Антон Чехов - Том 22. Письма 1890-1892 Страница 24

Мои спутники мне надоели. Одному ехать гораздо лучше. В дороге я больше всего люблю молчание, а мои спутники говорят и поют без умолку, и говорят только о женщинах. Взяли у меня до завтра 136 рублей и уж потратили. Бездонные бочки.

Мама, как Ваши ноги? Исполняете ли Вы советы Кузьмина, который взял с Вас пять рублей? А как поживает тетя с Алешей? Напишите им поклон.

Было бы желательно повидаться с проф. Тимофеевым и выпить с ним за здоровье Натальи Михайловны, но увы! Я в Сибири, он у колбасников… Жив ли Шаповалов? А мой друг Коптев, сей сумской сукин сын? Не пошатнулись ли дела в шоколатной фабрике Артеменко? Если графиня Лида на Луке, то ей поклон.

По Сибирскому тракту есть свои Боромли. Попадаются станции в 30–35 верст. Едешь ночью, едешь, едешь… балдеешь, чумеешь и всё едешь, а рискнешь спросить ямщика, сколько верст осталось до станции, он непременно скажет не меньше 17. Это особенно мучительно, когда приходится ехать шагом по грязной ухабистой дороге и когда хочется пить. Я научился не спать; совершенно бываю равнодушен, когда меня будят. Обыкновенно не спишь день, ночь, потом к обеду другого дня начинаешь чувствовать напряжение в веках, вечером и ночью, особенно перед рассветом и утром третьего дня, дремлешь в повозке и, случается, уснешь, сидя, на минутку; в обед и после обеда на каждой станции, пока запрягают лошадей, валяешься на диванах, и только вечером начинается инквизиция. Вечером, после того как выпьешь стаканов пять чаю, начинает гореть лицо и всё тело вдруг изнемогает и хочет гнуться назад; глаза слипаются, ноги в больших сапогах зудят, в мозгу путаница… Если позволишь себе остаться ночевать, то тотчас же засыпаешь, как убитый; если же хватает воли ехать дальше, то засыпаешь в повозке, как бы сильна ни была тряска; на станциях ямщики будят, так как нужно вылезать из повозки и платить прогоны; будят они не столько голосом и дерганьем за рукава, сколько чесночною вонью, исходящею из их уст; воняет от них луком и чесноком до тошноты. Я научился спать в повозке только после Красноярска. До Иркутска я однажды проспал 58 верст, причем был только раз разбужен. Но спанье в повозке не укрепляет. Это не сон, а какое-то бессознательное состояние, после которого и в голове мутно и во рту скверно.

Китайцы похожи на тех дохлых старцев, которых любил изображать покойный Николай. Попадаются с великолепными косами.

В Томске у меня была полиция. В 11-м часу вечера лакей вдруг докладывает мне, что меня желает видеть помощник полициймейстера. Что такое?! Уж не политика ли? Не заподозрили ли во мне волтерианца? Говорю лакею: проси. Входит мужчина с длинными усами и рекомендуется. Оказывается, что это любитель литературы, сам пишет и пришел ко мне в номер, как в Мекку к Магомету, дабы поклониться. Вспомнил я о нем вот почему. Позднею осенью он едет в Петербург, и я навязал ему свой чемодан, который просил доставить в редакцию «Нов<ого> времени». Имейте сие в виду на случай, если кто-нибудь из наших или знакомых поедет в Питер. Фамилия полиции — Аршаулов.

Вы бы, между прочим, поискали хутор. По возвращении в Россию я пять лет буду отдыхать, т. е. сидеть на одном месте и переливать из пустого в порожнее. Хутор был бы очень кстати. Деньги же, думаю, найдутся, ибо дела мои неплохи. Если я отработаю аванс (половину уже отработал), то весною непременно возьму 2–3 тысячи аванса с рассрочкою на пять лет. Это не будет против совести, так как книжному магазину «Нов<ого> времени» я дал уже заработать своими книжками больше, чем 2–3 тысячи, и дам еще больше. Думаю до 35 лет не приниматься ни за что серьезное, хочется попробовать личной жизни, которая у меня была, но которой я не замечал по разным обстоятельствам.

Сегодня смазал кожаное пальто салом. Дивное пальто. Оно спасло меня от простуды. Полушубок тоже молодчина: служит и шубой и матрацем. В нем тепло, как на печке. Без подушек совсем плохо. Сено не заменяет их; оно через 5–6 станций от трения дает много пыли, которая щекочет лицо и мешает дремать. Простыни ни одной. Тоже скверно. Надо было бы также взять побольше брюк. Чем больше багажа, тем лучше — меньше тряски и больше удобств.

Однако будьте здоровы. Писать уж больше не о чем. Кланяюсь всем.

Ваш А. Чехов.

Чеховым, 13 июня 1890*

835. ЧЕХОВЫМ

13 июня 1890 г. Лиственичная.

