Вячеслав Шишков - Тайга Страница 24

Кешка, не двигаясь, смотрел ему вслед. Потом подошел к бутылке, отшвырнул ее носком сапога, вздохнул, попробовал затянуть песню, - язык не поворачивался, - плюнул, рукой махнул, - а ну их к ляду!.. - и, усевшись на землю, закурил трубку.

И не знал Кешка, за кем идти, кого слушать, не мог в толк взять, что именно требовал от него Устин. Жалеть бродяг... Ну, как? Выпустить их, что ли? Вскочить на коня да в волость, что ли? Так, мол, и так... Где тут, разве успеешь? Путаясь в мыслях и недоумевая, он курил трубку за трубкой.

Стало ко сну клонить. Он, засыпая, видел то косоглазую вдовуху Тыкву, то огромного медведя, идущего с поднятой дубиной прямо на него, вскидывал тогда упавшую на грудь голову, таращил сонливые глаза, беспокойно взглядывал на запор чижовки и опять поддавался дреме.

Все спало крепким предутренним сном. Вся деревня, пьяная, праздничная, встревоженная смертью Бородулина, давно залезла в свои избы, зажмурилась, угарно забредила и с присвистом захрапела.

Даже там, на горке, умолкали и ругань и песни.

Слышит Кешка сквозь сон, верезжит где-то бегучий бабий голос. Открыл глаза, голову повернул в ту сторону, слушает. Катится по дороге голос отчаянный, визгливый:

- Я тебе покажу, жиган!.. Ах ты охальник... Ой, ма-а-а-мынька!

- Варька, ты?! - окликнул Кешка.

Но та не слышит, пьяно плачет и ругается с хрипом, плевками, самые непотребные слова сыплет, - не девичьи, не женские, не человечьи, смрадом от слов несет, даже Кешке невтерпеж, сплюнул, - бежит, все бежит, кривули выписывая по дороге, и на всю деревню воет:

- Донесу, окаянный, донесу... Все-о-о расскажу Прову, все!.. Я те покажу, как коров резать... Змей!!! Змей!! А-а-а... С Танькой связался?! По роже меня хлестать? Помощь устраивать?! Ну, погоди ж, Сенька... Я те выучу... Ой, ма-а-мынька...

Ей вторили псы, заливаясь со дворов осипшими за день голосами.

Кешка лениво поскреб бока, протяжно зевнул, потянулся.

Короткая летняя ночь уходила. Скрылись звезды, померкла луна, а восток мало-помалу стал наливаться розовым рассветом. Белые, припавшие к земле туманы кутали всю долину речки, тянулись к тайге и чуть не до маковок застилали ее белым тихим озером.

А вверху над туманами было ясно и радостно.

Огненная дорожка легла над туманами. Но солнце еще не скоро раздвинет застывшие небеса.

Кешка равнодушен к расцвету зари. Его сон мутит.

Он сам себе сказал:

"Ага, светает... Значит, Кешка, спим..."

Лег на рваный кусок войлока, скрючился, укрылся с головой тулупом и закрыл глаза.

В прибрежных кустах птицы пробудились, чирикнули раз-другой, с зарей поздоровались и рассыпались песнями. На речке закрякали утки, в тайге кукушка куковать принялась, где-то затянула иволга.

Кешка, засыпая, думал:

"Как бы не проспать... как бы Устина упредить... Нет, Пров, врешь, брат... Тпррру... Не туда воротишь... Да, баба хорошая, баба ядреная... Тыква-то... Кого?.. Нет, я так... Не это... Убивать? Ага... Я Устина упрежу... Мы с ним, мы с ним... Да-а-а..."

- Ах, язви те... клоп!

XXIV

Солнца край показался над тайгой. А пьяная деревня спит.

Пров хоть поздно лег, а уж на ногах. Бляху надел медную, к Федоту-лавочнику направляется, лицо угрюмое. Федот спит еще, поднял Федота, всех в дому поднял:

- Время... солнце встало...

Солнце кверху плывет, туман изъедает - пропал туман.

Мужики, один за другим, - скрип да скрип воротами, - все к Федоту идут, таков уговор.

Порядком народу набралось, все хозяева явились. Плохо как-то у них, уныло. Все в пол глядят, глазами не встречаются. Головы трещат, лица припухли, носы ссажены, под глазами волдыри. Молча курят трубки, за встрепанные головы хватаются, покашливают:

- Ну, дак как, ребята? - тряхнул бородою Пров.

Молчат. Цыган сказал:

- Мутит, кум... Чижало...

А уж Федот бочоночек на стол поставил, хозяйка студень подала.

- Ну-ка... Тресните... По махонькой...

Закрякали все, зашевелились, сплюнули. Водка у Федота добрая, не то что у Мошны, вон как обожгла, хо-х!..

- Я, значит, не в согласье... - сказал рябой мужик Лукьян, прожевывая студень...

- И я... - буркнул Обабок.

- Как так не в согласье?! - Пров с Федотом враз крикнули.

- А так что мы не жалаим... Мы, значит, спьяну тогды... А вот пускай их в волость тащут... - сказал рябой.

- В волость?! - прикрикнул на него лавочник. - Тебе, голозадому, хорошо говорить-то... Да ить волость-то их выпустит... Черт... А ежели они сюда придут опять, да с отместкой? Нет, ребята... Это не дело. Я тоже своему добру хозяин. Они, варначье, за худым-то не постоят, у них рука не дрогнет... Эн, каких скотинушек у нас с Провом вывалили... Али опять же этого, как его... Кузьму ножом чкнули... А?! На-ка, выкушайте...

