Влас Дорошевич - Литераторы и общественные деятели Страница 24

У Фауста есть Маргарита.

Это та девочка, о которой рассказывает Вересаев.

Она задыхалась в дифтерите, он сделал ей операцию, — освободил дыхание, и девочка, улыбаясь, прошептала ему счастливым детским голоском:

— Спасибо!

Он не мог заснуть.

Он всё видел перед собой ребёнка, и ему звучал милый детский голосок:

— Спасибо!

Этот чистый, как Гретхен, образ греет его душу.

Но неудачные операции…

Сомнения тысячами набегают на его душу.

И Мефистофель, пользуясь минутой, шепчет:

— А не кажется ли тебе, что медицина идёт по трупам? И учится на живых и страдающих людях?

И меркнет греющий душу своей улыбкой милый образ девочки, которая спасена от задушения. Бледностью покрывается её лицо. Ужас и слёзы в светившихся радостью глазах.

— А сколько детей погибло, — шепчет с ужасом её голос, — прежде чем выучились на них делать операции, в которой меня спасли?

И Фауст в ужасе, отчаянии.

— Да! Да! Это шествие по трупам!

Тогда как Вагнер спокойно сказал бы маленькой девочке:

— То, что ты говоришь, моё дитя, очень глупо. И без операции те дети всё равно бы померли. Почему же не сделать операции?

— Давай, Фауст, пересчитаем твои ошибки! — говорит Мефистофель в бессонную ночь.

И пред Фаустом появляется страшный призрак.

Призрак профессора Коломнина, который приговорил себя к смерти, потому что его ошибка стоила жизни другому человеку.

Фауст в ужасе ночью бежит к Вагнеру:

— Проснитесь! Проснитесь! Неужели вы можете спать всегда спокойно? Мне мерещатся страшные призраки! Я видел Коломнина!

— А! Помню этот неприятный анекдот! Врач не пережил больного. Он поступил неправильно. Ему следовало написать о случае в журнале. Конечно, в специальном!

— Вагнер! Вагнер! Я схожу с ума от ужаса! Вагнер, ведь я верю в нашу науку! В её будущее! Но будущее! Будущее! А сейчас, при теперешнем состоянии науки, не приносим ли массу вреда там, куда нас призывают на помощь? Какое право…

— Читайте же чаще ваш диплом, доктор Фауст. Это помогает. Напишите, пожалуй, о ваших кошмарах в медицинском журнале, — будет интересная статья. А главное, кладите ночью под подушку «карманную книжку для врачей». Это отгоняет бесов сомнения. Ну, примите, пожалуй, kali bromati, чтоб окончательно быть правым перед фармакопеей!

Фаусты спят плохо. Вагнеры спят всегда отлично, потому что у них есть диплом на право спать спокойно.

И они знают, что лучшее средство против Мефистофеля — бромистый калий.

Но в эти мучительные ночи, в которые не спят Фаусты, — и двигается человечество вперёд и вперёд по пути умственного и нравственного совершенствования.

В эти бессонные ночи, полные сомнений, и завоёвано всё-всё: успехи правды, знания, морали.

Мир движется ночью, бессонною ночью, полный грёз о будущем, кошмаров настоящего.

И, право, ужасно жаль этих бедных Вагнеров, которых казнят, когда они жалуются, что Фаусты мешают спать своим бредом.

Казнят безжалостно, казнят ужасно.

Говорят: Вересаев подвергся нападкам. Неправда!

Нападкам, общественной казни подвергаются те, кто нападает на Вересаева.

По 16 человек выходят один за другим и казнят, казнят такого человека без конца.

А общество требует:

— Ещё! Ещё! Ещё!

За что?

Где справедливость?

Вы казните Вагнера за то, что он не Фауст?

Эта казнь милого, аккуратного, добросовестного Вагнера только за то, что он не Фауст, производила бы совсем тяжкое впечатление, если бы не её гомерические размеры.

На одного Вагнера 16 Фаустов.

16 Фаустов, которые говорят, что, прочитав эти «Записки доктора Фауста», они узнали того же Мефистофеля, который приходил и к ним.

Остаётся благодарить Небо, что так много Фауста в душе русского врача, и так слабо откликается в ней голос Вагнера.

Репортёр

Я никогда в жизни не видал такой визитной карточки.

— «Икс Игрек Зет. Репортёр газеты такой-то»

Всегда:

«Корреспондент газеты такой-то».

«Хроникёр газеты такой-то».

Иногда даже:

«Интервьюер».

В крайнем случае, просто:

«Сотрудник».

И никогда:

— Репортёр.

Я даже не знаю, существует ли в русском разговорном языке слово «репортёр». Есть слово «репортёришка».

