Рустам Гусейнов - Ибо прежнее прошло (роман о ХХ веке и приключившемся с Россией апокалипсисе) Страница 27

- Конечно, - негромко заметил Тигранян. - Особенно вот это: "Я помню чудное мгновение..." - способствовало пробуждению революционного сознания.

- Послушайте! - возмутился Леонидов. - Но ведь крестьяне, которые жили во времена Пушкина к революции все уже перемерли, или, в крайнем случае, им стукнуло по сто лет. Чем же Пушкин им мог помочь?

- Это неважно, - сказал Бубенко. - Речь идет о крестьянстве как классе.

- Ну, в таком случае, можно сказать, что он служил и интересам пролетариата.

- Правильно, - подтвердил Бубенко.

- А также и интересам буржуазии, потому что в ее интересах тоже было переустройство феодального общества.

- Неправильно, - сказал Бубенко.

- Почему же неправильно?

- Неправильно - и все тут.

- Вот и спорь с ним, - пожал плечами Леонидов.

Пока происходил этот вполне бессмысленный спор, Вера Андреевна прислушивалась к тому действию, которое производила в ней выпитая водка. Она едва ли не второй раз в жизни пила ее. Все вокруг скоро сделалось как-то туманнее - трудно стало следить за разговорами, реплики и фразы перестали связываться между собой. А кроме того явилась в душе какая-то печальная лихость, какое-то отчаянное безразличие к происходящему наплевать, что скажут теперь, наплевать на все вокруг, пусть туман будет гуще, пусть покроет собой ее одиночество и усталость, все эти чужие лица. Как-то почти машинальна она взялась за бутылку с водкой, налила себе второй бокал и выпила одна. Харитон, улыбаясь натянуто, не сводил с нее удивленного взгляда. Она не видела его.

- Ладно, Бубенко, - махнул рукой Леонидов, - теоретически ты, я вижу, не слишком подкован. Лучше продекламируй нам что-нибудь из своего.

- Могу, - легко согласился он.

- Ты что теперь сочиняешь?

- Гражданскую лирику.

- Ну, давай.

Бубенко отхлебнул водки, утерся салфеткой и, пошатнувшись слегка, поднялся со стула.

- "Страна любимая моя", - объявил он.

Многие за столом стали смотреть на него.

- Страна любимая моя, - начал он читать, делая решительные паузы между словами,

Поля и реки, и просторы,

Ночные трели соловья

И скрежет утренний моторов...

Далее следовали несколько назывных и описательных предложений, с разных сторон характеризующих полюбившуюся поэту страну. Заканчивалось стихотворение возвратом к ключевой строчке:

- Страна любимая моя

Сверкает ярче всех кристаллин,

К социализму ввысь поднял

Ее родной товарищ Сталин.

Бубенко сделал энергичный жест кулаком и уселся на место.

- Браво! Отлично! - послышались с разных концов стола аплодисменты.

- Здорово! Молодец, Семен, - потянулся через стол пожать ему руку Лаврентий Митрофанович.

- Ну, что же, - заметил Алексей. - По крайней мере определенно можно сказать, чьим интересам это служит. А ты как думаешь, Верочка?

- Ничьим интересам это не служит, - сказала она негромко, покачав головой; но все услышали ее.

Стало тише и многие повернулись к ней. Харитон беспокойно заерзал на стуле и положил ладонь ей на руку. Она отодвинула руку.

- То есть как это? - поинтересовался Леонидов.

- Дурные стихи ничьим интересам не служат, - пояснила она, ни на кого не глядя. - Такого и слова в русском языке нету "кристаллина". Есть слово "кристалл", и сказать надо было: "ярче всех кристаллов". А вы, Семен, чтобы со Сталиным срифмовать, переврали. Извините. Но это ерунда, будто фальшивые стихи интересам трудящихся служить могут. Интересам трудящихся хорошие стихи служат - о чем бы ни писались.

Бубенко покраснел, как помидор, и глуповато улыбался. Жена его, сидевшая рядом с Надей, вдруг всхлипнула и закрыла лицо руками.

За столом сделалось неестественно тихо.

- Ну, ну, ну, - с другого конца стола проговорил серьезного вида мужчина в штатском. -Зачем же вы так, Вера Андреевна? Не такие уж и плохие стихи. Может, конечно, не Маяковский, и "кристаллины", наверное, можно переделать. А, в общем, мне понравилось.

Это был Матвеев - второй секретарь райкома, курирующий в Зольском районе заодно и культуру.

- Да, да! - подхватило сразу несколько голосов. - Очень даже хорошие стихи.

Застолье тревожно и осуждающе загудело. Вера Андреевна вздохнула и взялась за чашку с чаем.

Кажется, очень немногие, и Паша в их числе, заметили в эту секунду взгляд, которым посмотрел на Веру Андреевну Степан Ибрагимович. Невозможно, почти неприлично - сколько в этом взгляде было неподдельного восхищения ею. Он длился, впрочем, ровно одну секунду.

