На весах греха. Часть 2 - Герчо Атанасов Страница 23

— Тео… — вырвалось у Милки, — Тео, что с нами происходит?

Теодор уставился на белое как мел лицо жены.

— Что произошло между вами, почему вы скрываете от меня?

Теодор по-прежнему смотрел на нее оцепенело, но уже ясно слышал каждое ее слово.

— Ты все молчишь, — причитала Милка, — что за тайны у вас завелись, что же это такое?

Теодор не выдержал. Вцепившиеся в край стола пальцы побелели от напряжения, он весь словно окаменел, слова жены рвали ему душу на части.

— Там была… дубовая дверь… — тихо начал он, будто говорил сам с собой, не отрывая взгляда от ее лица, — они привели меня, их было двое… На крышке чернильницы был бронзовый орел, широко распахнувший крылья…

Милка изумленно слушала.

Когда дядя уехал в аэропорт, Елица покрутилась немного по дому, вымыла чашки и кофейник, подмела и остановилась у окна. Вниз по склону сбегали сотни черепичных крыш — красные, коричневые, белесые, — на их гребнях торчали антенны, причудливые металлические конструкции для дальней связи, крепкой спайкой объединяющие по вечерам всю нацию перед экранами и неумолимо разделяющие ее на семейные островки. В самом низу стояли осанистые общественные здания с плоскими серыми макушками. Далеко на востоке терялись в летнем мареве окраинные кварталы города. К полудню дымка рассеется и город неожиданно уменьшится в размерах, укутанный со всех сторон лоскутным одеялом садов и виноградников.

Обернувшись, Елица оглядела кухню, пожелтевшие стены, старую кафельную раковину, и решила выйти прогуляться. Надела подаренную Маргаритой шелковую блузку в голубую полосочку, перехватила пояском чесучовую юбку. В светло-серых туфлях на каблучках она выглядела еще стройнее. В зеркале она увидела косую линию шрама-будто русло тоненькой речки, когда-то бежавшее по щеке. Елица прикрыла шрам пальцем, потом открыла. Нет, со шрамом лучше.

Она шла по улице и чувствовала на себе любопытные взгляды соседок, скрывающихся за тюлевыми занавесками. До чего же ужасное мы племя, усмехнулась она про себя, нас хлебом не корми, только дай подсматривать за другими. Прошла мимо скулившей тонким голосом насосной станции, обогнула летний кинотеатр, на сцене которого разыгрались дешевые эстрадные страсти, и снова усмехнулась — Остап Бендер сказал бы: нет, это не Эпидавр…

За театром на покатом склоне зеленел сквер, прорезанный аллеями, которые в свою очередь были прорезаны козьими тропками, проложенными практичными прохожими. Вдоль аллей цвели кусты, яркий карликовый лесок, над которым роились пчелы и бабочки. Елица постояла перед одним кустом с живым интересом наблюдая за бабочками, выделывающими головокружительные фигуры высшего пилотажа.

Елица перешла городской бульвар, деливший город пополам, поглазела на витрины книжного магазина. Как обычно, дядиных книг не было. Интересно, он уже летит в Софию или еще трясется в самолете на взлетной полосе? Вдруг собрался и уехал, а почему — не сказал, скрытный все-таки человек. Или нет, скорее, сдержанный.

Ей нравится эта черта характера. В ней есть какое-то достоинство, внутренняя уверенность в себе. А вот у меня этого нет, у меня что на душе, то и на лице, а так нельзя. Не надо было так далеко заходить в ссоре с родителями, особенно с папой, он малодушный человек, надо было проявить великодушие. Она тряхнула головой, взлохматив волосы. Дома, наверное, как на кладбище, сидят и молчат, мама всплакнет время от времени, а папа молча страдает, нет, надо бы с ними помягче. Хоть бы из деканата ничего не прислали, а то будут обмороки, сердечные приступы…

Захотелось пить, и Елица вошла в кафе по соседству с книжным магазином. Кафе недавно отремонтировали, между столиками поставили перегородки, в нем было полно прыщавых школьников и школьниц. Единственный свободный столик был у окна, впрочем, за ним сидела молодая женщина с узким и выразительным как у мима лицом: четко очерченный рот, крупный с горбинкой нос, насквозь пронизывающий взгляд больших неподвижных глаз под высоким прямым лбом. Рядом со щекастыми низколобыми девчонками молодая женщина казалась пришелицей с другой планеты.

Елица вежливо спросила, свободны ли остальные места за столиком, женщина глянула на нее в упор немигающими глазами и с достоинством кивнула. Садясь, Елица почувствовала, что ее оглядели с придирчивостью знатока.

Помолчали. Женщина-мим потягивала свой напиток через соломинку. При каждом глотке по ее худому лицу пробегали узкие длинные морщинки.

— Я, кажется, помешала, — сказала Елица.

Женщина покачала головой по-европейски слева направо, и — странное дело — лицо ее засветилось благожелательством, пробившимся в чуть заметной улыбке. Но взгляд больших глаз по-прежнему был неподвижным, резким. Наверное, циркачка, решила Елица, разыгрывает номера перед всякими лопухами.

— Я ненадолго, только выпью чего-нибудь холодного.

В ответ женщина-мим покачала головой, и Елица снова уловила таинственную улыбку, которую умерщвляли неподвижные глаза. Должно быть, немая, снова предположила Елица, такие выразительные глаза бывают у немых.

— Сидите себе, сколько угодно, — неожиданно низким голосом сказала женщина и, не давая Елице опомниться, спросила в упор, — что вас смущает, мои глаза?

— Ваши глаза?

— Насколько я понимаю — мои.

— Вы ошибаетесь.

Женщина-мим привычно нащупала губами краешек соломинки и сделала небольшой глоток.

— Вы нездешняя и, кажется, гордячка. Я тоже. Давайте познакомимся.

Они назвали свои имена и фамилии, женщина-мим прислушалась, красиво сморщила лоб, и глядя на Елицу все тем же всепроникающим взглядом, спросила:

— У вас есть что-нибудь общее с писателем Няголовым?

Изумленная Елица пролепетала:

— Это мой дядя… Вы его знаете?

— Немного… Не беспокойтесь, я его не соблазняла…

Какая-то ненормальная, подумала Елица.

— Не сожалейте, вам это все равно не удалось бы.

— А вы уверены?

— Я хорошо его знаю. Он не падок на приключения.

— А вы смелая девушка, — сказала женщина-мим.

— Признаться, ваш дядя произвел на меня впечатление сурового человека. Он и в самом деле не падок на приключения.

Они посмотрели друг на друга в упор. Елица не выдержала:

— У вас глаза жрицы. Дядя вам говорил об этом?

— Товарищ Няголов был серьезен, мы говорили о высоких материях, а не о моих глазах. — Неуловимая улыбка вновь пробежала по ее лицу. — Впрочем, почему жрицы, вы не объясните?

— Объяснить не могу, просто мне так кажется, — сказала Елица и добавила, — наверное, с вами живется интересно и трудно.

— А с вами?

— Со мной трудно, — призналась Елица и заметила, что женщина-мим моргнула.

— В таком случае будьте моей гостьей… как родственная душа, — и она гортанно засмеялась.

Они заказали кампари, бог знает как попавшее в это заведение, и разговорились: натянутость, желание изучить друг друга были отодвинуты на задний план. Женщина-мим