Александр Грин - Дорога никуда Страница 25

- Какой смысл беспокоиться? - сказал Ван-Конет. - Все дело в том, что глупость, высказанная каким-нибудь одним человеком, приобретает вид чего-то серьезного, если ее повторит сотня других глупцов. Погибших, разумеется, жаль, но такие истории происходят каждый день, если не в Гертоне, то в Мадриде, если не в Мадриде, то в Вене. Вот и все, я думаю.

- Вы так уверенно говорите". Ах, если бы так! Но если человек обратит это на себя... если он не расстается с печальными мыслями...

Консуэло запуталась и сама прервала себя:

- Сейчас я придумаю, как выразить. Вас как будто грызет забота. Разве я ошибаюсь?

- Я полон вами, - сказал, проникновенно улыбаясь, Ван-Конет.

- Ах да... Я поняла, как сказать свою мысль. Если человек полон счастья и боится за него, не может ли чужая трагедия оставить в душе след, и след этот повлияет на будущее?

- Клянусь, я с удовольствием воскресил бы гертонских Ромео и Джульетту, чтобы вас не одолевали предчувствия.

- Да. А воскресить нельзя! Странно, что моя мать вам ничего не сказала.

- Ваша матушка не хотела, должно быть, меня тревожить.

- Моя матушка... Ваша матушка... Ах-ах-ах! - укоризненно воскликнула Консуэло, передразнивая сдержанный тон жениха. - Ну, хорошо. Вы помните, что у нас должен быть серьезный разговор?

- Да.

- Георг, - серьезно начала Консуэло, - я хочу говорить о будущем. Послезавтра состоится наша свадьба. Нам предстоит долгая совместная жизнь. Прежде всего мы должны быть друзьями и всегда доверять друг Другу. а также чтобы не было между нами глупой ревности.

Она умолкла. Одно дело - произносить наедине с собой пылкие и обширные речи, другое - говорить о своих желаниях внимательному, замкнутому Ван-Коне-ту. Поняв, что красноречие ее иссякло, девушка покраснела и закрыла руками лицо.

- Ну вот, я запуталась, - сказала она, но, подумав и открыв лицо, ласково продолжала: - Мы никогда не будем расставаться, все вместе, всегда: гулять, читать вслух, путешествовать, и горевать, и смеяться... О чем горевать? Это неизвестно, однако может случиться, хотя я не хочу, не хочу горевать!

- Прекрасно! - сказал Ван-Конет. - Слушая вас, не хочешь больше слушать никого и ничто.

- Не очень красивый образ жизни, который вы вели, - говорила девушка, заставил меня долго размышлять над тем - почему так было. Я знаю: вы были одиноки. Теперь вы не одиноки.

- Клевета! Черная клевета! - вскричал Ван-Конет. - Карты и бутылка вина... О, какой грех! Но мне завидуют, у меня много врагов.

- Георг, я люблю вас таким, какой вы есть. Пусть это две игры в карты и две бутылки вина. Дело в ваших друзьях. Но вы уже, наверно, распростились со всеми ними. Если хотите, мы будем играть с вами в карты. Я могу также составить компанию на половину бутылки вина, а остальное ваше.

Она рассмеялась и серьезно закончила:

- Друг мой, не сердитесь на меня, но я хочу, чтобы вы сжали мне локоть.

- Локоть? - удивился Ван-Конет.

- Да, вы так крепко, горячо сжали мне локоть один раз, когда помогали перепрыгнуть ручей.

Консуэло согнула руку, протянув локоть, а Ван-Конет вынужден был сжать его. Он сжал крепко, и Консуэло зажмурилась от удовольствия.

- Вот хороша такая крепкая любовь, - объяснила она. - Знаете ли вы, как я начала вас любить?

- Нет.

Прошло уже три часа, как Ван-Конет предоставил Сногдену улаживать мрачное дело. Его беспокойство росло. С трудом сидел он, угнетенно выслушивая речи девушки.

- Вы стояли под балконом и смотрели на меня вверх, бросая в рот конфетки. В вашем лице тогда мелькнуло что-то трогательное. Это я запомнила, никак не могла забыть, стала думать и узнала, что люблю вас с той самой минуты. А вы?

Вопрос прозвучал врасплох, но Ван-Конет удачно вышел из затруднения, заявив, что он всегда любил ее, потому что всегда мечтал именно о такой девушке, как его невеста.

Дальше пошло хуже. Настроение Ван-Конета совершенно упало. Он усиливался наладить разговор, овладеть чувствами, вниманием Консуэло и не мог. Ни слов, ни мыслей у него не было. Ван-Конет ждал вестей от Сногдена, проклиная плеск фонтана и слушая, не раздадутся ли торопливые шаги, извещающие о вызове к телефону.

После нескольких робких попыток оживить мрачного возлюбленного Консуэло умолкла. Делая из деликатности вид, что задумалась сама, она смотрела в сторону; губки ее надулись и горько вздрагивали. Если бы теперь она еще раз спросила Ван-Конета: "Что с ним?" - то окончательно расстроилась бы от собственных слов. Несколько рассеяло тоску появление Винсенты, объявившей, что приехал отец. Действительно, не успел Ван-Конет пробормотать нескладную фразу, как увидел Педро Хуареца, тучного человека с угрюмым лицом. Взглянув на дочь, он понял ее состояние и спросил:

- Вы поссорились?

