Александр Яковлев - Осенняя женщина (Рассказы и повесть) Страница 24

В дождь, как осенью, память раскрывается навстречу сущему и чутко всматривается в любой его знак.

Нет, лес, я ушел от тебя. А вернее, и не приходил. Хоть и бесконечны дожди твои, но память, память моя жива не тобой. Так что давай, отпускай меня из плена. Меня ждут...

Дуб, под которым я нашел кров, надежно спрятал меня. И когда я вышел из леса, только ноги мои были мокры по колено - это травы напоминали о себе.

Большой черный пес вдалеке прыгал рядом со знакомой фигуркой, спешащей навстречу мне. Я почти побежал. Потом побежал. Я видел ту, что дарила меня любовью и которой я сейчас спешил отдать свою. Так у нас на земле заведено.

Мы сближались, и уже лицо мое ощущало тепло твоего взгляда... Вдруг твой ньюф остановился, зарычал и стал пятиться от меня, прижимаясь к ногам твоим, не пуская тебя. И ты, мокрая насквозь, остановилась, откинув прилипшую к лицу прядь волос.

- Ты сухой, - сказала ты испуганно.

- Ну да, - я еще улыбался. - Я хочу сказать тебе...

- Подожди, - чуть не закричала ты. - Ты же совсем сухой! Где ты был во время дождя?

Это лес, быстро-быстро подумал я. Это его штучки. А собака учуяла запахи лешего. Это лес не оставляет меня.

- Это лес, - сказал я. - Но я люблю тебя.

Показалось ли мне, что слова мои прозвучали как признание в смертном грехе...

Ты отвернулась от меня и пошла по травам. Пес бежал рядом, радуясь хвостом твоему нежданному спасению. А я видел по спине твоей, облепленной мокрым платьем, как страшно тебе было во время грозы, хоть ты и была не одна, но с чужими тебе, и как ты тревожилась за меня...

И еще я видел, но далеко впереди, что, наверное, мне удастся найти слова для тебя и успокоить. Ведь я читал не только умные книги, но и хорошие, добрые. Я еще отмоюсь волшебной росой манжетника и вернусь из леса промокший до нитки, и все пройдет.

Все ведь проходит, кроме дождя.

ВСЛУХ

Послушай, что я тебе скажу...

А ты не говори ничего. Крась себе. Мы ведь дело делаем. И

срочное. О чем же говорить?

Малышня нестройными многоглазыми колоннами дует в театр. Лето. Каникулы. И проходя мимо забора, который мы покрываем зеленью, каждая колонна выдыхает:

Эх красят... Ух красят... Ах красят...

И норовят пальцем.

А те, кто индивидуально, с родителями:

Мам, а зачем красят?

Чтоб было красиво, детка.

Я отчетливо представляю Димкин взгляд. Устремленный к

чугунным узорам. Темная зелень сейчас от краски в глазах его. Настоящего цвета их я не знаю. Просто они всегда что-то отражают. И он сейчас, должно быть, шепчет про себя: "Ну, потерпи уж, голубчик. Потерпи. А потом ты забудешь старые дожди и ветра, и боль, грызущую тебя ржавчиной. Конечно, ты уже не станешь новым, увы, но все-таки...".

На проходящих Димка не обращает никакого внимания. Это его судьба смотреть прямо. Иногда очень далеко, но только прямо. Может быть, поэтому и обращаются прохожие только ко мне. Вот как сейчас. Я слышу замедляющиеся шаги... Ну, кто?

Молчание. Я оборачиваюсь. Девушка. И красивая. Молчит, красивая.

Любуетесь?

Она смотрит на мою работу. Смотрит рассеянно, словно по

неприятной обязанности.

На ней сиреневый костюм и серая блузка. Длинные, чуть волнистые каштановые волосы.

Капля краски стекает с моей кисти и падает у ее ног. Она вздрагивает и переводит взгляд на меня. Все с тем же выражением лица.

А потолок вы сможете побелить? - спрашивает она. С

сомнением спрашивает.

Но такие девушки не каждый день подходят с вопросами.

Кто? - спрашиваю я, чуть не бия себя в грудь. - Я?! Да я...

Предательская капля опять срывается с кисти.

Димка оборачивается на наши голоса. В глазах его сменяются

цвета: серый - асфальта, с зелеными брызгами, затем - сиреневый, ненадолго. Отвернулся: темная зелень.

А обои клеить?

По-прежнему смотрит недоверчиво. И очень серьезна. Димке под

стать.

Харчи ваши, - говорю я. - Правильно я вопрос понимаю?

При чем тут харчи? - говорит она, произнося последнее слово

С трудом и без желания. - Мне нужно сделать ремонт в квартире.

Ну страх как серьезна.

Что ж... Посмотреть надобно, - говорю я с солидностью

старого мастерового. - Прикинуть. Дело-то нешуточное. Не забор красить.

Я могу заплатить только сто долларов, - поспешно говорит

она, словно деньги у нее уже зажаты в кулачке.

И я смотрю на ее правую руку. Кольца на пальце нет.

