Афаг Масуд - Свобода Страница 25

-... Вы не против, господин Генерал?.. - спросил, обернувшись, помощник.

- Неплохо. Но ты поспешил с проведением мероприятия. Избавься раз и навсегда от такой поспешности. А список оставь, потом разберемся, - ответил он, думая, почему помощник так много говорит?!. Что ему не сидится спокойно? Наверное, у него нет в памяти ничего такого, о чем можно было бы спокойно и молча вспоминать...

А его память, казалось, хранит все. Быть может, не каждому дано такое счастье до мельчайших подробностей помнить столько лет, дней и часов, столько людей и лиц, событий и чувств, целые фразы и отдельные слова, даже осколки каких-то звуков. А, может быть, это несчастье?..

...У людей память очень слабая... Помнится, в те душные годы жизни в далеком провинциальном городке он на расстоянии каждой клеточкой своего тела, каждой порой ощущал, как постепенно люди забывают его, как он постепенно стирается из их памяти...

И чувствуя, как он забывается, как его образ блекнет в памяти людей, превращаясь в туманные воспоминания, его маленький одинокий дом разрастался, заполняясь каким-то болезненным желтоватым светом... Шли годы, память людей все более слабела, и по мере того, как забывались возведенные им в самых видных, самых людных местах города самые высокие, самые величественные здания, проложенные им гладкие, как зеркало, дороги, построенные им мосты, и куда-то на дно их памяти, как осадок в мутной воде, уходили его лицо, облик, голос, этот режущий глаза желтоватый свет в его маленьком одиноком доме в провинциальном городе, казалось, набирал силу.

... Если бы не трагедия той ночью в казарме на окраине столицы, думал он, если бы перевернувшие все на свете бездарные молокососы, возомнившие себя правительством, от испуга не заставили бы народ стрелять друг в друга, если бы эти бедствия не привели народ в ярость и не заставили его поднять голову, то он так и растаял бы вдали от всех в желтоватом свете своего далекого одинокого дома...

Как бы ни была отвратительна эта истина, думал он, но, как ни странно, он был нужен народу так же, как народ был нужен ему...

... Он вновь поднимался в гору... Опустившиеся сумерки мешали ему видеть под ногами, острым клинком он прорубал себе дорогу среди кустов, цеплявшихся за его ботинки...

... С вершины разносились во все стороны звуки зурны, звучала танцевальная мелодия...

...Видно, из-за темноты гора казалась раз в пять выше обычного, он шел вверх, а она не кончалась и все росла...

... Скоро на вершине под темным небом таинственным блеском засверкали голубые с золотыми маковками купола мавзолея...

Мавзолей был окружен белыми, черными правительственными машинами, изнутри доносилась музыка... Он хотел войти в мавзолей, но потом, передумав, обошел его сзади и по витым узорным ступенькам поднялся на купол. Оттуда из маленького, похожего на форточку, окошка посмотрел вниз...

... В мавзолее были расставлены столы, пышно уставленные различными блюдами, закусками. Посередине кто-то танцевал на негнущихся ногах, остальные хлопали ему.

... Воздухонепроницаемое стекло на бронзовом пьедестале было завалено венками, поэтому нельзя было увидеть, что под ним. Потом музыка стихла, кто-то встал и воскликнул:

- А теперь в один голос позовем...

И все собравшиеся хором закричали:

- Оте-ец!.. Оте-ец! Оте-ец!

...Спустившись несколько ступенек, он стал в высоком, в человеческий рост проходе, ведущем в мавзолей. Нижние тотчас увидели его.

- Вот он!.. Он здесь!..

- Урра!..

Они закричали, зааплодировали.

- Ну, начинай... - прошептал кто-то, подтолкнув соседа локтем.

... В центр вышла маленькая худая девочка с тоненькими ножками, сложив руки за спиной, она громко стала читать какие-то стихи.

Все опять зааплодировали...

- Кто разрешил?.. - Он произнес это тихо, но голос его, казалось, сотряс стены мавзолея...

- Я к вам обращаюсь!..

- Это достояние народа... - обводя короткими руками мавзолей, встал президент Национальной академии, лицо его побледнело, голос дрожал от волнения.

- Что достояние народа?..

- Вот это... Этот мавзолей... - нестройным стадом заблеяли остальные.

- И вы...- робко добавил кто-то с другого конца стола.

- Что я?..

- И вы... достояние народа...

...Он прищурился и посмотрел говорившего. Это был странный, похожий на кенгуру, человек с песочно-серым лицом и одинаково серыми глазами и волосами. Будто негатив с чьей-то фотографии.

