Владимир Максимов - Семь дней творения Страница 27

И чем шире становился круг около Гришина, тем заметнее нескладная, но крупно сколоченная фигура его сникала, уменьшалась в размерах. И без того безвольный бабий подбородок мужика испуганно ослабел, речь непослушно ломалась:

- Ить хто ж яво знал... Ненароком вышло... Куды ж яво несло под самое колье?.. Да рази я с умыслом?.. Рука сорвалась...

К нему, бесцеремонно растолкав толпу, вразвалочку подошел бычьего обличья пожилой милиционер, поднял было руку, чтобы ударить, но на глазок оценив, видно, во сколько ему может обойтись ответ, сипло выдавил только:

- Проходь поперед, побалакаем.

Второй - в очках, с комсоставской планшеткой на боку и двумя авторучками в кармане гимнастерки - разъяренной наседкой бегал по кругу, воинственно задираясь:

- Разойдись!.. Живо!.. Разговорчики!.. Всех под закон подведем! Одна шайка... Что смот-ришь, что смотришь, вражина? Комсомольца убил, замечательного товарища жизни лишил и смотришь? Мы с тобой разберемся. Со всеми разберемся! Ишь, собрались архаровцы московские! Мы вас быстро свободу любить научим... Вот ты, рыжая, говори, где старший? - Он резко обернулся к выбравшемуся к нему из толпы Андрею, очки его вызывающе вскинулись.- Ты? Откуда ты набрал этих рецидивистов? Под судом не был? Теперь побудешь! - Он рванул было на себя планшетку, но тут же, внимательно взглянув в лицо Андрею, осекся. - Фу, черт, да ты где обморозился-то так? Ладно, пройдем, запротоколируем происшествие... Скажи бабам, пусть накроют отделенного... И свидетелей давай.

- Да ведь не пойдут,- устало охолодил его Андрей и огляделся: встречаясь с ним взглядом, люди уклончиво опускали глаза. - Вы уж сами.

- Это как так не пойдут? - снова взвился тот и очки его гневно блеснули в солнечном фокусе. - Ты что, лавочку здесь собрал? Рука руку моет, да? По тюрьме соскучился? Ты мне арапа не заправляй, не таких обламывали!

Глухая и все нараставшая в нем с каждой минутой неприязнь к очкастому сменила его примирительную усталость, еще мгновение - и он высказал бы непрошенному гостю все, что накипело у него на душе, но событие опередил Дуда. Вызывающе сияя во все стороны объемис-тым свекольного цвета кровоподтеком, Филя встал между ними и с обезоруживающей предупре-дительностью ткнул себя кулаком в грудь:

- Свидетелев, говоришь? Я и есть наипервейший свидетель всему смертоубивству. - Не давая очкастому опомниться, он темной стеной надвигался на него. - Ей-Богу, не сойти с энтого места. Все, как есть, видел... Мы, значится, с Климушкой из-за скотины на спор тягались, держь, право-слово, возьми и сорвись у мине с руки, а парняга ваш, значится, тут как тут, головой и подвернулся... Уж такая жалость, жальчее некуда... А то как нее, молодой совсем... Вот и мине задело, тоже не сладость...

И такое откровенное простодушие светилось в его водянистых, испещренных красными прожилками глазах, и так бесхитростно складывал он свою речь, что очкастый, нерешительно потоптавшись на месте, в сердцах сплюнул и двинулся через толпу:

- В Боровске мы с тобой потолкуем,- погрозил он Андрею уж на ходу. Там мы твою шпану быстро в чувство приведем.

Через час, составив протокол и уложив труп отделенного на запряженную для них Андреем подводу, милиционеры двинулись в обратный путь. Впереди, со связанными за спиной руками, низко опустив голову, шагал Клим Гришин. Перед тем, как свернуть на мост, он резко вскинул голову, обернулся, вытянул шею, словно желая что-то крикнуть на прощанье, но не крикнул, а лишь еще круче ссутулился и вскоре исчез за поворотом насыпи.

И Андрею показалось, что все разом посмотрели в его сторону, как бы ожидая от него ответа на какое-то снедающее их всех недоумение.

- Кому надоело, пускай уходит, не держу. - Он нечаянно встретился глазами с Александрой и стал говорить только для них, прямо в сумасшедшую их глубину. - В другой раз у меня рука не сорвется. Мне полномочия дадены. У меня один интерес: скотину до места довести в целости и сохранности. И душу с того мотал, кто у меня поперек дороги встанет... Запрягайте, пора двигаться.

И по той тишине, какая сопровождала его уход, он с удовлетворением заключил, что короткая речь, произнесенная им, принята всерьез и не без одобрения.

XII

Едва хозяйство расположилось на очередную стоянку, Андрея в самом начале вечернего объезда остановил Дуда:

- Тут один старче тебя добивается, Васильич. Главного, говорит, ему надобно.

- Ну, так где он?

- А ближе к пруду таборок его встал. Сам-то уж и не подымается вовсе. Пастушенок при ем заместо хозяина. Да и всего-то у них голов сорок. Из-под Курска сами-то, вроде.

У крохотного, полузаросшего камышом озерца, в просторном шалаше, затянувшись стеганым одеялом до подбородка, лежал костистый бородач, неподвижно глядя прямо перед собой. В знак приветствия он лишь опустил тяжелые веки, и затем глазами показал на сложенные в углу седла: садись, мол.

