Михаил Гоголь - Мертвые души Страница 240

Платонов и господин, шедший навстречу, в это время сошлись и обнялись.

“Помилуй, брат Платон! что это ты со мною делаешь?” живо спросил господин.

“Как, что?” равнодушно отвечал Платонов.

“Да как же в самом деле: три дни от тебя ни слуху, ни духу. Конюх от Петуха привел твоего жеребца. “Поехал”, говорит, “с каким-то барином”. Ну, хоть бы слово сказал: куды, зачем, на сколько времени? Помилуй, братец, как же можно этак поступать? А я, бог знает, чего не передумал в эти дни”.

“Ну, что ж делать? позабыл”, сказал Платонов. “Мы заехали к Константину Федоровичу. Он тебе кланяется, сестра также. Рекомендую тебе Павла Ивановича Чичикова. Павел Иванович, — брат Василий. Прошу полюбить его так же, как и меня”.

Брат Василий и Чичиков, снявши картузы, поцеловались.

“Кто бы такой был этот Чичиков?” думал брат Василий. “Брат Платон на знакомства неразборчив и, верно, не узнал, что он за человек”. И оглянул он Чичикова, насколько позволяло приличие. Чичиков стоял, несколько наклонивши голову и сохранив приятное выраженье в лице.

С своей стороны, Чичиков [С своей стороны и тот] оглянул также, насколько позволяло приличие, брата Василия. Он был ростом пониже Платона, волосом темней его и лицом далеко не так красив; но в чертах его лица было много жизни и одушевленья. Видно было, что он не пребывал в дремоте и спячке.

“Знаешь ли, Василий, что я придумал?” сказал брат Платон.

“Что?” спросил Василий.

“Проездиться по святой Руси. Вот именно с Павлом Ивановичем. Авось-либо это размычет и растеребит хандру мою”.

“Как же так вдруг решился?” начал было говорить Василий, озадаченный не на шутку таким решеньем, и чуть было не прибавил: “И еще замыслил ехать с человеком, которого видишь в первый раз, который, может быть, и дрянь, и чорт знает что”. И, полный недоверия, стал он рассматривать искоса Чичикова и увидел, что он держался необыкновенно прилично, сохраняя всё то же приятное наклоненье головы несколько на бок и почтительно-приветное выражение в лице. Так что никак нельзя было узнать, какого роду был Чичиков.

В молчаньи они пошли все трое по дороге, по <левую> [В рукописи: по правую] руку которой [Далее начато: мелькала] находилась мелькавшая промеж дерев белая каменная церковь, по правую начинавшие показ<ыв>аться, также [Далее начато: стро<енья>] промеж дерев, [Далее начато: господ <ские>] строенья господского двора. Наконец показались и ворота. Они вступили на двор, где был старинный господский дом под высокой крышей. Две огромные липы, росшие посреди двора, покрывали почти половину его своей тенью. Сквозь опущенные вниз развесистые их ветви едва сквозили стены дома, находившего<ся> позади их. Под липами стояло несколько длинных скамеек. Брат Василий пригласил Чичикова садиться. Чичиков сел, и Платонов сел. По всему двору разливалось благоухание цветущих сиреней и черемух, которые, нависши отовсюду из саду в двор через миловидную березовую ограду, кругом его обходившую, казалися цветущею цепью или бисерным ожерельем, [или нежным ожерельем] его короновавшим.

Ухватливый и ловкий детина лет 17, в красивой рубашке розовой ксандрейки, принес и поставил перед ними графины с водой и разноцветными квасами всех сортов, шипевшими, как газовые лимонады. Поставивши пред ними графины, он подошел к дереву и, взявши прислоненный к нему заступ, отправился в сад. У братьев Платоновых вся дворня работала в саду, все слуги были садовники, или, лучше сказать, слуг не было, но садовники исправляли иногда эту должность. Брат Василий всё утверждал, [Брат Василий говорил] что без слуг можно даже и вовсе обойтись. Подать что-нибудь может всякой, и для этого не стоит заводить особого сословья; что будто русской человек по тех пор только хорош и расторопен, и красив, и развязен, и много работает, покуда он ходит в рубашке и зипуне; но что, как только заберется в немецкой сертук, станет и неуклюж, и некрасив, и нерасторопен, и лентяй. Он утверждал, что и чистоплотность у него содержится по тех пор, покуда он еще носит рубашку и зипун, и что, как только заберется в немецкой сертук — и рубашки не переменяет, и в баню не ходит, и спит в сертуке, и заведутся у него под сертуком и клопы, и блохи, и чорт знает что. В этом, может быть, он; был и прав. В деревне их народ одевался как-то особенно щеголевато и опрятно, и таких красивых рубашек и зипунов нужно было далеко поискать.

