Иван Шмелев - Православная Россия. Богомолье. Старый Валаам (сборник) Страница 26

– В бараночной у себя повесишь – слаще баранки будут.

И еще покупает, многое – всем домашним.

– Маслица благовонного возьмите, освященного, в сосудцах с образом Преподобного, от немощей… – выкладывает монах из-под прилавка зеленоватые пузыречки с маслом.

Пахнет священно кипарисом, и красками, и новенькими книжками в тонких цветных обложках; и можжевелкой пахнет – дремучим бором – от груды высыпанных точеных рюмочек, баульчиков, кубариков и грибков, от крошечных ведерок, от бирюлек…

– Ерусалимского ладанцу возьмите, покурите в горнице для ароматов…

Монах укладывает все в корзину, на которой выплетены кресты. Все потом заберем, на выходе.

Нестеров М. В. За Волгой (фрагмент)

Еще прохладно, пахнет из садиков цветами. От колокольни-Троицы сильный свет – видится все мне в розовом: кресты, подрагивающие блеском, церковки, главки, стены, блистающие стекла. И воздух кажется розовым, и призывающий звон, и небо. Или – это теперь мне видится… розовый свет от Лавры?.. – розовый свет далекого?.. Розовая на мне рубашка, розоватый пиджак отца… просфора на железной вывеске, розовато-пшеничная – на розовом длинном доме, на просфорной; чистые длинные столы, вытертые до блеска белыми рукавами служек, груды пышных просфор на них, золотистых и розовато-бледных… белые узелки, в белых платочках девушки… вереницы гусиных перьев, которыми пишут на исподцах за упокой и за здравие, шорох и шелест их, теплый и пряный воздух, веющий от душистых квашней в просфорной… – все и доныне вижу, слышу и чувствую. Розовые сучки на лавках и на столах, светлых, как просфоры; теплые доски пола, чистые, как холсты, с пятнами утреннего солнца, с отсветом колокольни-Троицы, с бледными крестовинами окошек; свежие лица девушек, тихих и ласковых, в ссунутых на глаза платочках, вымытые до лоска к празднику; чистые руки их, несущие бережно просвирки… добрые, робкие старушки, в лаптях, в дерюжке, бредущие ко святыням за сотни верст, чующие святое сердцем… – все и доныне вижу.

У Золотого Креста пьют воду богомольцы, звякают кружками на цепочках, мочат глаза и головы. Пьем и мы. Смотрим – везут расслабленного, самого того парня, которому отдал свои сапоги Федя. У парня руки лежат крестом, и на них, на чистой рубахе из холстины, как у покойника, – новенький образок Угодника. И сапоги Федины в ногах! Приехали, целым-целы.

Старуха узнает нас и ахает, словно мы ей родные. Парень глядит на Федю и говорит чуть слышно:

– Сапоги твои… вот надену…

Глаза у него чистые, не гноятся. В народе кричат:

– Пустите, болящего привезли!

Старухе дают кружку с оборванной цепочкой. Она крестится ею на струящийся блеск креста, отпивает и прыскает на парня. Он тоже крестится. Все кричат:

– Глядите, расслабный-то ручку поднял, перекрестился!..

Велят поливать на ноги, и все принимаются поливать.

Парень дергается и морщится и вдруг – начинает подниматься! Все кричат радостно:

– Гляди-ка, уж поднялся!.. Ножками шевелит… здо-ро-вый!..

Приподнимают парня, подсовывают под спину сено, хватают под руки, крестятся. И парень крестится и сидит! Плачет над ним старуха. Все кричат, что чудо живое совершилось. Парень просит девчонку:

– Дунька, водицы испить…

Попить-то и не дали! Суют кружки, торопят:

– Пей, голубчик… три кружки зараз выпей!.. Сейчас подымешься!..

Иные остерегают:

– Много-то не пей, не жадничай… Вода дюже студеная, как бы не застудиться?..

Другие кричат настойчиво:

– Больше пей!.. Святая вода, не простужает, кровь располирует!..

Горкин советует старухе:

– К мощам, мать, приложи… И будет тебе по вере.

И все говорят, что будет! Помогают везти тележку, за нею идет народ, слышится визг колёсков.

У колокольни кто-то кричит под благовест:

– Эй, наши… замоскворецкие!..

Оказывается – от Спаса-в-Наливках дьякон, которого встретили мы под Троицей. Теперь он благообразный, в лиловой рясе. И девочки все нарядные, как цветы. И певчие наши тут же. Все обнимаемся. Дьякон машет на колокольню и восторгается:

– Что за глас! Сижу и слушаю, не могу оторваться… от младости так, когда еще в семинарии учился.