Старик, прежде чем заговорить, долго собирался с силами, озабоченно сопел, оценивающе косясь в сторону гостя. Видно было, что решение, принятое им, дается ему с трудом. Наконец, вяло расклеивая тонкие, обметанные лихорадкой губы, старик заговорил:

- Дело к тебе есть, малый, нешуточное... Тридцать восемь их у меня в остаток. Как одна... А пошел, шесть десятков было. Да уж, видно, и этих не устерегу. Ты, я слыхал, на Дербент своих гонишь?.. Вот и нам туда нуждишка... Возьми, малый, моих до кучи. Все одно уж тебе. Где тыща, там и сорок приткнутся. Изделай доброе дело. Я тебе документ весь, честь по чести, передам. А ты мне - роспись. Не осилю я дале... Вишь, совсем ногами ослаб.

- Отлежаться тебе, отец, надо, пройдет. Переболеешь.

- Чудак ты, малый, не больной я - старый.

- Вот я и говорю, отлежаться надо.

- Лежи - не лежи, годов мне никто не убавит. - Он внезапно оживился, костистое лицо его пошло взволнованными пятнами. - Ты не думай, у нас скотина - одна к одной... Рекордисток полдюжины и все - стельные... Не пожалеешь... К примеру, хоть Ромашку взять, дорогого стоит... Сементалка!.. Еще Дорофей Карпов - крепкий мужик наш - породу эту завез из самой Костро-мы. Карпова энтого мир в Сибирю услал, а хозяйство его в артель пошло. Так мы и разжились...

А вот нынче задарма дохнут... Уж ты поимей сочувствие, возьми.

- Да взять-то можно. - Андрея вдруг обожгло рискованное, но заманчивое соображение. Однако, еще не укрепившись в нем, он мялся и осторожничал. Только без надобности это. Малость очухаешься и пойдешь за милую душу. Еще и нас обставишь.

- Чудак ты, малый. Говорю тебе, старый я. Года кость проели, откуда силе быть?

Где-то в глубине души Андрея еще грызла совесть, но соблазн был настолько велик, что он, наконец, махнул на все рукой и решился. Принимая от старика подорожную опись, он лихорадоч-но прикидывал: "Почти сорок голов! Весь падеж покрыть можно, еще и останется. Война все спишет. Не себе же - государству! Расписку, правда, придется дать. Ну да Бог не выдаст, свинья не съест, выкручусь!"

- Хворые есть?

- Ни, ни! - Бородач даже обиделся, засопел еще чаще. - Сам врачую. Сроду без коновалов обходился. Чай не чужое, свое - артельное. Опосля всю, как есть, сами заберем, нам обмен ни к чему. Себе дороже.

- Объяснение написать сумеешь?

- Не обучался я, малый, грамоте. Ты уж как-нито по совести оборудуй.

Удача сама шла Андрею в руки. Последние сомнения заглохли в нем, и он, возбужденно холодея, заторопился:

- Гляну пойду для порядка на животину твою. Потом и порешим А то, вроде, как кота в мешке обговариваю.

- Не сумлевайся, в полной справности скотина,- кивнул тот одобрительно. - А проверить - проверь. Порядок во всем нужен.

Дуда, до сих пор не проронивший ни слова, сопровождая Андрея к соседскому загону, неожиданно сказал:

- Не дело ты задумал, Васильич.

- Не каркай, Филя. - Если еще минуту назад им и могло бы еще овладеть раскаяние, но упрек Дуды лишь подхлестнул его. - Не твоего ума дело.

- Украсть большого ума не надобно. - Обычно квелое лицо Дуды замкнуто окаменело. - Обездолил человека и пошел себе дальше, поминай, как звали.

- Что ты мелешь! - Злость неправоты подхватила и понесла его. - Кого я там обездолил? Что я, для себя стараюсь, что ли? Об себе одном думаю? Прикинь дурьей своей башкой, какая мне корысть? Какой резон?

- Оно, можа, и вправду не для себя,- упрямо настаивал тот,- а выходит по всему, что все одно свой интерес на перьвом месте. Потому как себя отличить хочешь и, от того самого, выгоду получить. И все вы, которые наверху, так-то. Обчественную пользу блюдете, да таким манером, чтобы себя не обидеть.

- В случае чего, ваш брат в стороне, а холку нам подставлять.

- А ты не подставляй, за ради Бога, как-нето сами обойдемся, лишь бы ослобонили вы нас от своего глазу да и рта заодно. - Искательно смягчаясь, он повернулся к Андрею. - Я к тебе, Васильич, полное доверие имел. Кондровских прогнал? Ладно. Прокопия Федоровича обидел? Бог простит. Скотину в общую кучу собрать велел? Значит, польза есть. А каково нам было своих чистопородных со всякими обсевками мешать? На веру тебя брали, думали, за тобой не пропадет. Так ты теперича и обокрасть норовишь человека нашими молитвами. Нет, Васильич, этим разом мы несогласные. Скотина нам наша известная, что по маткам, что по запаху, враз отличим. А с дедом этим твоя совесть, тебе и ответ держать перед Господом. Не боись, разговор наш промеж нами. Артельщикам я другим манером дело растолкую. Бывай.