Наталья (московский роман) - Александр Минчин Страница 24

Б. возвращается с письмом от какой-то б… из Калининграда, он там после института служил начальником лазарета, а она вроде медсестрой. Становилась ему медбратом…

— Еще не дали? — он садится рядом на стул ожидания.

— Нет. В течение часа.

— Надо было срочный заказать.

— Ты хочешь, чтоб папку вообще кондрашка хватила. Он и так не успевает мои звонки оплачивать.

Б. утыкается в письмо. Хотя прошлое ему до лампочки.

Папуся у меня золотой, но трудноуправляемый. Денежки любит, ого-го, только мне и удается что-то вышибить из него. А после зимней сессии он вообще не желал разговаривать, но на данном этапе, кажется, примирился. Сессию я все-таки сдал. Кто б знал, чего мне эта сессия стоила и как мне этот институт нужен. Но папуся не любит, когда я так говорю, и я соглашаюсь, говорю, что нужен.

— Александр, за счет вызываемого, кабина седьмая.

— Это меня, Б., идем.

Я захлопываю дверь в кабину, падает моя шапка. Я снимаю трубку, там пустота. Смотрю на Б.

— Сам поднимешь, не отвалится. Я — больной человек.

Я наклоняюсь и поднимаю шапку.

— Мамуля! Мамуль, — кричу я.

— Да, мой сыночек, да, мой дорогой.

— Как дела, как вы живете?

— Хорошо. Я не болею. Почему от тебя так долго нет письма?

— Мам, ты знаешь, институт, лекции — много времени занимают.

— Ты живешь в общежитии? Тебе плохо там?

— Да, мамуля, конечно. Завтра переезжаю жить напротив Бори, недорого, всего двадцать рублей в месяц… Вот, я и хотел, значит, сказать…

Мне у нее всегда неудобней просить деньги, чем у отца. Хотя охотней дает она.

— Сыночек, я тебе послала срочный перевод на сорок рублей, проверь на почте. Чтоб ты там не голодал, мой хороший. В общежитии, наверно, измучился? После своей квартиры. Не могу отца уговорить: пока не исправишься, говорит, за квартиру платить не будет…

Слава Богу, думаю я, не надо просить. Она у меня умница. Сорок рублей! Даже не верю я. Это ж целое богатство, когда в кармане ни гроша!

— А он тебе регулярный перевод пошлет через неделю, как обычно. Кушай хорошо и не очень гуляй.

— Спасибо, мамуля. Ты у меня золотая. Я целую тебя.

— Можем еще поговорить, отца дома нету, он на работе, у него операция срочная, а я в субботу сижу одна.

— Ма, не скучай, в июле я приеду на каникулы. — И мы говорим, и говорим без конца. Б. заканчивает письмо и выходит, в кабине жара.

— Привет Борику.

Я кладу трубку. Выскакиваю из кабины.

— Б., тебе от мамы привет.

— Спасибо. Куда ты несешься?

— За переводом, ура!

Через пять минут я получаю четыре десятки красного цвета.

— Б., дай двушку, быстро — срочно.

— У тебя вон, денег куча, их трать.

— Ну Б., — смеюсь я, — мне двушка нужна.

Диск еще срывается, как назло. Смотрю вверх на часы — два часа.

— Наталья? Алло, это я.

— Санечка, что с тобой случилось? Я с девяти утра сижу у телефона.

— У меня были дела. Я же тебе говорил, вчера.

— Но ты обычно звонишь в девять… Где ты был, все в порядке?

— Это секрет.

— Встречался со старыми знакомками?..

— Да, с тремя!

— Им понравилось?

— Наталья! — пауза. — Я хочу увидеть тебя.

— Я тоже, прямо сейчас. Где ты встретишь меня?

— Где ты хочешь, — говорю я.

— Давай на «Фрунзенской», — это ее станция. Где мы познакомились.

— А…

— Мне все можно, — смеется она. — Нужно полчаса, чтобы собраться, я так и сижу в халате с утра.

(Я представил ее в халате… какой-нибудь необыкновенный, у нее все необычное. Даже простые слова: «халат» — как-то по-иному звучат у нее.)

— Договорились?! Я целую тебя!

— Наталья?..

— Его нет дома, не пугайся. И потом, я самостоятельная женщина! Ты целуешь меня?..

— Да, — говорю я, — только не по телефону.

— Через полчаса, — говорит она.

Трубка вешается не мной.

— Пойди посмотри на себя в зеркало, — говорит Б., стоящий рядом. — Неописуемое выражение лица. Никак влюбился, братик, или недалеко от этого.

— Ни в кого я не влюблялся. И не собираюсь этого делать — влюбляться, чтобы на моей голове сидели. Она прекрасная женщина, Б. Необычная. Но я не верю, что ей хочется встречаться со мной. Я дрожу, что я ее не увижу. Каждый раз боюсь, что потеряю, страх не проходит; когда она радом, еще успокаиваюсь. Но как только приближается час ее ухода, так страх с новой силой нападает на меня. И не отпускает до следующей встречи.

— Вот я о том и говорю, верные признаки, — смеется одними губами он.

— Да ну тебя, я серьезно.

— Я тоже.

— Ну, давай, давай, — отвечаю я, и мы смеемся вместе.

Выходим с телеграфа. Я иду, не запахиваясь. Совсем потеплело, и не холодно. Даже кое-где снег взмок и тает. Через неделю март, с которого начинается весна. А тепла за снегами совсем не видно.

— Где вы встречаетесь?

— На «Фрунзенской».

— У самого ее дома?

— Да.

— Смелая она.

— Я сам удивляюсь, Б.

Я целую его в щеку. Он — мою.

— Я тебе позвоню в понедельник на работу, телефон у меня есть.

— А ты переезжать не собираешься? Завтра?

— Не-а, — шучу я.

— Как это?

— В понедельник, — говорю я. — Выдержать хочется.

— Ну, давай, давай, — говорит он.

Мы еще раз целуемся на прощанье, метропрохожие с недоумением глядят на нас. Но не буду же я всем объяснять, что это мой брат.

— Наталья! — говорю я, выходя из дверей вагона. — Как ты узнала?

— Спустилась вниз встретить тебя. Помню, через какую дверь в вагоне выходишь. Ты меня тогда разглядывал от этой двери…

— Заметила?

— Конечно.

Как это звучит — «встретить тебя»! Я вообще какой-то обалдевший становлюсь, когда встречаюсь с ней, ничего не соображаю. Интересно, она замечает это или нет?

— Хочешь, поедем на наши Ленинские горы в Лужники, сегодня тепло, хочется погулять?

— Конечно, хочу. Все, что ты пожелаешь.

— Благодарю вас, — она кивает царственно.

Сегодня она сдержанно холодна. Неужели была вчерашняя Наталья, ее губы на снегу. Мне показалось, я смотрю на ее лицо, на губах припухлость осталась. На голове у нее моя любимая черная шаль. Я любуюсь ею. Холодной Натальей.

— Пойдемте, Саня, — она берет меня за руку и заводит в следующий поезд, остановившийся на минуту, длящуюся мгновения.

— Что это ты сегодня такая официальная? На «вы»? — спрашиваю я, наклонившись и шепча ей на ухо. Она наклоняется ко мне, я поворачиваю голову, удобней для