Говорят про колокола и певчие – все-то знают:

– Сейчас это «Корноухий» благовестит, маленький, тыща пудов всего. А по двунадесятым – «Царь-Колокол» ударяет, и на ногах тут не устоишь.

Дьякон рассказывает, что после обедни и «Переспор» услышим: и колоколишка-то маленький, а все вот колокола забьет-накроет. Певчие хвалят «Лебедя»:

– За «Славословием»-то вчера слыхали? Чистое серебро!

Дьякон обещает сводить нас на колокольню – вот посвободней будет, – отец звонарь у него приятель, по всем-то ярусам проведет, покажет.

Надо спешить в собор.

Народу еще немного, за ранними отмолились. В соборе полутемно; только в узенькие оконца верха светят полоски солнца и вспыхивают в них крыльями голубки. Кажется мне, что там небо, а здесь земля. В темных рядах иконостаса проблескивают искры, светятся золотые венчики. По стенам – древние святые, со строгими ликами. На крылосе вычитывают часы, чистый молодой голос сливается с пением у мощей:

Преподобный отче Се-ргие…Моли Бога о на-ас!..

Под сенью из серебра, на четырех подпорах, похожих на часовню, теплятся разноцветные лампады-звезды над ракой Преподобного Сергия. Пригробный иеромонах стоит недвижимо-строго, как и вчера. Непрестанно поют молебны. Горкин просит монаха положить на мощи образочки и крестики. Желтые огоньки от свечек играют на серебре и золоте. Отец берет меня на руки. Я рассматриваю лампады на золотых цепях, большие и поменьше, уходящие в глубину, под сень. На поднятой створе раки из серебра я вижу образ Угодника: Преподобный благословляет нас. Прикладывается народ: входит в серебряные засторонки, поднимается по ступенькам, склоняется над ракой. И непрестанно поют-поют:

Преподобный отче Се-ргие…Моли Бога о на-ас!..

Поет и отец, и я напеваю внутренним голоском, в себе. Слышится позади:

– Пустите… болящего пустите!..

Пригробный иеромонах показывает пальцем: сюда несите. Несут мужики расслабного, которого обливали у креста. Испуганные его глаза смотрят под купол, в свет.

Иеромонах указывает – внести за засторонку. Спрашивает – как имя? Старуха кричит, в слезах:

– Михайлой, батюшка… Михайлой!.. Помолись за сыночка… батюшка Преподобный!..

Иеромонах говорит знакомую молитву – Горкин меня учил:

…скорое свыше покажи посещение…страждущему рабу Михаилу, с верою притекающему…

Горкин горячо молится. Молюсь и я. Старушка плачет.

– Родимый наш… прибега, и скорая помога… помоли Господа!..

Рябушкин А. П. Портрет диакона

Иеромонах смотрит в гроб Преподобного и скорбным, зовущим голосом молится:

…и воздвигни его во еже пети Тя…

– Подымите болящего…

Болящего подымают над ракой, поворачивают лицом, прикладывают. Иеромонах берет розовый «воздух»[41], возлагает на голову болящего и трижды крестит. Старуха колотится головой об раку. Мне делается страшно. Громко поют-кричат:

Преподобный отче Се-ргие…Моли Бога о на-ас!..

Все поют. Текут огоньки лампад, дрожит золотыми огоньками рака, движется розовый покров во гробе… – живое все! Я вижу благословляющую руку из серебра на поднятой накрышке раки.

Прикладываемся к мощам. Иеромонах и меня накрывает чем-то и трижды крестит:

…во еже пети Тя… и славши непрестанно…

Эти слова я помню. Много раз повторял их Горкин, напоминал. Чудесными они мне казались и непонятными. Теперь – и чудесны, и понятны.

Тянется долгая обедня. Выходим, дышим у цветника, слушаем колокольный звон, смотрим на ласточек, на голубое небо. Входим опять в собор. Тянет меня под тихие огоньки лампад, к Святому.

Отец привозит меня к Аксенову на Кавказке и передает на руки молодцу. Встречает сам Аксенов, говорит: «Оченно приятно познакомиться», – и ведет на парадное крыльцо. Расшитая по рисункам барышня в разноцветных бусах уводит меня за ручку в залу и начинает показывать редкости, накрытые стеклянными колпаками: вырезанную из белого дерева лошадку и тележку, совсем как наша, игрушечную только, – мужиков в шляпах, как в старину носили, которые косят сено, и бабу с ведрами на коромысле. И все спрашивает меня: «Ну, что… нравится?» Мне очень нравится. Молодчик, который вчера нас гнал, ласково говорит мне:

– Знаю теперь, кто ты… московский купец ты, знаю! А фамилия твоя – Петухов… Видишь, сколько на тебе петухов-то!..