Петр Краснов - Мантык, охотник на львов Страница 25

Піанино гремѣло, и за его игрою стали не слышны мѣрный рокотъ машины внутри парохода и тихое шипѣніе волнъ у его носа.

IV

ДЖИБУТИ. «A LA MER»!

Миновали Бабъ-эль-Мандебскій проливъ. Коля видѣлъ вдали бѣлыя черточки на розовомъ фонѣ горъ — Аденъ. Въ Аденъ не заходили, но сразу свернули въ Таджурскій заливъ.

Было шесть часовъ утра и, какъ всегда, — неизмѣнно зимою и лѣтомъ въ этихъ широтахъ, изъ океана поднималось солнце. Океанъ былъ тихъ. Какъ расплавленное серебро лежалъ онъ безконечнымъ просторомъ, розовѣлъ, переливалъ перламутромъ, отражая солнечный восходъ, и больно глазамъ было смотрѣть на него. Коля всталъ давно. Онъ вышелъ на палубу и смотрѣлъ, какъ по тихому морю, точно по маслу, «Лаосъ» входилъ въ широкій заливъ.

Берега были голы и пустынны. Въ бухту вдавалась низкая, широкая и плоская долина, стѣсненная по обѣимъ сторонамъ невысокими, хребтистыми горами, розовѣвшими на солнцѣ. Горы красиво отражались въ морѣ. Вправо показалось нѣсколько кривыхъ и чахлыхъ пальмъ и бѣлыя постройки на горѣ и подъ горою.

— Обокъ! — равнодушно сказалъ стоявшій рядомъ съ Колею матросъ.

Коля почувствовалъ, какъ забилось его сердце при этомъ имени.

Вотъ онъ — тотъ Обокъ, гдѣ началась завязка таинственныхъ похожденій и приключеній дяди Пети! Гдѣ же лежитъ развязка?!

Коля вглядывался въ берегъ. Онъ искалъ кресты стараго кладбища казаковъ Ашиновской шайки. Ничего не было видно. Кругомъ была розовая пустыня.

Горы въ солнечномъ блескѣ казались прозрачными. Складки долинъ и ущелій входили въ нихъ нѣжными лиловыми тѣнями. Надъ горами пламенѣло небо безъ облаковъ. Дали были ясны и прозрачны. Горы невысоки и мягки, берегъ вокругъ Обока казался ненаселеннымъ.

Въ серединѣ бухты правильными квадратами кварталовъ лежалъ у самаго «океана городъ, состоявшій изъ однообрагныхъ бѣлыхъ каменныхъ двухъэтажныхъ домовъ съ аркадами. Кое-гдѣ были зеленыя пятна садовъ. Въ море вдавался каменный ряжъ, оканчивавшійся дамбой. Крыша оцинкованнаго желѣза на длинныхъ бѣлыхъ пакгаузахъ нестерпимо блестѣла на солнцѣ. На концѣ дамбы на высокой мачтѣ поднимали французскій флагъ. Это и было Джибути. За нимъ вдали высокою лиловою чередою подымались горы. Онѣ одни разнообразили и украшали плоскія и сѣрыя окрестности города.

Ни одного корабля не было на рейдѣ. Отъ берега черными точками отделилось десятка три маленькихъ узкихъ лодочекъ и быстро приближалось по спокойнымъ водамъ къ «Лаосу».

Пароходъ издалъ глухой ревъ и застопорилъ машину. Море заголубѣло подъ винтомъ и покрылось бѣлымъ перламутромъ пѣны.

Стали отдавать якорь.

Пассажиры наполнили палубу и тѣснились у бортовъ.

Узкія лодки туземцевъ, — «пироги», окружили пароходъ. Въ лодкахъ сидѣли черные люди, одѣтые въ бѣлые холщевые штаны, не доходившіе до колѣнъ. На однихъ лодкахъ были наложены страусовыя перья, пестрыя шкуры леопардовъ и зебръ, гроздья золотисто-зеленыхъ банановъ и какія-то кружева, на другихъ не было товара.

