Михаил Пришвин - Цвет и крест Страница 25

Первое, что мешает мне, это раздражение: вот уже почти месяц я хожу ежедневно в редакцию «Воля Народа» с целью выпустить в свет редактируемое мной литературное приложение «Россия в слове» – давно собран превосходный материал, набрано, сверстано, исправлено все, а пустить в печать не могу: то сумятица в редакции по случаю ареста редактора, и мне говорят, что «не до литературы теперь», то явились ночью в типографию красногвардейцы, расплавили стереотипы, и газета вовсе не вышла, то не выпустят потому, что вперед надо объявить, но как можно теперь что-нибудь объявить?

Из-за этого я и не могу ничего в защиту слова написать: самые лучшие слова я уже собрал – сказаны быть не могут, значит, в защиту слова остается только заложить фугасы перед типографией и объявить жирным шрифтом на первой странице:

– Атмосфера насыщена. Фугасы заложены. Редакция слагает с себя ответственность за могущие быть последствия!

Не мешает, конечно, нанять собственную редакционную боевую дружину и поручить ей повторять обычные теперь в Смольном сильные слова:

– Я тебя на штык!

Или:

– Я тебя, как собаку, пристрелю!

Окружив, таким образом, типографию фугасами и штыками, я выпустил бы свое литературное приложение со стихами нашего поэта Вячеслава Иванова:

– Есть броня литаяНа душе родимой,Есть ей Вождь незримый;В смуту и разрухуЯ Христу и ДухуВерю и молюсь.

Шутки шутками, а нет, нет, и подумаешь серьезно-пресерьезно о слове, окруженном штыками и построчными гонорарами: не потому ли оно бессильно теперь, что задолго до революции развращено?

Превосходное по силе, магическое слово создала революция, я поставил бы его в образец всем христианским поэтам, которые должны же знать, что Христос принес не мир, а меч и создавать такие же сильные и страшные слова, как это знаменитое наше:

– Буржуй!

Ни один фугас, никакая двенадцатидюймовая пушка не могли бы произвести такого опустошения, как это ужасное слово, которое заставило в России замолчать почти всех людей с организованными способностями и многим стоило жизни.

«Не в словах дело» – принято выражаться, а как же не в словах, вот этот «буржуй» – сколько в этом слове дела! Когда говорят «не в словах» – думают, не в оболочках слов дело, оболочка слова «буржуй» самая невинная, это значит буржуа, житель города, оболочка французская, содержание нижегородское и вместе сила разрушения великая.

Теперь нужно равное этому слово созидания. Вот я, приглашенный написать в защиту слова пятьдесят строк, и думал об этом и не додумался и ничего не мог написать.

Одно слово вертелось у меня на языке, и я думал, что найду в себе силу сказать его, как вдруг я увидал в трамвае такое объявление громадными буквами:

– «О существе Божием».

И под этим строчка помельче:

«Ответы на все вопросы даст комиссар по народному просвещению А. Луначарский».

В революционном приказе по армии и флоту № 1 отменяется «ты» в обращении к солдату, офицер и солдат говорят теперь между собою только на «вы».

Англичане говорят на «ты» одному Богу, для всего живущего на земле английская индивидуальность имеет защитное «вы». Французы тоже говорят на «вы», но если поругаются, то переходят на «ты». В России, за исключением образованного класса, все тыкают. Русский народ по правде говорит только на «ты», индивидуалист в России не огражден от тыканья совершенно. Хорошему начальнику солдат говорит: «Ты, ваше благородие». Существует письмо эпохи Петра Великого: «поздравляю себя с Вашей Светлостью». Стоя без шапки у балкона помещика, мужики говорят: «Вы, барин…», а если помещик вздумает с ними покосить траву, они будут учить его: «Не бойся, наступай, пятку ниже держи, гуще, гуще забирай!»

Русский либерал, демократ, деятель социализма, все с удивлением выслушивают «ты» от простого народа: это «ты» – знак понимания, правды, союза, единения. Наше русское народное «ты» – не обидное.

Вот почему я думаю, что в приказе № 1 по армии и флоту нужно бы узаконить не «вы», а «ты», одинаковое для солдата и офицера, это была бы настоящая демократическая и революционная реформа. Я допускаю это, конечно, при наличии радостного подъема народного духа, каким непременно должна быть революция и какой она была в первые дни.

Что же оказалось? «Вы», которое и создано исключительно для ограждения личности, в русских условиях совпало со временем наибольшего умаления личности. Характерно вместе с тем почти полное исчезновение словесного творчества, которое в России все построено на разговоре на «ты». Газетная и ораторствующая Россия теперь вся говорит на «вы», стараясь употреблять как можно больше слов иностранных, и Свет Божий стали называть интернационалом.

