Петр Краснов - Выпашь Страница 25

Старый Ржонд действительно был смущен и совсем без ума от веселой дочки.

— Пойдем, Анелечка, я тебе твою комнатку покажу.

— Тэ ж пытане!

В ее комнатке, наскоро убранной и приготовленной манзой-обойщиком, еще стоял терпкий запах китайца. Анеля наморщила нос.

— Чем это пахнет здесь?

— Китайцем, Анелечка. Привыкай к этому запаху. Он везде здесь.

Она раздвинула тюлевые занавеси у окна и остановилась, глядя на открывшийся перед нею широкий вид заснеженных Манчжурских полей. Под самыми окнами, внизу, под обрывом, была большая китайская деревня. Серые фанзы с крутыми крышами, вздернутыми по краям, с разлатыми, растопырившими черные ветви яблонями и грушами занимали большую площадь. В улицах белел снег. За поселком, блистая опаловыми красками под бирюзовым чистым небом, высились горы.

— Это что за деревня?

— Ты не выговоришь натощак. — Шань-дао-хе-дзы! — вот какая это деревня!

— Шань-дао-хе-дзы, — повторила Анеля. — А горы?

— Хребет Джань-гуань цай-лин, или леса Императорской охоты.

— И там можно охотиться?

— Отчего нет? Ты верхом ездишь?

— Ну что ты, папа! В институте нас этому не обучали. Я умею только делать так… и эдак…

И она отвесила перед отцом реверансы — простой и придворный.

— Ну, этим ты любого мужчину убьешь, а зверя не тронешь… Да мы… знаешь что?..

Вот сегодня разберешься, отдохнешь с дороги, а завтра мы поедем к Ранцевым..

Чудные люди… И Петр Сергеевич тебе славного конька даст.

— Як же шь так, просто з мосту?

— Они люди простые. Валентина Петровна — помнишь, я писал тебе о ней, так тебе обрадуется — она так одинока.

— Досконале!.. Ехать так ехать, сказал попугай, когда кошка тащила его за хвост!

В открытых дверях появился Казимир. С трудом сдерживая улыбку восторга и умиления перед командирской дочкой, он торжественно доложил: — Ваше высокоблагородие! Кушать подано!

Анеля схватила отца под руку.

— Идемте, ваше высокоблагородие, — сказала она.

— Шань-дао-хедзы… Джан-гуань-цай-лин… Пекин, Нанкин и Кантон все мы пели в один тон.

И, раскачиваясь тонким гибким станом, она повела отца в столовую.

ХХХIII

На Дальнем Востоке было так принято, чтобы каждому вновь приехавшему "из России" показывать китайский город, знакомить с китайскою жизнью, с ресторанами — «чофанами», где заставлять есть палочками червей, ласточкины гнезда и другую прелую, пахучую китайскую снедь, водить по китайским лавкам, показать китайский театр.

Эту программу хотели преподнести и Валентине Петровне. Но первые дни после свадьбы она так старательно искала уединения, была даже словно какая-то "дикая", — проводила дни или за роялем, или ездила часами верхом с мужем, притом она показала столько брезгливости и отвращения к китайцам — и это было так понятно (генерал Заборов предложил показать ей, как рубят головы преступникам!), столько ужаса перед ними, что этот план был отставлен. И Валентина Петровна жила третий год в Китае и ничего китайского, кроме маленькой кумиренки на поле подле их постовой казармы, не видала.

С приездом Анели этот план всплыл снова и принял более широкие размеры. Анеля как-то сразу — именно "просто з мосту", "здорово живешь" сумела очаровать своею детскою искренностью Валентину Петровну. Сама же, с места, как только увидала Валентину Петровну, без ума влюбилась в нее, чисто по-институтски «заобожала» ее.

— Не неправдэ ты естесь парадна! — воскликнула она, хватая обеими руками руку Валентины Петровны. «Ты» вырвалось у ней невольно и смутило обеих. Анеля хотела поцеловать руку Валентины Петровны по луцкому обычаю — и еще более смутилась, когда Валентина Петровна не дала ей этого.

Но «ты» так и осталось. И все у Валентины Петровны для Анели было — «вспаньялы» — великолепно.

Ее в русско-китайском вкусе убранная квартира, и очень скромная, была: — "вспаньялы палац"! Когда вечером Валентина Петровна села играть — это был "вспаньялы концерт".

А Настя! — Никогда Валентина Петровна не находила стольких и таких нежных слов для своей дочери, сколько сразу нашла Анеля. Она часами могла стоять над Настиной колыбелькой.

— Панна Настя ма такая бузя, як я собе выображалам… А очи!. То твои очи, панно Валентина! Сличны, цудовны, чаруйонцы! Роскошь патшыш на такего детятка…

"Кохана, слодка" — не сходило с ее уст. Все казалось Анеле у Ранцевых необычайным, несказанно прекрасным. Она приехала с отцом с визитом, — а осталась на неделю. Отец уехал, она собралась с ним, а, когда Валентина Петровна, Петрик, Кудумцев и Ферфаксов стали уговаривать ее остаться гостить, она посмотрела на отца — будто ничего не имел против этого папочка?… — и Анеля в придворном реверансе склонилась перед Петриком:

— До услуг пана… проговорила она… — И пани!

