Максимилиан Волошин - Воспоминания о Максимилиане Волошине Страница 27

- Нет, только не он.

- Но я не могу оставить его.

- Ты должна выбрать, - сказала Лидия. - Ты любишь Вячеслава.

Да, люблю, но эта любовь не такова, чтобы исключать из нее Макса! Рядом с этими двумя исполинами я беспомощна, как дитя. Я так боюсь вызвать их неудовольствие. Я уже не могу испытывать прежнее безмятежное счастье. Не может и Макс...

Я поделилась с Минцловой. Та расхохоталась: "Они полагают, что из кратера вулкана брызнет чистая водичка!" И тотчас в стиле античной пророчицы заговорила о сужденном мне "огне земном". А я думала о пламени духа, озарявшем леса Перуджии. Неужели предать свой идеал?..

Мать Макса принимала горячее участие в нашей жизни, но весной у нее сделался приступ меланхолии. Подобные депрессивные состояния бывали у нее время от времени. Но, может быть, сейчас это было предчувствие беды?.. Она решила вернуться в Коктебель, близилось лето, и ее присутствие в доме становилось необходимым. Макс не захотел отпускать ее одну, они уехали вместе 43. Фанатик свободы! - возможно, он предоставлял мне право решать самой? Но я не чувствовала себя свободной...

Вячеслав требовал от меня послушания, пресекал малейшие сомнения в правильности его идей. А Лидия? Возможно, она вовсе не верила в союз трех, просто видела в этом единственный способ удержать мужа. Конечно, и она страдала. Помню ее слова: "Когда тебя нет, во мне подымается какой-то внутренний протест против тебя. Но когда мы вместе, мне хорошо, я покойна..." <...>

Макс прислал Вячеславу новый цикл стихов - "Киммерийские сумерки". Стихи показались мне очень хороши, написаны они были в античных размерах, некогда разъясненных нам Ивановым. Но он отозвался о стихах Макса с большой резкостью. Я недоумевала: почему нет писем? Может быть, Макс хочет предоставить мне полную свободу? Но мы ведь скоро встретимся! Позднее я узнала, что все его письма, посланные мне в Петербург, переадресовывались в Берлин на какой-то незнакомый адрес. Письма были трогательны, он звал меня приехать, он страдал, но все они возвращались к нему из Берлина. Что это было? Ошибка? Непостижимая небрежность? Или чья-то сознательная злая воля разлучала нас? Конечно, я поехала бы к Максу! Но, ни о чем не подозревая, я отправилась в Москву, предварительно договорившись, что Ивановы приедут в имение моих родителей.

И вот я, ночная путница, снова в добропорядочной родной семье. Я чувствовала, себя обязанной объяснить матери все обстоятельства своей семейной жизни: я больше не расстанусь с Ивановыми, Вячеслав любит меня, Макс и Лидия согласны. Мать была в ужасе, нет, никогда - "только через мой труп"!.. Я написала Ивановым. Теперь и речи не могло быть об их приезде в Богдановщину. Вскоре пришел ответ: они снимут дом в сельской местности в одной из западных губерний 44 и будут ждать меня там...

Все складывалось отвратительно! Я решила отправиться в Коктебель к Максу, но по пути, не уведомляя маму, заехать к Ивановым, на это нужно было приблизительно два лишних дня.

В просторных солнечных комнатах деревенского дома, овеянного свежими запахами полей, мои друзья показались мне гораздо моложе, чем в башне. Они поздоровели, окрепли. <...> Так отрадна показалась мне отеческая нежность Вячеслава! День пролетел, как блаженный сон, хотя Вера *, старшая дочь Лидии от первого брака, и ее воспитательница отнеслись ко мне явно недоброжелательно. Восемнадцатилетняя белокурая красавица, Вера явно заменила меня в прежнем "тройственном союзе". Лидия стала более сдержанной. <...> Они пообещали приехать в Коктебель. Однако не приезжали и не отвечали на письма.

* Вера Константиновна Шварсалон (1890-1920).

Я заранее известила Макса, что заеду к Ивановым. Теперь, в Коктебеле 45, он окружил меня трогательным вниманием. Белые оштукатуренные стены дома были увиты гирляндами полыни: ведь в Коктебеле не растут цветы. Мы вместе бродили по любимым им окрестностям. Как суровы и величавы они, только теперь я поняла это. Но прогулки наши печальны, между нами - призрак, держащий меня в плену.

Скоро в Коктебель приехали новые гости, в их числе - Минцлова. А в конце лета 46 пришла ее телеграмма от Вячеслава: "С Лидией сочетался браком через ее смерть". Она умерла в три дня от скарлатины. Первый мой порыв туда - к нему! Но Минцлова воспротивилась и поехала одна. Я безгранично доверяла ей, с нетерпением ждала телеграммы, письма, но так и не получила от нее никаких известий. Позднее я узнала, что она обещала моей матери помешать моему возвращению к Ивановым. Кроме того, ей хотелось самой выступить в роли утешительницы.

