В доме на холме. Храните тайны у всех на виду - Лори Фрэнкел Страница 25

последовательность. На каждом рисунке Клод, казалось, все сильнее съеживался. Да, у него была большая семья, поэтому было трудно уместить на странице всех, и он был самым маленьким, но Клод становился все меньше и меньше. Он был меньше, чем ухмыляющаяся собака. Меньше, чем цветы без стеблей. На одном рисунке у него были крылья, и он летел по небу, и был меньше облаков. На другом лежал в саду, а над ним горой нависала улитка. На некоторых рисунках Рози даже не могла его найти. Приходилось играть в игру «Где Волли?»[8], пока не обнаруживался крохотный, в полсантиметра ростом, Клод за трубой дома или в углу клетки с шимпанзе в зоопарке. Или все в его гигантской семье — включая Юпитера, бабочек, сам дом — щеголяли гигантскими улыбками, но хмурая гримаса Клода стекала вниз по краям его подбородка, точно запорожские усы. Или все остальные были изображены в ярких красках, а себя Клод рисовал серым, а один раз еще хуже — белым на белом. Или все были в одежде — шапках, шарфах, свитерах, костюмах, купальниках и плавках, вечерних нарядах, — а Клод не был одет ни во что: нет, не голый, просто фигурка из палочек, лишь силуэт, набросок. А потом, вскоре, Клода уже нигде не было. Рози искала его пятнадцать минут и так и не смогла найти.

Может быть

— Итак, гендерная дисфория, — начал мистер Тонго. — Поздравляю вас обоих! Мазаль тов![9] Как это волнующе!

Он был в больнице тем «мастером на все руки», которому Рози звонила в конце смены, когда больше не к кому было отправить пациента. Разумеется, на самом деле он не был мастером на все руки, хотя не был и врачом. Технически мистер Тонго являлся своего рода социальным-работником-терапевтом-волшебником с множеством разных дипломов. Не то чтобы как по волшебству определял диагнозы или магически исцелял. Не то чтобы умел тянуть за тайные ниточки или пресекать бумажную волокиту. Просто у него был совершенно своеобразный взгляд на вещи.

А это было как раз то, что было нужно им. Рози не считала, что с Клодом что-то не так в физическом плане. Она не думала, что с Клодом что-то не так в эмоциональном или психологическом плане. Сын уже был встревожен тем, что воспитательница и одногруппники считали его странным. И третьей с конца вещью, которой хотела Рози, — это заставить его думать, что и родители так считают. Второй — заставить его стесняться того, что он хотел носить и кем быть. Но самое последнее, чего она хотела, — проигнорировать то, что ее малыш ускользал и исчезал.

В кабинете мистера Тонго они втроем уселись на гигантские разноцветные мячи, словно пришли в кабинет физиотерапии. Тот подпрыгивал и подскакивал на собственном мяче, потирая ладони, как ребенок, которому обещали мороженое после картошки фри на ужин. Пенн был готов защищать Клода от людей, которые считали мальчиков в платьях больными. Он был готов защищаться от людей, которые считали его сына отвратительным или ненормальным. Он был готов защищать право Клода быть Клодом в любом из его многочисленных замечательных проявлений. Но не был готов к поздравлениям.

— Э-э… спасибо?..

— Да! Да! Вам обоим следовало бы гордиться.

— Следовало бы? Нам? — Пенн бросил вопросительный взгляд на Рози, но обнаружил, что она без тени сомнения улыбается мистеру Тонго.

— Конечно! Какого интересного ребенка вы воспитываете — и я вовсе не говорю, что гендерная дисфория, если выяснится, что это она, вызывается воспитанием, плохим или хорошим. Но вы наверняка прекрасно справляетесь с воспитанием, если он приходит к вам и говорит: «Мама, папа, я должен носить платье», а не прячется от стыда, — вы же понимаете, тут стыдиться нечего. И вы, так сказать, сказали «да» платью, и туфлям на каблуке, и розовому бикини. Как здорово! Я так рад за вас всех!

Рози положила руку на локоть Пенна, но не отрывала взгляда от подскакивавшего социального работника.

— Благодарю вас, мистер Тонго.

Пенн не мог представить, почему она до сих пор не зовет этого человека по имени.

— Мы тоже рады, — продолжала она. — Но эти рисунки, отсутствие друзей, тревожность, то, что он постоянно переодевается, его неспособность просто быть самим собой… Наша главная забота — его счастье, разумеется. Но не только сегодняшнее.

Потому что все было не так просто, правда? Воспитание детей — самая долгая из долгих игр. Ее детей охватило бы экстатическое счастье, если бы она заменила все ужины в следующем месяце хеллоуинскими сладостями, поглощаемыми перед телевизором, а потом позволила бы им не мыться в душе до Благодарения, но в долгосрочной перспективе можно было представить, что в таком случае они лишились бы образования, зубов и пахли бы грязными носками.

— Мы хотим, — говорила Рози, — чтобы он был счастлив и на следующей неделе, и в следующем году, и все грядущие годы тоже. Трудно разглядеть этот путь, но еще труднее увидеть, куда он ведет. Мы, разумеется, хотим, чтобы он был счастлив, чтобы ему было комфортно, но не понимаем, как лучше сделать, чтобы это случилось.

Пока Рози говорила, Пенн пытался разобраться в мистере Тонго и не нашел, за что зацепиться. Он представил, как делает его персонажем ЧР, и не смог придумать, как его описать. Мистера Тонго можно было назвать и шестидесятипятилетним с хорошо сохранившейся кожей — и тридцатипятилетним с преждевременной сединой; его дымчатая шевелюра была местами приглаженной, местами торчавшей в разные стороны. Кажется, в речи слышался то ли акцент, который Пенн не мог распознать, то ли остаточные явления какого-то старого, преодоленного дефекта; а может, он просто так разговаривал — со странной загадочной неторопливостью, одновременно приятной и тревожащей. Назовите расу или национальность, какую хотите, — Пенн вполне мог поверить, что мистер Тонго принадлежал к ней хотя бы отчасти. Он был одет в медицинскую форму — на случай, если попадется кто-то из пациентов с рвотой или кровотечением, как полагал Пенн, хотя на стене за его спиной висел рисунок, изображавший медведя, тоже в медицинской форме, который держал в лапах табличку с надписью «ПОМНИТЕ: Я ВАШ ДРУГ, НО Я НЕ