Папочка (мог ли он ей в чем-нибудь отказать!?..) поехал за ее вещами, а она зажила у Ранцевых, окруженная всеобщим поклонением и сама всех обожающая.

И потому-то, когда широко была задумана поездка в китайский город на целых три дня — Валентина Петровна не протестовала. Сопротивлялся, и то не очень, один Петрик. Ему все казалось, что вот именно в эти три дня и случится что-нибудь, придет приказ об их выступлении. Но с ними ехал сам полковой командир, Старый Ржонд, и Петрик, не желая расстраивать общего веселья, передал сотню Кудумцеву, условился с ним, что "ежели что" — он пришлет телеграмму, придумал даже на всякий случай условный шифр — и поездка была решена.

ХХХIV

Ехали целым «домом». С амой Чао-ли и Настенькой. Ее ни за что не хотели оставлять ни Валентина Петровна, ни еще более Анеля.

Настеньку нарядили китайченком. Чао-ли была прелестна в зимнем шугае, стеганом на вате, с расшитыми шелковыми наушниками, надетыми, как коробочки, на каждое ухо. Старый Ржонд вместо папахи надел круглую манзовскую шапку с налобником, наушником и назатыльником из соболя. Такую же шапку при общем смехе надели для тепла и на Анелю. Очень она к ней шла.

Ехали в двух колясках — тройке Старого Ржонда и экипаже генерала Заборова.

Старый Ржонд, не очень-то надеясь, что китайская кухня удовлетворит дам, взял с собою Казимира.

В коляске Заборова сели Валентина Петровна с Анелей и против них Чао-ли с Настенькой. Таня, остававшаяся с Ди-ди дома, укутала их тяжелым пахучим одеялом бараньего меха.

— Как на северный полюс едем, — смеясь сказала Валентина Петровна.

— И полно, барыня, — заботливо сказала Таня. — Это солнышко обманывает, что тепло, смеркнет — так-то меня вспомните, что одеяло достала.

Колеса прогремели железными шинами по сотенному двору, коляски выехали за ворота, миновали черный карагач, с него слетела стая грачей с шумливым граем, и покатили по хорошо убитой дороге. По серому пути, между гололедистых комьев, синеватой лентой шли укатанные обозами колеи. По ним, как по рельсам, катили экипажи.

Все кругом было так необычно для Анели. Желтое солнце — долго можно было на него смотреть — медленно поднималось к бледно-голубому небу. С земли, от полей, запорошенных снегом, где южные края борозд пахоты были черны, и потому поля казались разлинованными — легкий поднимался туман. Дали казались перламутровыми.

В них серым кружевом показывались кусты, деревья, маленькие фанзы, плетневые заборы, тяжелые колоды громадных китайских гробов, стоявших под развесистыми черными дубами. Невдалеке от дороги была кумирня. Высокие красные мачты стояли у входа. Золотые шары на вершине их горели на солнце. Тяжелая арба, запряженная маленькой белой лошадкой, коровой и ослом, медленно тянулась по дороге. Коляски обогнали ее. На арбе, на ящиках, сидели разряженные в синие, расшитые курмы китаянки. Манза в серой наваченной куртке и таких же штанах, делавших его ноги неуклюжими и тяжелыми, погонял лошадей. Тонкий бич свистал по воздуху. Медленно, напрягаясь, шла лошадь, корова ей помогала. Осел тропотил сбоку.

— Славная тройка, — сказала Валентина Петровна.

— Окропне! — ответила Анеля.

Пошли шагом. Папочка не утерпел, подбежал к коляске, подсел рядом с Чао-ли.

— Каков пейзажец-то… А горы! Воздух! Ты понимаешь, Анелечка, откуда эта мутность тонов на китайских и японских картинах? Точно все белесым чем-то прикрыто внизу. А наверху голубое небо и желтое солнце!.. Какие линии домов?…

Чуешь экзотику-то, дочка?… Начинаешь любить мой милый Китай?

Навстречу на маленьких белых лошадках с остриженными гривами и короткими хвостами ехал китаец в черной шелковой, просторной курме и таких же шароварах, в валеных, войлочных, черных, расшитых красным шнурком котах. На голове у него была черная шапочка с прозрачным овальным шариком. Темная шуба собачьего меха была надета наопашь. Сзади него ехал солдат. У него, точно мишень, был нашит на груди круглый кусок красной холстины с черными китайскими письменами. Карабин с дулом, заткнутым пучком красной шерсти, висел у него на плече. Ехавший впереди китаец обернулся к Старому Ржонду и, улыбаясь, поклонился ему. Старый Ржонд любезно ответил на поклон.