Юрий Бессонов - Двадцать шесть тюрем и побег с Соловков Страница 24

Вся толпа, встретившая нас у ворот, провожала до вокзала Здесь наряд милиции оттер ее и началась посадка. Бежать или не бежать? Вот как будто время. Конвоир отошел от вагона, можно быстро кинуться под него... Будут выстрелы, но надо рисковать...

Я колебался. И не столько потому, что боялся быть убитым, а потому, что не знал наверное, как укрыться в Петрограде. Обстановка опять изменилась... Подошел другой конвоир. Момент был упущен. Меня увели в вагон.

В прежнее время, если какой-нибудь революционер оставлял свою революционную деятельность, то он мог быть застрахован от преследования правительства. Теперь не то. Теперь нельзя жить вне политики. Нужно или перекинуться к большевикам, или постоянно рисковать своей жизнью и свободой. Я отбыл уже наказание за предъявленное мне обвинение и, тем не менее, меня снова хватают и сами толкают на новое преступление.

Везли нас несколько дней... Вятка, Пермь... Наконец мы на нашем первом этапе в Екатеринбурге. Отсюда нас должны были послать в разные места. Разгрузили и перевели в тюрьму. Здесь мы соединились с Московскими партиями, прибывшими сюда раньше нас. Находились мы в исключительном положении. Были деньги, в тюрьме была лавочка, так что жилось не очень уж плохо. Конечно эта жизнь касалась только пересыльных. Тюрьма же жила своим порядком. Нередко, по ночам, наши камеры запирались и по коридору проводили на расстрел...

Но вот мы были распределены и начали отправлять партии. Я, в числе ста человек, попал в Тобольскую губернию. Сам Тобольск был в 250-ти верстах от железной дороги, а города Обдорск и Березов в 1000 и в 1500-х верстах.

Перевезли в Тюмень... Тюрьма там была переполнена. Нас долго не хотели пускать и наконец отвели нам помещение тюремного театра. Пришли мы ночью, поместили нас всех вместе, на полу, друг на друге. На утро встали и начались разговоры. Чтобы не попасть куда-нибудь очень далеко, всем хотелось остаться в Тюмени. И это можно было устроить. — В Тобольскую губернию партии ссыльных отправляли на пароходе. Навигация была еще не открыта. Держать нас в тюрьме было не выгодно, т. к. тюрьма была на хозяйственном расчете, т. е. беря подряды на работы из города, должна была сама себя содержать. Отправить нас на подводах они не могли, на это у них не было денег. Ясно, что само начальство не знало, как с нами поступить. Нам нужно было сидеть и молчать. И нас всех отправили бы в ссылку в Тюменскую губернию. Но компания была не сплоченная, болтливая и люди боялись рискнуть.

Я был выбран «старостой» и уполномочен вести переговоры с тюремной администрацией и с Г.П.У. Вскоре, в камеру пришел начальник тюрьмы... И не успел он раскрыть рот, как перед ним появились три-четыре арестанта и испортили все дело.

«А нельзя ли нам»... просящим тоном начали они, «отправиться за собственный счет в Тобольск?» Ответ конечно был немедленный.

«Пожалуйста. Я сделаю все, чтобы вам помочь в этом. Выберите 2-х человек, я им дам конвой, выпущу в город, они наймут лошадей, и я вас с конвоем отправлю в Тобольск».

Я сразу понял, что дело провалилось и тут же, уже от себя заявил, что я не могу ехать, так как у меня нет денег. Комендант поморщился, сказал, чтобы составили список желающих ехать и вышел. Начали совещаться. Поднялся шум и гвалт. Затем стали переписывать и оказалось, что человек у 30-ти нет денег и ехать они не могут. Как у них, так и у меня деньги были. Но ехать им не хотелось. Для меня же остаться в Тюмени было очень важно, — Здесь я на железной дороге, и отсюда легче бежать. Я решил идти на все, но отсюда не двигаться.

Список был составлен, отправлен в тюремную канцелярию, и скоро в камеру явились представители Г.П.У. Начали они мягко, с уговоров. Затем попробовали пугнуть.

«Во рту золотые зубы, а на проезд нет денег!?», кричал на меня начальник тюрьмы... «Сгною на «пайке»! И это подействовало.

Наша компания стала таять и через день из 30-ти человек нас осталось только двое.

В нашу «театральную» камеру вошел комендант и крикнул, чтобы партия приготовилась.

«Ну что ж», обратился он ко мне «вы едете?»

— Нет.

«На «винт» его!», крикнул он надзирателю. В одиночку №2, на «парашу» и паек, и не выпускать его из камеры».

«Винтом» здесь называлось особо строгое отделение. «Параша» — это было деревянное ведро-уборная, которая по ночам, после вечерней поверки ставилась в камеру и сильно пахла. Меня посадили с ней на круглые сутки.