Тамъ сидѣли полуголыя дѣти — мальчики лѣтъ 10-15-ти. Они причалили къ бортамъ, какъ обезьяны, ловко цѣпляясь за якорныя цѣпи, забрались на палубу, звонко и назойливо крича: — A la mer! à la mer… Un sou… deux sou… à la mer, —[50]

Они кидались съ бортовъ парохода внизъ головою въ воду, исчезали въ вспѣненной глубинѣ, гдѣ на мгновеніе показывались ихъ розовыя пятки и появлялись на поверхности курчавыми черными головами, улыбаясь задорной улыбкой и сверкая ровными бѣлыми зубами и бѣлками черныхъ лукавыхъ глазъ.

Пассажиры бросали въ воду мелкія монеты.

Мѣдныя и никкелевыя «су» летели за бортъ и за ними, какъ лягушки съ горы, съ бортовъ парохода кидались голые мальчишки. Темныя тѣла скрывались въ зеленоватомъ сумракѣ океана и вдругъ выскакивали на поверхность. Въ зубахъ, а потомъ въ рукѣ мальчики показывали пойманную въ глубинѣ монету.

Иные смѣлые мальчики забирались на бортъ второй палубы и бросались съ этой громадной высоты въ воду. Лодки стояли, одни у борта, другія неподалеку отъ парохода, служа мѣстомъ отдыха пловцовъ.

Въ ожиданіи, когда подойдутъ баркасы для отвоза на берегъ пассажировъ, Коля, собравшій и вынесшій къ сходнямъ багажъ англичанъ, стоялъ у борта и смотрѣлъ въ толпѣ французовъ на смѣлую и красивую игру въ водѣ черныхъ дѣтей.

Вдругъ подлѣ него кто-то сказалъ:

— Смотрите, бѣлый… бѣлый… Честное слово, бѣлый.

И другой спросилъ:

— Гдѣ, гдѣ?..

— Да вотъ сейчасъ неловко такъ бултыхнулся въ воду. Я сразу замѣтилъ, что это — не то. Думалъ не сорвался ли кто въ воду. Нѣтъ… плыветъ отъ парохода. Къ лодкѣ.

— Странно… Я не вижу.

— Да вонъ… У второй лодки влѣво, гдѣ сидитъ одинъ.

Коля посмотрѣлъ туда, куда показывалъ его сосѣдъ. На мгновеніе увидалъ, дѣйствительно, будто бѣлое тѣло человѣка, карабкавшагося въ лодку. Онъ сейчасъ же съ головой завернулся въ бѣлый плащъ и лодка пошла къ берегу.

— Это вамъ такъ показалось, — сказалъ тотъ, кто спорилъ съ увидавшимъ бѣлаго. — Это солнце отсвѣчиваетъ и вода отражаетъ. Вонъ и тотъ кажется бѣлымъ, а вотъ повернулся и черный. Откуда можетъ взяться тутъ бѣлый? И станетъ бѣлый тутъ плавать? Бѣлыхъ, говорятъ, акулы ѣдятъ, а черныхъ не трогаютъ.

— Да, можетъ быть… Вы правы… Показалось.

Коля, смотрѣвшій, какъ удалялась отъ парохода лодка, такъ и не могъ рѣшить, сидѣлъ ли тамъ, закутавшись въ простыню, бѣлый или черный?

V

МНОГО ЛИ ЧЕЛОВѢКУ НАДО?

Мантыкъ…. Кто могъ быть другой, кто кралъ провизію подъ видомъ привидѣнія и платилъ за украденное деньги? Дѣдушка училъ, что красть тяжкій грѣхъ… А съ голода умирать въ угольной ямѣ, куда прокрался Мантыкъ, грузя уголь въ Марсели, — Мантыку не хотѣлось, и онъ сталъ изрѣдка, закутавшись въ бѣлый парусъ, выходить, какъ онъ про себя думалъ: — «на фуражировку»…

«Красть — это большевизма Это куда какъ скверно. Это отвратительно… Но я заплачу… Столько — то у меня найдется».