А если я запрошу восемьдесят? - восклицаю свирепо.

Нет-нет, - быстро возражает она. - Только сто. Два потолка

побелить и обои... Постойте, что вы сказали? Восемьдесят? Но... Вы серьезно?

Нет на свете человека серьезнее меня, - говорю я с горечью.

Оттого и все мои беды. Да ладно... Когда будем объект смотреть?

Она роется в сумочке.

Сейчас я запишу вам мой телефон... Но вы не обманете? Я

буду ждать вашего звонка. Вы вправду придете?

Это "вправду" трогает меня чуть не до слез. Я торжественно

клянусь: и прийти, и позвонить.

Она уходит. И дети все уже прошли в театр. Сейчас сидят себе в полутемном зале, шуршат бумажками, носы вытирают или вопят чего-нибудь все вместе, а может, носятся в фойе или трутся у буфета...

Жарко. Мы в молчании заканчиваем нашу летнюю студенческую халтурку. Пару раз я ловлю на себе Димкин взгляд.

В раздевалке, пока мы оттираемся бензином, Димка, наконец, заговаривает:

Ну и на кой хрен ты заморочил девушке голову? Ведь ты же

ни уха, ни рыла не смыслишь в ремонте квартир.

Я уже привык к его высказываниям, высказываниям

"практического мужика".

Зато я смыслю в девушках, - говорю я. - А это поважнее

ремонтов.

Может быть. Но как же ты все-таки собираешься делать

ремонт?

А ты разве не поможешь?

Нет, - говорит он очень-очень серьезно и смотрит на меня в

упор. Какой-то блеклый, сероватый оттенок приобретают глаза его.

Хоть в этот раз, но ты ответишь за слова свои, - говорит он.

Или позже. Все равно ответишь.

Я звоню по телефону. Моего звонка, оказывается, уж и не надеялись дождаться. Вот как. И я послушно повторяю:

Так... Перейти дорогу. Там магазин... Еще бы я вас не узнал!

Да, вопрос: когда дорогу буду переходить, куда смотреть - налево или направо? Или только на вас?

Смотрите под ноги, - советует она.

А дома-то она себя поувереннее чувствует.

Она в джинсах и свитере стоит у магазина, как и обещала,

Пристально рассматривает прохожих. Волосы собраны в узел на затылке. И кажется она мне еще стройнее и красивее. Я подхожу и останавливаюсь в двух шагах. На меня - взгляд искоса. Я молчу. Наконец она решается:

Это ... вы?

Не надо было мне, наверное, краску смывать, - говорю я. - В

таком виде я вам не очень, да?

Знаете что..., - говорит она. - Хорошо. Идемте.

Квартира действительно мелковата: две крохотные комнатки.

Кухня, в которой вдвоем натолкаешься друг об друга. У входной двери пара моих башмаков занимают чуть ли не половину коридора. В совмещенные удобства я еще не заглядывал, но и там вряд ли степной простор. Квартира здорово запущена, мужской руки явно не хватает.

Проходите в кухню.

Уже накрыт стол.

Это вы для меня?

Ну да. Вот. Харчи, - говорит она и пытается улыбнуться. - А

вы не стесняйтесь. Иногда даже приятно кого-то покормить. А то ведь и забудешь, что женщина должна быть еще и хозяйкой.

Вообще-то я сегодня еще не обедал, и предложение ее весьма

кстати.

Я бодро берусь за ложку, а хозяйка, хлопоча у плиты, подобревшим голосом говорит и говорит:

Я уже давно задумала сделать ремонт. Я маме даже говорила,

что, может быть, и болезни ее оттого, что живем в этом... во всем этом. Да у меня и у самой настроение портится, когда я вижу эти стены, потолок... На евроремонт не поднимемся, ну а так... Ведь правда?

Угу, - мычу я, целиком занятый борщом.

... А нанимать бригаду из фирмы - это ж так дорого. Ведь

правда? Опять же, неужели выходить замуж только за тем, чтобы было кому потолки белить... Чушь, правда?

Она смеется. Очень славно смеется. Но мне не до смеха. И пока я

пытаюсь разобраться в своих ощущениях, из прихожей доносится шарканье. В кухню, придерживаясь за косяк, заглядывает пожилая пухленькая и приземистая тетя.

День добрый, - пытаюсь проговорить я с набитым ртом.

Ты где его взяла? - вместо приветствия спрашивает тетя. - Он

кисть-то хоть в руках держал?

Мне становится еще неуютней от такого вопроса в лоб.

- Держал он, держал, - отвечаю я сам, продолжая запускать ложку

в густое варево. Терять мне, кажется, нечего, хоть и неприятная ситуация. Ну да ведь не побьют же!

Тетя с большим сомнением осматривает меня и качает головой. Наверное, она вот-вот вспомнит неупотребимое нынче слово "Мазурик". И в чем-то она будет права.

А что возьмешь за работу-то? - спрашивает она жестко.

Возможно, ей уже жаль съеденного мною борща. А я еще до второго не добрался.

Это надобно посмотреть, решить, что делать, - говорю я, с