Чаще всего с прибавлением слова «всякий».

— Всякий репортёришка, — и туда же смеет писать!

Это слово ругательное, и рассерженный обыватель если хочет выругать обидевшего его журналиста, делает презрительную гримасу и говорит:

— Репортёришка!

Не мудрено, что и сами гг. репортёры стараются избегать своего звания:

— Вы уж напишите пожалуйста в редакционном удостоверении «корреспондент», а не «репортёр».

— Почему же?

— «Репортёр» — это очень плохо звучит.

Если вы видите в афише новой пьесы в числе действующих лиц репортёра, — заранее можете быть уверены, что это непременно шантажист, мошенник, человек, готовый за грош «на всё».

Какой драматический «лев» не лягнул своим копытом «репортёра?»

Если вы встречаете репортёра в повести, романе, рассказе, — можете быть спокойны, что это лицо в лучшем случае только комическое, в худшем — самое презренное.

Он залезает под стол, чтоб подслушать чужие разговоры и берёт пять рублей, чтоб не разглашать семейных тайн.

Какой из «орлов», державших в своём копыте когда-либо перо беллетриста, не «живописал» так беднягу репортёра?

«Репортёр», это — слово, мало отличающееся, по общему мнению, от слова «клеветник».

И всякий по этому случаю считает возможным и удобным клеветать на репортёра.

Раз человек клеветник, отчего же на него не клеветать?

Откуда, однако, взялась эта клевета, ставшая «общим мнением?»

Несомненно, это «общее мнение» имеет свою историческую подкладку.

Старые газетные работники помнят ещё именно таких «репортёров», каких до сих пор выводят гг. драматурги и описывают гг. беллетристы.

Грязных, нечёсаных, немытых, которых даже в редакциях не пускали дальше передней.

Они подслушивали разговоры, сидя под столом, потому что их никуда не пускали, и их никуда нельзя было пустить.

Это был безграмотный народ, писавший «ещё» с четырьмя ошибками и которых мазали за их «художества» горчицей.

Хорошенькие времена! Одинаково хороши были все: и те, кто доводил себя до мазанья горчицей, да и те, кто находил в этом удовольствие и «нравственное удовлетворение».

Но кто и теперь не говорит при виде идущего репортёра:

— Вон репортёришка бежит!

И кому какое дело, что он бежит в сущности по общественному делу!

Процессом «Владимира» интересовалась вся Россия.

Изо всех рефератов, печатавшихся в одесских газетах, лучшим был реферат покойного В. О. Клепацкого.

Этот реферат почти дословно перепечатывался чуть не всеми русскими газетами.

По крайней мере, большинством.

Когда драматург пишет пьесу, — он получает гонорар со всякого театра, где она ставится.

Если бы у нас относились с большим уважением к собственности, и перепечатки чужих произведений оплачивалась бы точно так же, как оплачивается постановка драматических произведений на сцене, — В. О. Клепацкий получил бы за свой труд, прекрасный, добросовестный, обративший на себя внимание всей русской печати, — тысячи.

А он работал на всю русскую печать, получая только свой обычный, скромный гонорар из редакции своей газеты.

Ежедневно сведения, добываемые репортёрами, перепечатываются десятками, иногда сотнями газет.

Если бы репортёры получили вознаграждение от всех газет, которые пользуются их трудом, — вид «бегающего репортёришки» прошёл бы в область преданий.

Пусть это вознаграждение со стороны каждой газеты было бы очень мало, — пропорционально достаткам каждой газеты, — в общем это составило бы солидную сумму и подняло бы благосостояние этих бедняг, получающих гроши за сведения, интересующие всю Россию.

Если хотите составить себе понятие об отношении, которое составляет интерес, возбуждаемый часто репортёрскими заметками, и гонораром, который получают авторы за эти сообщения, — я сообщу вам факт из собственной практики.

Лет 15 тому назад, когда я был репортёром, мне удалось добыть одно сведение, очень сенсационное, которое я, со свойственной репортёрам краткостью, изложил в 7 строках.

Эти семь строк обошли решительно все русские газеты.

Так как сведение, сообщённое в них имело большой общественный интерес, то оно вызвало ряд фельетонов, передовых статей во всех больших столичных газетах.

Возникла даже полемика.

А я мог внимать всему поднятому мною шуму, пересчитывая 21 (двадцать одну) копейку, полученную мною за мои 7 строк!

В особенности, стоя близко к газетному делу, становится обидно и больно: как мало и материального и нравственного вознаграждения получают эти люди за свой честный, за свой добросовестный, часто талантливый, всегда нелёгкий труд.