Русские писатели не были никогда националистами, на Свет Божий их выводила страдальческая любовь к своей родине. Теперь как будто явился короткий прямой путь на Свет Божий, а слово иссякло. Потому что на этом пути сделан мост поверх личности и, узаконив между собою холодное «вы», мы пытаемся сказать другому народу на «ты». И народ чужой отвергает наше «ты», потому что на «ты» он говорит только с Богом.

«Воля Вольная». 1917. № 1. 26 нояб.

Во вторник, 28 ноября, при нашей газете будет дано литературное приложение «РОССИЯ В СЛОВЕ», под редакцией М. М. Пришвина. Содержание: Стихотворения – «Соловьиный сад» А. Блока, Ю. Верховского, «В казарме» В. Пяста, «К морю» (из Верхарна) Вл. Чернова; рассказы: «Крест белый, из тополя срубленный» Исаева, «Слово о погибели русской земли» Алексея Ремизова; статьи: «Искусство в армии» П. П. Гайдебурова, «Руки (о Родене)» А. К.

Радовался, что придумал хорошее название, а ночью красногвардейцы выскребли «волю», и газета вышла «вольная». Кто-то на улице спросил эту «Вольную» как новую, а потом увидел «в борьбе – право» и отказался покупать.

Сила вещей победила, потому нет героев и не за что жизнь свою отдавать тому, кто ищет подвига: не герой действует, а деятель, и лик у него деревянный.

Не нужно забывать никогда, что мы живем не среди партий, а среди сект: такие явления, как пораженчество и большевизм, – результат вероучений.

Газеты наши, как в бурю корабли на море, то покажутся на волнах, то опять скроются, и так, верно, всякое дело, за какое ни возьмись: показался на денек – урвал свое, а там видно будет. И вот уж когда верно, что от сумы и от тюрьмы не отказывайся.

В газетах все еще по привычке ссылаются на обывателя, а нет уже давно ни обывателя, ни героя, какой это обыватель, если про черный день отложить ничего нельзя, и какой это герой, если сила его только в силе вещей.

Получил я из дома сухари из хлеба, который добывал сам своими руками, без работника: сам и пахал, и сеял, и косил. Размочил я сухарь в чаю, стал есть и думаю, что вот сейчас в каком-нибудь особенном значении пройдет пережитое летом. И ничего не прошло, только вспомнилось про овец. Вычистил я раз одно стойло и перегоняю сюда овец из грязного. Стоит у порога чистого стойла овца, подумает что-то и назад, и за ней – шарах! все в грязное стойло. Раз, и два, и три так – измучился вовсе с глупыми овцами, и вдруг с досады хватаю одну овцу, швыряю в новое стойло, и сейчас же все овцы – шарах! в новое стойло. Вспоминаю это и молюсь о человеке:

«Господи, схвати одного и перешвырни, как я передовую овцу, в новое чистое стойло».

В квартире моей живет пожилая женщина страшного вида, губастая, с перекошенным ртом. Революции она совершенно не признает и молится за царя, считая, что он раз жив, значит, царствует. Красногвардейцев она называет «шатия-братия» и считает их изменниками царю. Так прямо им в глаза и говорит на улице, и они ничего: считают за сумасшедшую.

Вчера ей доставили избирательные списки.

– Который, – спрашивает, – за царя?

– У нас, – отвечают, – республика.

– А республика! – расшвыряла списки по комнате.

Сегодня, в день выборов, одумалась, собрала листки и спросила:

– Которые в Бога веруют?

Ей указали на список 12-й, приходских священников. И она пошла голосовать за попов, но мало того, что сама, а еще вывела из богадельни 80 верующих старух и всех научила голосовать за тех, кто в Бога верует.

В большевизме теперь все черносотенство, подонки революции, подонки царизма смешались в одну кучу говна с воткнутым в него флагом интернационала.

Большевизм – это отхожее место самодержавия и революции. Борьба с царизмом начинается подвижниками и кончается преступниками, той шайкой, которая назвалась Исполнительным Комитетом с. р. и с. д.

Народ стал, как разъяренный бык, которого раздразнили красным кумачом и трубными звуками марсельезы, и все-таки я удивляюсь, какой это смиренный народ: как он беззаветно подчинился сидящему на троне князю тьмы Аввадону, и во имя какой-то Аввадоновой правды разрушает свое же добро. Остаюсь с теми вполне, кто считает отличительной чертой народа нашего смирение. Да и не может быть гордости, откуда ей взяться, из чего?