Нюша перенесла воспаление легких, теперь ей нужен был юг. Зиму мы провели в Риме. Макс жил в Петербурге один. Я получала от него полные заботой обо мне письма. Он больше не встречался с Вячеславом. <...>

Я была в Гамбурге. По пути в Париж Макс заехал повидаться со мной 47. Он прослушал несколько лекций Штейнера. После одной из них задал вопрос, в то время занимавший его в качестве парадокса: "Не является ли Иуда, взявший на себя грех предательства, благодаря чему стала истинно возможна Христова жертва, - подлинным спасителем мира?" 48 Штейнер решительно отверг эту идею, сочтя ее нездоровой. По его мнению, Иуда не понял Христа, ожидая, что Христос с помощью магии победит своих врагов. Иуда желал для Христа земного, а не небесного триумфа. <...>

В Норвегии я обрела наконец душевное равновесие. Но известия из Москвы нарушили его. Вячеслав с детьми и Минцловой собирался провести лето в Крыму, недалеко от Коктебеля. В Москве моя мать пригласила его побеседовать, она потребовала, чтобы он пообещал отказаться от встреч со мной. Разумеется, он не дал подобного обещания. Мать звала меня в Москву, чтобы я в последний раз увиделась с Вячеславом.

Зачем же она вмешивается в мою жизнь? Зачем говорит обо мне с Вячеславом, ведь он еще не оправился после смерти Лидии! Я была оскорблена. Макс писал, что я должна встретиться с Вячеславом, это внесет ясность в наши отношения. Добрый, трогательно заботливый Макс! "Ты всегда можешь приехать в Коктебель. Если тебе будет лучше без меня, я уеду на время". Но приехать я уже не могла. <...>

По возвращении в Петербург я не узнала Вячеслава. Он был в чьей-то чуждой власти. Я отошла. <...>

Вскоре он женился на своей падчерице Вере... <...>

<...> Макс приехал в Дорнах. По пути из России он всюду попадал на последние поезда. "Все двери захлопывались за мной, я, словно последний зверек, спасшийся в Ноев ковчег". <...>

Между тем Штейнеру нужен был занавес 49, отделяющий зрительный зал от сцены. Штейнер сам выполнил эскиз: в центре - река, на правом берегу пилигрим, напоминающий брата Марка из гётевских "Тайн" 50. Позади - теряется в лесах множество исхоженных им путей. На левом берегу, вдали, - здание штейнеровского Храма с его двумя куполами. Над ним - в облаках - видение увитого розами креста. Со стороны здания плывет навстречу путнику полускрытая скалой лодка.

Эту работу взялась выполнять дама, не обладавшая дарованием художницы 51, ее способности развертывались скорее в сфере мистицизма. Макс - бедный Макс! - предназначался ей в помощники! Она предпочитала голубовато-розовую тональность. Он же - точно передавал очертания крымских горных формаций и преломление света в облачном небе. Работать они должны были в маленьком - с электрическим светом - помещении. Макс совсем загрустил. Эти люди, живущие догматами, отгороженные от жизни схематическими представлениями, высокомерно отвергали все, в какой-то мере противоречившее им 52 Макс стремился в свой любимый Париж. Как могла я винить его за это! Да и деньги из России доходили с трудом, а в Париже он мог зарабатывать журналистикой... Мы и не предполагали, что больше уже не встретимся...

От антропософии Макс брал то, что ему было близко само по себе. Упражнения, составляющие антропософскую практику, он выполнял в практике самой жизни. Макс умел подойти к человеку, не стесняя его свободы, не осуждая. <...> Во время войны его призвали в армию. Он ехал в Россию с твердым решением отказаться: "Пусть лучше убьют меня, чем убью я"... Но его спасла астма, из-за которой он был признан непригодным к военной службе 53...

Александр Амфитеатров

ЧУДОДЕЙ

Макса, то есть Максимилиана Александровича, Волошина я знал хорошо, близко, дружески (несмотря на разницу наших лет) в его парижские молодые дни. В течение двух лет он прикатывал к нам на виллу Монморанси почти ежедневно, редко пропуская день-другой. Тогда это был самый жизнерадостный и общительный молодой человек из всей литературно-артистической богемы не только русского (с ним Макс, пожалуй, меньше знался), но и "всего" Парижа. Цвел здоровьем телесным и душевным и так вкусно наслаждался прелестью юного бытия, что даже возмущал некоторых.

- Помилуйте! - восклицала М. А. Потапенко (супруга знаменитого романиста). - На что похоже? Мужик - косая сажень в плечах, бородища - как у разбойничьего есаула, румянца в щеках достаточно на целый хоровод деревенских девок, и голос зычный - хоть с левого берега Сены на правый кричать. А говорит все о мистицизме да об оккультизме - и таким гаснущим шепотом, словно расслабленный и сейчас пред вами умрет и сам превратится в привидение. Даже не разберешь в нем, что он - ломается, роль на себя напустил, или бредит взаправду? Чудодей какой-то!