13 июнь, ст. Лиственичная, на берегу Байкала.

Я переживаю дурацкие дни. 11-го июня, т. е. позавчера, вечером мы выехали из Иркутска в чаянии попасть к байкальскому пароходу, который отходил в 4 часа утра. От Иркутска до Байкала только три станции. На первой станции нам заявили, что все лошади в разгоне, что ехать поэтому никак невозможно. Пришлось остаться ночевать. Вчера утром выехали из этой станции и к полудню прибыли к Байкалу. Пошли на пристань и на наш вопрос получили ответ, что пароход пойдет не раньше пятницы 15-го июня. Значит, до пятницы нужно сидеть на берегу, глядеть на воду и ждать. Так как не бывает ничего такого, что бы не кончалось, то я ничего не имею против ожиданий и ожидаю всегда терпеливо, но дело в том, что 20-го из Сретенска идет пароход вниз по Амуру; если мы не попадем на него, то придется ждать следующего парохода, который пойдет 30-го. Господа милосердные, когда же я попаду на Сахалин?

Ехали мы к Байкалу по берегу Ангары, которая берет начало из Байкала и впадает в Енисей. Зрите карту. Берега живописные. Горы и горы, на горах всплошную леса. Погода была чудная, тихая, солнечная, теплая; я ехал и чувствовал почему-то, что я необыкновенно здоров; мне было так хорошо, что и описать нельзя. Это, вероятно, после сиденья в Иркутске и оттого, что берег Ангары на Швейцарию похож. Что-то новое и оригинальное. Ехали по берегу, доехали до устья и повернули влево; тут уже берег Байкала, который в Сибири называется морем. Зеркало. Другого берега, конечно, не видно: 90 верст. Берега высокие, крутые, каменистые, лесистые; направо и налево видны мысы, которые вдаются в море вроде Аю-Дага или феодосийского Тохтабеля. Похоже на Крым. Станция Лиственичная расположена у самой воды и поразительно похожа на Ялту; будь дома белые, совсем была бы Ялта. Только на горах нет построек, так как горы слишком отвесны и строиться на них нельзя.

Заняли мы квартиру-сарайчик, напоминающий любую из Красковских дач. У окон, аршина на 2–3 от фундамента, начинается Байкал. Платим рубль в сутки. Горы, леса, зеркальность Байкала — всё отравляется мыслью, что нам придется сидеть здесь до пятницы. Что мы будем здесь делать? Вдобавок еще не знаем, что нам есть. Население питается одной только черемшой*. Нет ни мяса, ни рыбы; молока нам не дали, а только обещали. За маленький белый хлебец содрали 16 коп. Купил я гречневой крупы и кусочек копченой свинины, велел сварить размазню; невкусно, но делать нечего, надо есть. Весь вечер искали по деревне, не продаст ли кто курицу, и не нашли… Зато водка есть! Русский человек большая свинья. Если спросить, почему он не ест мяса и рыбы, то он оправдывается отсутствием привоза, путей сообщения и т. п., а водка между тем есть даже в самых глухих деревнях и в количестве, каком угодно. А между тем, казалось бы, достать мясо и рыбу гораздо легче, чем водку, которая и дороже и везти ее труднее… Нет, должно быть, пить водку гораздо интереснее, чем трудиться ловить рыбу в Байкале или разводить скот.

В полночь пришел пароходишко; ходили смотреть его и кстати спросить, нет ли чего поесть. Нам сказали, что завтра можно будет получить обед, но теперь ночь, кухня не топится и проч. Мы поблагодарили за «завтра» — все-таки надежда! Но увы! вошел капитан и сказал, что в 4 часа утра пароходишко уходит в Култук. Благодарим! В буфете, где повернуться нельзя — так он мал, выпили мы бутылку кислого пива (35 коп.) и видели на тарелке янтарный бисер — это омулёвая икра. Вернулись домой — и спать. Опротивело мне спать. Каждый день постилаешь себе на полу полушубок шерстью вверх, в головы кладешь скомканное пальто и подушечку, спишь на этих буграх в брюках и в жилетке… Цивилизация, где ты?

Сегодня идет дождь и Байкал утонул в тумане. «Занимательно!» — сказал бы Семашко. Скучно. Надо бы сесть писать, да в дурную погоду не работается. Скука предвидится немилосердная; будь я один, это бы еще ничего, но со мною поручики и военный доктор, любящие поговорить и поспорить. Понимают мало, но говорят обо всем. Один из поручиков* к тому же еще немножко Хлестаков и хвастун. В дороге надо быть непременно одному. Сидеть в повозке или в комнате со своими мыслями гораздо интереснее, чем с людьми. Кроме военных, с нами едет еще ученик Иркутского технического училища Иннокентий Алексеевич*, мальчик, похожий на того Неаполитанского, который говорил де́цэм*, но умнее и добрее. Взяли мы его, чтобы довезти до Читы.