По другому стакашку прошлись, - водка хорошая, холодная.

Пров резоны свои повел:

- Вот ты, Лукьян, ляпнул, а не подумал... А еще кум тоже называешься... А ты вот меня не пожалел... Дочерь мою, Анну, не пожалел... Ведь кто ее улестил-то? Ведь из их же шайки, разве он - политик? Какой он, к чертовой матери, политик?! Вор...

- Ну-ка, чебурахни, робятки...

По третьему выпили.

- Ну, дык чего, мужики... - прогнусил безносый мужичонок, откидывая левую ногу и подбочениваясь. - Эна как их измолотили, куды их, разве до волости мыслимо? Ха!.. Где тут...

Загалдели мужики, распоясались, румяные сидят, вино в головы бросилось, замутило разум.

Пров твердо говорит, рубит каждое слово топором:

- Этих варнаков-то, бузуев-то... чего их жалеть... Они кто? Тьфу вот кто... Они, собаки, в Расее людей режут, а их сюда? Пошто так-то... Разве дело? А?.. Чтоб нашу сторону гадить?! А?! Нет, врешь! Это не закон... Это глупость! Нам не надо, чтобы пакостить... Вот поймали, ну куда их? Как по-вашему, а?.. Опять в Расею?.. Видали там их, сволочей таких... Ну, куда ж их, гадов?..

- Айда! - взревел Обабок. - Кашу слопал, чашку об пол! Айда!..

- Всем миром, робята, штобы ни гу-гу... Собча штобы...

- Вперед острастка... - поддавал Федот жару.

- За сто верст штоб бузуи к нам не подходили, штоб помнили.

- Мы им покажем!.. Язви их!..

- Ого-го-о-о!..

- Нате-ка, выкушайте для храбрости...

- Ну, ребята, а ежели Устин...

- Устин?!

И все примолкли.

- Пускай он в наше дело не вяжется! - первый закричал Цыган и сквозь зубы сплюнул.

- А-а... Святоша?.. В отцы-праотцы лезть? Врешь! - как из бочки ухнул Обабок и, покачиваясь, долго грозил кому-то, обвязанным тряпкой пальцем.

- Что ж Устин... Устин сам по себе, - сказал лавочник Федот, - он богомол...

- Богомол?! - привскочил Обабок и опять сел. - Знаем мы! Нет, ты заодно с миром греши... Ежели ты есть настоящий... Ежели ты, скажем, богомол... Дура! Вот он кто, ваш Устин... Поп! Вот он кто... Ха-ха... Нет, врешь, ты не при супротив миру... не при... Куда мир, туда ты... Дело... А он что?.. Тьфу!

И Обабок неожиданно ткнул в толстый живот Федота:

- Ты! Кровопивец! Дайко-сь скорей стакан вина... Душа горит...

Пров Обабку приказал созвать парней да подводы нарядить, а то народу мало: надо бродяг подальше от Кедровки увезти, надо Андрюшку-шпану разыскать, надо Бородулина тащить в село.

Пров сердитый: проспали мужики. Следовало б до свету справить, без шуму, потихонечку, а теперь вся деревня на ногах: мальчишки оравой по улице ходят, чего-то ждут.

- Шишь вы, дьяволята! - гаркнул Обабок и, схватив палку, погнался за ними.

Только пыль взвилась.

XXV

Мужики ватагой подошли к чижовке и молча расселись на земле.

- Кешка! - крикнул Пров, обходя чижовку.

Кешка у бревен спал. Вскочил, измятым лицом на солнце уставился и, вспомнив все, обернулся к мужикам.

- Ты так-то караулишь?! Отворяй!..

- А вам пошто? - переспросил он, робко подходя к мужикам.

Кто-то захохотал... Кто-то выругался. С земли подыматься начали.

- Это не дело, мир честной... - задыхаясь, сказал Кешка. - Они люди незащитные... Нешто можно?..

- Да ты что, падло... Где ключ?!

- Я не дам! - закричал Кешка сдавленным голосом. - Я Устину скажу... - И то сжимая, то разжимая кулаки, весь ощетинился, грозно загородив широкой спиною дверь. - Лучше не греши...

Мужики опешили. Кешка тяжело дышал, раздувая ноздри.

- Они всю ночь выли... Поди жаль ведь... Черти...

Кешка вдруг скривил рот, замигал, отвернулся и, быстро нахлобучив картуз, стал тереть огромным кулаком глаза.

Словно по команде налетели на него Мишка Ухорез с Сенькой Козырем, сшибли с ног, притиснули, Цыган живо ключ отнял.

- Устин!.. Усти-и-ин!.. Дедушка! - барахтаясь, кричал Кешка.

Звякнул замок, заскрипела дверь.

- Тащи его... - сердито зыкнул Пров и добродушно сказал, обращаясь к стоявшим в оцепенении бродягам: - Выходи, ребята, на улку...

Те сразу очутились в жадном, молчаливом людском кольце.

С остервеневшим Кешкой едва пять мужиков справились, бросили его в каталажку, заперли дверь. Он все кулаки отбил, скобку оторвал, того гляди дверь вышибет, грозит, ругается:

- Удавлюсь!!

Толпа хохочет, острит и про бродяг забыла.

- Вот, Кешка, и ты в копчег попал...

- Не ори!.. Эн Тыква идет... Постой давиться-то...