Мантыкъ, питаясь не каждый день, томимый голодомъ и жаждою, въ нестерпимой жарѣ, едва не задохшійся, страдая отъ качки, на угляхъ, добрался до Джибути. Онъ дождался, когда раскрыли борта угольнаго трюма, осторожно высмотрѣлъ, что происходитъ, прислушался къ крикамъ «а ля меръ», выждалъ минуту, когда никого не было близко и бултыхнулся въ море. Безумно смѣлый планъ, разсчитанный на то, что бѣднякъ бѣдняка по глазамъ понимаетъ, что онъ въ душѣ такой же простой дикарь, какъ и тѣ, что плавали въ водѣ и его поймутъ, созрѣлъ въ его головѣ. Онъ зналъ отъ Александра Ивановича, что акулы хватаютъ бѣлыхъ. Но было не до акулъ. Да и вѣра въ чудо Божіе, въ Его Промыселъ не угасала въ Мантыкѣ.

— По водѣ пойду… и ничто!» — думалъ онъ, прыгая въ воду. — «Ангеломъ прикажетъ и подхватятъ меня на крылья и доставятъ куда надо».

Прыгнулъ смѣло, окунулся въ теплую, плотную воду, выплылъ и поплылъ къ лодкѣ, что была подальше. Мантыкъ понималъ, что онъ — бѣлый, а они — черные, и что онъ примѣтенъ, и потому торопился, и плылъ, глубоко погрузившись въ воду. Быстро взобрался въ лодку, схватилъ лежавшій на днѣ чей-то бѣлый плащъ и закутался имъ съ головою. — Увидали — пропалъ. Не увидали — ладно, нуда и такъ и этакъ выкручусь. Весело было у Мантыка на сердцѣ!

Противъ него, на веслахъ, сидѣлъ очень худой, темнокоричневый парень лѣтъ восемнадцати. Курчавая голова была покрыта бѣлой глиной. Темное лицо улыбнулось бѣлыми зубами. Мантыкъ осмотрѣлъ худощавое сложеніе дикаря, тонкія, точно плети, руки и худыя ноги и быстро сообразилъ: — «я сильнѣе его».

Мантыкъ оскалилъ крѣпкіе зубы и улыбнулся самой привѣтливой улыбкой. Собралъ въ памяти всѣ слышанныя имъ въ послѣдніе дни абиссинскія слова и выпалилъ ими:

— Уракатъ… негусъ негусти… бакшишъ…[51]

Досталъ изъ кармана на поясѣ золотую двадцатифранковую монету и показалъ дикарю.

Дикарь сомаліецъ по абиссински не зналъ. Но онъ понялъ два слова — «негусъ» и общевосточное «бакшишъ». Онъ улыбнулся и кивнулъ головою въ знакъ того, что Мантыкъ можетъ располагать имъ.

Мантыкъ показалъ рукою на берегъ. Не на молъ, отъ котораго отчаливала бѣлая шестивесельная шлюпка агента пароходнаго общества и гдѣ готовились къ отплытію большіе катера, чтобы забрать пассажировъ и ихъ багажъ, а на песчаную полосу берега немного въ сторонѣ отъ города. Дикарь понялъ его. — Франкъ? — спросилъ онъ его. — Итали?

Мантыкъ отрицательно покачалъ головою и сказалъ: — Арабъ

Онъ и правда, — смуглый отъ загара, съ неотмытою и послѣ морского купанья угольною пылью, черноволосый и темноглазый, съ черными бровями походилъ на араба.

Сомаль[52] быстро гребъ, и пирога неслась къ берегу, гдѣ въ бѣлую пѣну съ легкимъ шипѣніемъ разсыпались волны прилива. Голубая волна нѣжно подхватила легкую лодку и бережно поставила на песокъ. Дикарь выскочилъ въ воду, Мантыкъ послѣдовалъ его примѣру, и они вытащили лодку на берегъ и отнесли ее туда, гдѣ гряда сѣрыхъ камней и черныхъ водорослей обозначила предѣлъ приливныхъ волнъ.