- Мы любим вас, господин Генерал... - прокричал кто-то с места.

И тут же эти слова подхватили остальные. Они вскочили с мест и закричали:

- Любим!.. Мы любим!.. Мы вас очень любим!..

... Его опять замутило... Тошнота подступила к самому голу. Сплюнув, он еле проговорил:

- Ненавижу вас всех. - А потом громко: - Слышите?!. - сказал, ненавижу!..

Но никто его не услышал...

...Он вздрогнул и проснулся... Лоб покрылся легкой испариной, сердце дрожало...

...Помощник, кажется, только и ждал его пробуждения, как только он открыл глаза, тут же обернулся и протянул ему газеты:

- Свежие газеты... - сказал он, как-то внимательно посмотрев ему в глаза, будто хотел ухватить нечто, промелькнувшее и ускользающее в его зрачках...

...Бросив газеты рядом на сидение, он долго пытался восстановить в памяти сон... Но ничего вспомнить не смог, кроме какого-то шумного места, полного людьми...

Надо как следует отдохнуть... - подумал он.

По крайней мере, это не старческая дремота. Когда человек стареет, наверное, в первую очередь стареют его сны... В первую очередь, наверное, сны дряхлеют и сереют. Вряд ли старческие сны заставили бы его так резко проснуться с колотящимся сердцем.

Он потер лицо, разгоняя остатки сна. Помощник, не оборачиваясь, что-то без умолка говорил...

Странно, - подумал он, - помощник всегда болтает больше обычного, зная, что он его не всегда слушает. Вообще, в последние годы, особенно за то время, когда он работал за пределами республики, люди очень изменились. То ли хитрее стали... то ли наглее?!.

...Все будет гораздо сложнее, чем прежде... Столько воды утекло за то время, пока его здесь не было, натворили столько больших и мелких гадостей, появилось столько маленьких царьков, один глупее другого политиков, теперь ему придется с аккуратностью хозяйки, убирающей свой дом от многолетней пыли, избавляющейся от вредных пауков и тараканов, наводить в стране порядок. Сложнее всего будет с народом, который вечно надоедавшим ему своими глупыми и необъятными мечтами и желаниями, возникшими в последние годы, народом, превращенным им десять лет назад в дисциплинированную армию, а теперь изменившимся до неузнаваемости, утратившим страх, покорность и преданность... Потребуется время и терпение, чтобы отучить их вмешиваться во все дела, совать нос куда попало, выйти из образа "пламенных борцов" и вновь научить быть усердными исполнителями. Это наподобие того, как набросить аркан на необъезженного, привыкшего к вольной жизни в бескрайней степи, лягающегося коня, и оседлать его...

... На телохранителя опять напал приступ кашля... Готовый от смущения провалиться сквозь землю, с побагровевшим лицом он задыхался, стараясь скрыть кашель.

Эти несчастные бывшие руководители страны, - подумал он, - видно... имели о власти вполне однозначное представление. Для нищих студентов, живших до последнего времени в общежитиях на одной яичнице, доведшей их до аллергической чесотки, сушивших носки на спинках стульев и гладящих брюки под матрасами, власть была только некоей сладкой, яркой княжеской жизнью, недостижимой для них даже во сне.

...Ему вспомнились некоторые из этих молодых людей... Они влажной расческой зачесывали на лоб свои чубы, а глаза их горели болезненной жаждой жизни. Так сверкают глаза волков, долго проживших в нищете, - подумал он, униженных нищетой и в этих унижениях окрепших так, что ничто уже не может их сломить. Дрожь брезгливости прошла по его телу...

К глубокому сожалению, подумал он, этих энергичных молодых людей, которые в другое время могли бы стать прекрасными учеными или инженерами, языковедами или учителями, после всех этих событий можно считать потерянным поколением. Вернуться к прежней жизни после года правления для них все равно, что оказаться в положении рыбы, выброшенной волной на берег. По слухам, только бывший президент чувствовал себя очень бодро и спокойно.

Этот пятидесятилетний экс-президент своим высоким, худощавым телом, жизнелюбивым бородатым, смуглым лицом, романтичной биографией всегда напоминал ему Дон Кихота...

Странно, - подумал он, - этот Дон Кихот отнюдь не похож на порождение ни трясины этого общества, ни того долгого смутного периода, пережитого народом... По последним сведениям, экс-президент, когда-то готовый отдать жизнь за его свободу и независимость и в последнюю минуту бросивший в беде народ и спрятавшийся в родном селе, казалось, не испытывал угрызений совести, а с каждым днем все более расцветал и оживлялся...