки рома. Приказано было и ром и воду давать понемногу.

Когда вслед за гребцами стал спускаться плотный лейтенант с рыжими усами, к трапу подбежал Ашанин и, обратившись к старшему офицеру, который стоял у борта, наблюдая за баркасом, взволнованно проговорил:

— Андрей Николаевич, позвольте и мне на баркас.

В его голосе звучала мольба.

Старший офицер, видимо, колебался.

— Свежо-с!.. Вас всего замочит на баркасе… И к чему вам ехать-с? проговорил он.

Но капитан, увидавший с мостика сперва умоляющее и потом сразу грустное выражение лица Ашанина и понявший, в чем дело, крикнул с мостика старшему офицеру: