Борис Поюровский - Былое без дум Страница 26

В работе уникальной по мировым стандартам аэрокомпании Аэрофлот, где все крайне самобытно но сравнению с "Deltа" или "US Air", есть поистине потрясающая находка в деле окончательного слома воли вылетающего индивидуума - это "накопитель". Слово, взятое из мира химических реакций, парообразования и сливных устройств, в Аэрофлоте служит для постепенного перехода человека в состояние моральной невесомости. После мук регистрации вы попадете в категорию неполноценных лиц с клеймом "на досадку", после звона мелочи в арках таможенного пропускника и выгребания карманов наизнанку вы в преддверии заслуженного передыха перед посадкой моментально загоняетесь в "накопитель" - помещение, созданное по проектам душегубок, только не на колесах и без выхлопных газов, так как последние не нужны, ибо помещение герметично, воздух не подается, а газы и пот очумевших пассажиров и дешевле и действеннее. В "накопителе" нет стульев, нет воздуха, нет туалетов, нет пути назад. Вы прошли все кордоны, а вперед пути тоже нет: там летное поле - святая святых. В "накопитель" обычно загоняют за сорок-пятьдесят минут до посадки, чтобы было неповадно в дальнейшем пользоваться услугами Аэрофлота. Накапливается за этот период у пассажира действительно много всего - злость, одышка, стук в висках, свинец в ногах и другие вещи, требующие немедленного выхода наружу. Поэтому, когда крутобедрая синеформная мадам, с шипящим переговорником и каменным лицом на шее, с амбарными ключами проходит через "накопитель" к долгожданной двери и металлическим голосом говорит: "Сызрань, на посадку", тихое стадо бросается к амбразуре открываемой двери и понимает, что счастье - это вещь относительная.

В нашей жизни с Арканом было много негативных "накопителей", но мы так никогда и не поссорились, твердо зная, что в конце концов дверь "накопителя" откроется и мы вздохнем рядом друг с другом.

БУРОВ

Буров Альберт Григорьевич - в быту Алик. Профессор Театрального института имени Б.Щукина. Заторможенный неврастеник, ранимый, мнительный, дотошный и любимый. Был прекрасным артистом в Театре сатиры прошлого. Потом, очевидно, перерос необходимость круглосуточной зависимости от мэтров и восхищения значимостью родного театра на мировом рынке и ушел в педагогику, где из молодого педагога стал седым профессором, но не заметил этого и остался юношей. Руководит курсами - выпускает их с болью, тоской и грустью. Они его любят и жалеют, потому что он хуже их одет и не может сердиться по-настоящему - пыхтит, обижается и тем самым занудничает.

Он с юмором. Юмор у него хороший, мягкий и не похожий на чей-нибудь другой. Прикидывается простачком, но обаятельно-хитер. Артист он все равно замечательный, как ни глушит в себе это. В трудные минуты преддиплома сам бросается на амбразуру и играет в выпускных спектаклях. Так, сыграл он у меня сэра Питера в "Школе злословия", и не только сыграл, но и спровоцировал другого профессора и даже завкафедрой мастерства актера Ю.В.Катина-Ярцева сыграть другого сэра - сэра Оливера.

Шаг был необыкновенно мужественный. Одно дело учить, сидя на стуле в аудитории, где только подразумевается, что сам-то ты обучен давно, прекрасно и навсегда; другое - выйти на сцену в окружении своих же молодых бандитов, которые не простили бы ничего, если вдруг...

Оба профессора мучились, проклинали меня - злобно поглядывали на партнеров-студентов, все время ныли, что ребята их переигрывают, просились домой, но в результате замечательным образом сыграли и с грустью расставались с этой работой.

Случай этот не был уникальным в педагогической практике, но редким, прекрасным и безусловно нужным.

Шура! Меня увлекла твоя идея телефонной книги, и я подключаюсь.

ВОЛОДИН

Ширвиндт уже заметил, что без него не обходился ни один сколько-нибудь заметный юбилей. Стоило ему выйти на сцену, как зал настраивался на веселую волну. Ничего не поделаешь: такова уж природа его индивидуальности. Но справедливости ради надо сказать, что он не был заштатным трубадуром, а принимал участие в чествовании людей исключительно достойных. При этом для него не имели решающего значения собственные личные связи с юбиляром. Важно лишь, чтобы последний пользовался уважением и расположением Шуры, был человеком его круга.

В 1969 году Александру Володину исполнилось пятьдесят лет. До этого момента он все ходил в молодых, подающих надежды, любимых зрителями и театрами авторах, а тут вдруг сразу - полувековой юбилей!