"Что бы это значило?" - успел подумать Паша.

Но тут события приняли совсем другой оборот.

Осуждающий гул за столом нарастал, но в какое-то мгновение вдруг пошел на убыль и вскоре затих. Поглядев вокруг, Паша обнаружил, что все за столом смотрят в одну сторону - по направлению к входной двери.

Обернувшись туда вслед за всеми, Паша увидел, что дверь эта открыта, а на террасе, на полпути между дверью и главой стола, появилось новое лицо. Именно - незнакомая Паше пожилая женщина - седая, едва причесанная, с опухшим лицом и бегающими глазами. Самое удивительное было то, что женщина, которую, по-видимому, никто не знал, одета была в домашний байковый халат вишневого цвета - лоснящийся от старости и даже неаккуратно завязанный - так, что в разрезе виднелся лифчик.

- Харитоша, - в наступившей тишине расслышал Паша негромкий голос Тиграняна напротив, - а это не твоя ли maman?

Быстро взглянув на Харитона, Паша понял, что Григол не ошибся. Харитон был совершенно бледен, сидел не шевелясь, и во взгляде, которым, не отрываясь, следил он за старухой, застыли изумление и ужас.

В следующую секунду он уже поднимался из-за стола.

- Мама, - в тишине произнес он дрогнувшим голосом, но со второго слова сумел овладеть интонацией. - Ты как здесь оказалась? Ты что здесь делаешь?

Женщина не ответила ему и даже не посмотрела. Беспокойным взглядом из-под набухших век, она перебегала от одного гостя к другому. Степан Ибрагимович, развернувшись вполоборота, внимательно наблюдал за ней. Было невозможно тихо.

- Добрый вечер, - произнес, наконец, Степан Ибрагимович. Милости просим. Присаживайтесь, выпейте с нами чайку.

Как и на Харитона, женщина не обратила на него никакого внимания. В своем поочередном осмотре гостей она дошла, впрочем, и до него, скользнула взглядом, ничем, по-видимому, не выделив среди прочих.

Вдруг она запрокинула голову, протянула руку перед собой и заговорила.

- Вижу, - сказала она. - Вижу, как снята третья печать. Вижу! Вижу коня вороного и всадника, имеющего меру.

Она протянула вторую руку и теперь как бы указывала руками по обе стороны стола.

- Вижу! - продолжила она, все более возвышая голос и, очевидно, взвинчивая сама себя. - Саранча выходит из дыма, чтобы мучить людей. На головах ее венцы золотые и лица ее, как лица человеческие.

Стол потихоньку снова начинал гудеть. Харитон уже торопился к ней.

- Вижу! - наконец, закричала она. - Вижу дракона красного с семью головами! Вижу зверя, выходящего из бездны! Горе вам, люди, о, горе великое! Ибо настал день гнева Господня!

Харитон уже был рядом с ней.

- Успокойся, - сказал он ей. - Пойдем.

Он, по-видимому, знал, что нужно делать. Он взял ее за обе руки, легко опустил их и без особого усилия повел к выходу. Она все только пыталась оглянуться.

- Горе! - повторяла она уже тише. - Горе!

Но вдруг как будто впервые она заметила Харитона.

- Сын мой! - извернувшись, вцепилась она в него руками. Ты должен отречься от зверя. Покайся, пока не поздно! Сведи начертание его с чела своего! Я видела город с жемчужными воротами. Близок час уже нового Иерусалима! Покайся, сын мой! повисла она на груди его уже в дверях.

Вытолкнув ее за порог, Харитон обернулся - с лицом, которого никто не знал у него до сих пор.

- Простите, - сказал он Степану Ибрагимовичу. - Я не представляю, как она попала сюда. Я провожу ее. До свидания.

- Подождите, я с вами! - вдруг окликнула его Вера Андреевна и встала из-за стола. - Я помогу.

Когда вставала она, ей вдруг бросился в глаза восьмиконечный православный крест на серебряном блюде под остывшими остатками поросенка.

- До свидания, - попрощалась она со всеми уже на ходу, встретилась глазами со Степаном Ибрагимовичем. - До свидания, всего хорошего.

Он кивнул ей одними веками.

Харитон пропустил ее на крыльцо перед собой, и дверь за ними закрылась.

- Ну и ну, - произнес кто-то.

Еще секунду за столом висела тишина, потом случился переполох. Кто-то от души засмеялся. Кто-то неловким движением сбросил и разбил фужер. Все заговорили громко и разом.

- Тут вам и Господь, тут вам и дракон, тут вам и саранча, - развел руками Василий Сильвестрович.

- Шизофрения, - пояснил Григол. - Но как она прошла охрану?

- А что же это за новый Иерусалим с жемчужными воротами? поинтересовалась Алевтина Ивановна. - Это наш-то, подмосковный?