Я простился с некоторыми из уезжающих, забрал вещи и пошел за надзирателем. Многие смотрели на меня с сожалением.

Камера — 2 на «винте», была на верхнем этаже. Я приставил к окну стол, на него поставил табуретку, залез на нее, и увидел тюремный двор.

В Сибири удивительный климат. Погода там делает настроение. Целый день солнце и мягкий ровный мороз. Была весна... Солнце светило... Чуть-чуть таяло... С крыш капало... Я открыл форточку и особенно захотелось на волю. На дворе начали въезжать пары и тройки, запряженные в большие сани розвальни. Я думаю, что теперь только в Сибири, где проехать на лошадях расстояние 250-500 верст считается ни за что, сохранился этот тип старо-ямщицкой закладки, на которой прежде ездила вся Россия. Небольшие, сибирские, крепкие на ноги кони... Сбитые гривы... Хвост стянут в узел... Под дугой «валдайский колокольчик... На шеях подгарки — бубенчики...

«Кошева» большая, широкая с высокой спинкой, наполненная сном для лежания... На правой стороне облучка, боком, сидит ямщик... Старый армяк подпоясан цветным кушаком, за поясом кнут, на голове старая, с выцветшим позументом, высокая, ямщицкая, влезающая на уши шапка... Вспомнились юнкерские поездки в имение бабушки, когда мы напаивали ямщиков и загоняли тройки... Стало грустно... Потянуло на волю...

Партию вывели, разместили, сел конвой, комендант дал знак...

Коренные тронули, пристяжки подхватили... Некоторые перекрестились... Партия выехала за ворота... Я остался один.

Второй побег

Как Екатеринбургская, так и Тюменская тюрьма были особенно ярко выраженные образцы старых «Острогов» давнего прошлого. Так и вспоминаются их описания — «Владимирка»... Кандалы... Их звон, бритые головы и старые арестантские песни... Тюрьмы полны легенд. Вот поправленная стена — отсюда разобрав кирпичи, лет сорок тому назад бежала партия арестантов. У стены, вокруг тюрьмы, поднята вышка часового: партия, находившаяся на прогулке вскочила на старую, низкую вышку, убила часового, и, перемахнув через стену, ушла.

В Екатеринбургской тюрьме, ночью перед отправкой, я слышал старые арестантские песни... Уголовники — это не интеллигенты. В тюрьме они редко жалуются на свою судьбу, это считается неприличным, и поэтому ищут формы для того, чтобы высказать эту жалобу, находят ее в песне и выливают в ней всю свою душу. Вот потому она и звучит у них такой широкой тоской; когда слышишь ее — слезы подступают к горлу... Особенно уместны были эти песни в этих старых тюрьмах.

День за днем проходил у меня в одиночке. Я не подавал никаких заявлений и жалоб. Плохо, но может быть выиграю, думалось мне. И я действительно выиграл... Недели через две меня неожиданно вызвали в Г.П.У. и просто без всяких допросов и вопросов, выдали мне удостоверение на право жительства до открытия навигации, как ссыльному, в самом городе Тюмени. Теперь нужно было только поумнее доиграть игру.

Еженедельно я обязан был регистрироваться в Г.П.У. На квартире я должен был быть прописан и при перемене адреса, как я, так и хозяева, должны были доносить об этом в Г.П.У. За мной, как и за всеми, конечно была слежка.

Все эти обстоятельства нужно было учесть и скомбинировать побег. Это было бы легко, если можно было довериться людям. Но я никого не знал, а положиться на незнакомых людей теперь в Советской России невозможно. Спровоцируют, струсят и просто болтнут. — Выдадут.

С прежними сибирскими каторжанами-бродягами мне мало пришлось встречаться и, только в Тюменской тюрьме я познакомился с одним из них. Это был еще не старый мужик, имевший за собой не мало «зажимов». За последнее время он стал «марвихером», то есть делал крупные, со взломом кражи. Я присмотрелся к нему, затем сказал, что я хочу бежать, и он мне во многом помог.

Он дал мне адрес «своего» человека, и, после выпуска, я немедленно обратился к нему. Насколько в этих маленьких городах все известно, показывает такой случай. Я раза два сходил на вокзал посмотреть железнодорожную карту. Через день я пришел к моему новому знакомому Б-ву, и он мне сообщил, что ему известно о моем посещении «бана» (Вокзала), советовал больше туда не ходить и держать себя «на стреме» (Осторожно).

Деньги у меня были. Борода к этому времени отросла. В Тюмени нужно было переодеться, замести свои следы, достать «липу», то есть подложные документы, затем купить «мет» (Железнодорожный билет. От слова «метка».), доставить его на следующую станцию, достать подводу, доехать туда и там сесть на поезд в Петроград. Таков был мой план.