“Не угодно ли вам прохладиться?” сказал брат Василий Чичикову, указывая на графины. “Это квасы нашей фабрики; ими издавна славится дом наш”.

Чичиков налил стакан из первого графина — точно липец, [В автографе — липецк] который он некогда пивал в Польше: игра как у шампанского, а газ так и шибнул приятным кручком изо рта в нос. “Нектар!”! сказал Чичиков. Выпил стакан от другого графина — еще лучше.!

“В какую же сторону и в какие места предполагаете преимущественно ехать?” спросил брат Василий.

“Еду я”, сказал Чичиков, потирая себя рукой по колену, в сопровожденьи легкого покачиванья всего туловища и наклоненья [покачиванья всего туловища и приятного наклона] головы на бок: “не столько по своей нужде, сколько по нужде другого. Генерал Бетрищев, близкой приятель и, можно сказать, благотворитель, просил навестить родственников. Родственники, конечно, родственниками, но отчасти, так сказать, и для самого себя; ибо, не говоря уже о пользе в геморроидальном отношении, видеть свет и коловращенье людей есть уже само по себе, так сказать, живая книга и вторая наука”.

Брат Василий задумался. “Говорит этот человек несколько витиевато, но в словах его есть правда”, думал <он>. [Далее начато: Познания света и жизни действительно недостает моему] “Брату моему Платону недостает познания людей, света и жизни”. Несколько помолчав, сказал так вслух: “Знаешь ли что, брат Платон, — что путешествие может, точно, расшевелить тебя. [Далее было: Ты просто заснул] У тебя душевная спячка. Ты, просто, заснул. И заснул не от пресыщения или усталости, но от недостатка живых впечатлений и ощущений. Вот я совершенно напротив. Я бы очень желал не так живо чувствовать и не так близко принимать к сердцу всё, что ни случается”.

“Вольно ж принимать всё близко к сердцу”, сказал Платон. “Ты выискиваешь себе беспокойства и сам сочиняешь себе тревоги”.

“Как сочинять, когда и без того на всяком шагу неприятность?” сказал Василий. “Слышал ты, какую без тебя сыграл с нами штуку Леницын? — Захватил пустошь нашу, где красная горка”.

“Не знает, потому и захватил”, сказал Платон: “человек новой, только что приехал из Петербурга, — ему нужно объяснить, растолковать”.

“Знает, очень знает. Я посылал ему сказать, но он отвечал грубостью”.

“Тебе нужно было съездить самому растолковать. Переговори с ним сам”.

“Ну, нет. Он чересчур уже заважничал. Я к нему не поеду. Поезжай, если хочешь, ты”.

“Я бы поехал, [Перед “Я бы” было начато: Да ведь] но ведь я не мешаюсь. Он может меня и провести, и обмануть”.

“Да если угодно, так я поеду”, сказал Чичиков.

Василий взглянул на него и подумал: “Экой охотник ездить”.

“Вы мне подайте только понятие, какого рода он человек”, сказал Чичиков: “и в чем дело”.

“Мне совестно наложить на вас такую неприятную комиссию, потому что одно изъяснение с таким человеком для меня уже неприятная комиссия. Надобно вам сказать, что он из простых, мелкопоместных дворян нашей губернии, выслужился в Петербурге, вышел кое-как в люди, женившись там на чьей-то побочной дочери, [на чьей-то дочери] и заважничал. Задает здесь тону. Да у нас в губернии, слава богу, народ живет не глупый. Мода нам не указ, а Петербург не церковь”.

“Конечно”, [Перед “Конечно” было начато: А дело-то в чем] сказал Чичиков: “а дело в чем?”

“А дело, по-настоящему, вздор. У него нет достаточно земли, ну, он и захватил чужую пустошь; то есть он рассчитывал, что она не нужна, и о ней хозяева <забыли>. А у нас, как нарочно, уже испокон века собираются крестьяне праздновать там красную горку. По этому-то поводу я готов пожертвовать лучше другими, лучшими землями, чем отдать ее. Обычай для меня святыня”.

“Стало быть, вы готовы уступить ему другие земли?”

“То есть, если бы он не так со мной поступил; но он хочет, как я вижу, знаться судом. Пожалуй, посмотрим, кто выиграет. Хоть на плане и не так ясно, но свидетели-старики еще живы и помнят”. [но есть свидетели-старики]

“Гм!” подумал Чичиков. “Оба-то, как вижу, с душком”. И сказал вслух: “А мне кажется, что это дело обделать можно миролюбно. Всё зависит от посредника. Письмен [Продолжение в рукописи утрачено. ]