Консуэло насильственно улыбнулась.

- Нет, ничего такого не произошло.

- Я ругался с моей женой довольно часто, - сообщил старик, усаживаясь и вытирая лицо платком. - Ничего хорошего в этом нет.

Эти умышленно сказанные, резко прозвучавшие слова еще более расстроили Консуэло. Опустив голову, она исподлобья взглянула на жениха. Ван-Конет молчал и тускло улыбался, бессильный сосредоточиться. Бледный, мысленно ругая девушку грязными словами и проклиная невесело настроенного Хуареца, который тоже был в замешательстве и медлил заговорить, Ван-Конет обратился к матери Консуэло:

- Очень душно. Вероятно, будет гроза.

- О! Я не хочу, - сказала та, присматриваясь к дочери, - я боюсь грозы.

Снова все умолкли, думая о Ван-Конете и не понимая, что с ним произошло.

- Вам нехорошо? - спросила Консуэло, быстро обмахиваясь веером и готовая уже расплакаться от обиды.

- О, я прекрасно чувствую себя, - ответил Ван-Конет, взглянув так неприветливо, что лицо Консуэло изменилось. - Напротив, здесь очень прохладно.

Выдав таким образом, что не помнит, о чем говорил минуту назад, Ван-Конет не мог больше переносить смущения матери, расстройства Консуэло и пытливого взгляда старика Хуареца. Ван-Конет хотел встать и раскланяться, как появилась служанка, сообщившая о вызове гостя к телефону Сногденом. Не только оповещенный, но и все были рады разрешению напряженного состояния. Что касается Ван-Конета, то кровь кинулась ему в голову, сердце забилось, глаза живо блеснули, и, торопливо извиняясь, взбежал он вслед за служанкой по внутренней лестнице дома к телефону проходной комнаты.

- Сногден! - крикнул Ван-Конет, как только поднес трубку к тубам. Давайте, что есть, сразу - да или нет?

- Да, - ответил торжествующе-снисходительный голос, - категорическое да, хотя пришлось иметь дело с вашим отцом.

Ван-Конет сжался: среди радости упоминание об отце намекнуло о чем-то и обещало неприятную сцену. Однако "да" все перевешивало в этот момент.

- Черти целуют вас! - закричал он. - Но, как бы там ни было, дыхание вернулось ко мне. Ждите меня через час.

- Хорошо. Признаете ли вы, что я знаю цену своих обещаний?

- Отлично. Не хвастайтесь.

Ван-Конет засмеялся и, глубоко, спокойно дыша, вернулся к фонтану.

Семья молча сидела, дожидаясь его возвращения. Консуэло печально взглянула на жениха, но, заметив, что он весь ожил, смеется и еще издали что-то говорит ей, сама рассмеялась, порозовела. Догадавшись о перемене к лучшему, Винсента Хуарец посмотрела на Ван-Конета с благодарностью; даже отец Консуэло обрадовался концу этого унизительного как для него, так и для его дочери и жены омертвения жениха.

- Что-нибудь очень приятное? - воскликнула Консуэло, прощая Ван-Конета и гордясь его прекрасным любезным лицом. - Вы задали мне загадку! Я так беспокоилась!

- Признаюсь, - сказал Ван-Конет, - да, меня беспокоило одно дело, но все уладилось. Мою кандидатуру на должность председателя компании сельскохозяйственных предприятий в Покете поддерживают два влиятельных лица. Вот этого я и ждал, от этого приуныл.

- О, надо было сказать мне! Ведь я ваша жена! Я - самое влиятельное лицо!

- Конечно, но... - Ван-Конет поцеловал руку девушки и сел, довольно оглядываясь. - По всей вероятности, мы с Консуэло будем жить в Покете, сказал он Хуа-рецу, - как уже и говорилось об этом.

- Мне дорого мое дитя, - неожиданно трогательно и твердо сказал Хуарец, она у меня одна. Я хочу на вас надеяться, да, я надеюсь на вас.

- Все будет хорошо! - воскликнул Ван-Конет, заглядывая во влажные глаза девушки с сиянием радости, полученной от разговора с Сногденом, и придумывая тему для разговора, которая могла бы заинтересовать всех не более как на десять минут, чтобы поспешить затем на свидание и узнать от Сногдена подробности благополучной развязки.

Глава IV

Дела и заботы Сногдена обнаружатся на линии этого рассказа по мере его развития, а потому внимание должно быть направлено к Давенанту и коснуться его жизни глубже, чем он сам рассказал Баркету.

Подобранный санитарной каретой перед театром в Лиссе, Давенант был отвезен в госпиталь Красного Креста, где пролежал с воспалением мозга три недели. Как ни тяжело он заболел, ему было суждено остаться в живых, чтобы долго помнить пламенно-солнечную гостиную и детские голоса девушек. Как игра, как ясная и ласковая забота жизни о невинной отраде человека, представлялась ему та судьба, какую он бессознательно призывал.