Еще на памяти у всех были софроновские погромные подвалы в "Литературной газете", выразительно озаглавленные "Во сне и наяву", и выступления Алексея Николаевича Арбузова, вступившегося за младшего товарища с трибуны Всесоюзного совещания театральных работников в Колонном зале Дома союзов.

Пьесы Володина, за исключением "Фабричной девчонки", как правило, запрещались, а если и разрешались, то со всякими оговорками: "только для Товстоногова в БДТ" или "только для Ефремова в "Современнике" - время было такое суровое.

И вот на фоне всех этих бесконечных унизительных запретов и ограничений "Современник" решает отметить пятидесятилетие своего любимого автора. Юбилей устраивается в обстановке полной секретности - до того это было опасно. Ни афиши тебе, ни пригласительных билетов. По списку, утвержденному лично Ефремовым, завлит Ляля Котова и директор-распорядитель Леонид Эрман обзванивают узкий круг друзей театра и конфиденциально приглашают к себе в гости, чтобы сообща отметить день рождения Володина. На контроле у служебного входа, во избежание всяческих недоразумений, стоит все та же троица. Народу мало: всего около

ста-ста пятидесяти человек. Правда, труппа в это число не входит.

В нижнем фойе и в гардеробе свет притушен. Бросается в глаза необычная для этого театра тишина. Все здороваются, но говорят вполголоса. На лестнице Галина Борисовна Волчек с ассистентами продают счастливые билеты беспроигрышной лотереи всего за один рубль. Розыгрыш - сегодня же, на сцене, так что не упустите свой шанс!

В верхнем фойе света побольше, работает буфет, чувствуется некоторое напряжение от предвкушения предстоящего удовольствия. Наконец открываются двери в партер. Первые ряды просьба не занимать. Но всем хватает места в середине зала. Вечер начинается с лотереи. На сцену выносят настоящий вертящийся барабан, выходят "пионеры" в коротких штанишках - Людмила Крылова и Олег Даль, начинается розыгрыш. Объявляется первый "счастливый" номер, выигравшего просят пройти с билетом на сцену. Им "случайно" оказывается именно Володин. Все рады, все ликуют. Под музыку юбиляру вручают полосатую пижаму из штапеля.

Следующий выигрыш, как вы, вероятно, уже догадались, достался снова ему же, юбиляру. И так продолжалось до тех пор, пока на сцену не выкатили двухколесный новенький велосипед.

Все это "безобразие" было подстроено Шурой Ширвиндтом и его "подручными" из "Современника".

Володин как-то сказал, что другого времени у нас скорее всего и не будет. И потому мы должны жить во времени настоящем, никак себя самих не обманывая. Он сам так живет - без суеты и каких бы то ни было жалоб или претензий. И своим примером молча учит других, поддерживая в каждом из нас чувство собственного достоинства.

Борис Михайлович! Ты скрупулезно вспоминал о знаменитом юбилее А.Володина. Добавить нечего, кроме нескольких слов о Володине вообще, вне данного эпизода с юбилеем.

Ну, во-первых, если тебе и символическому читателю интересно, я могу приложить к этой странице воспоминаний текст нашего поздравления, который в муках мы родили с Анатолием Михайловичем Адоскиным и с ним же читали его на володинском юбилее, отдаленно напоминая Лившица и Левенбука и, еще отдаленнее, Эфроса и Ярославцева. Если тебе и символическому читателю это неинтересно, то мне за вас обоих стыдно, и я прикладываю текст все равно.

Александру Володину, проживающему по адресу: город Ленинград, Рубинштейна, 20, кв. 31 (бывш.13), посвящается:

Жил автор безыдейный

на улице Рубинштейна.

Сел он утром на кровать,

начал пьесу сочинять,

взял перо он в обе руки,

написал четыре штуки!

Про советское пальто

написал совсем не то.

Стал описывать гамаши,

говорят ему: не наши.

Вот какой рассеянный

автор безыдейный...

Вместо домны на ходу

он воспел сковороду.

Вот какой рассеянный

автор безыдейный.

Однажды на трамвае

он ехал на вокзал.

И критик, поучая,

один ему сказал:

"Глубокоуважаемый

идеезаражатый,

не раз предупреждаемый

и все же недожатый,

во что бы то ни стало

должны вы воспевать.

Учтите, очень скоро

вам могут указать".

Володин разозлился,

но чудом сохранился.

Вот какой рассеянный

автор безыдейный.

В министерство на прием

он отправился бегом.

Взял сценарии и планы,

рассовал их под диваны.