Александр Вельтман - Повести и рассказы Страница 27

Вот уже близок лес. Старик поддерживает усталую Ольгу. Под первым навесом дерева она падает на разостланную Андреяном свиту.

– Устала, Ольга Владимировна?

Ольга не в состоянии отвечать; склонясь на руку, она, как упоенная опиумом, засыпает.

Старик присел подле нее, вздохнул, как няня над больным ребенком, который наконец заснул после долгих страданий. Но, увидев восходящее солнце, Андреян осторожно приподнялся на ноги и стал читать про себя обычную утреннюю молитву, потом взглянул на Ольгу и стал молиться за нее.

«Как однообразно идет время!» – ропщут одаренные всем, что завидно в человеческой жизни. Перед ними блестит золото, за ними ухаживает дружба, увивается лесть, им кланяется в землю зависимость, платит десятину заемщик, молится нужда… а для них единообразно время! Сравните же прошлый день с настоящим, смотря на эту святую девушку: злобно выбросила ее судьба из высоких хором, как вещь лишнюю в обители избранных; вчера еще она дышала по милости людей ароматами гостиных, а сегодня, под кровом Божьим, дышит прохладою утра.

Но недолог был мирный ее сон. Быстро повторилась в сновидении вся прошедшая ее жизнь, и вдруг вскрикнула она, с испугом вскочила с земли, бросилась к старику, озираясь мутными взорами в глубину леса.

– Господи помилуй!

– Чего ты испугалась, Ольга Владимировна?

– Его, – произнесла она, прижавшись к старику и еще боязливее оглядываясь.

– Эх, барышня, неужели ты веришь в леших? Ведь это просто сказки! Покушала бы ты теперь; спасибо куме, дала пирожка. Кушай, Ольга Владимировна, да не прогневайся, каков есть.

И вот Ольга полуднует, сидя на траве. Перед ней разостлано полотенце, на полотенце Андреян разложил разрезанный пирог, хлеб, в одной чистой тряпочке творог, в другой – соль.

– Кушай, Ольга Владимировна, – повторял он.

– Не зови меня так, зови меня просто Ольгой, своей дочерью…

– Не приходится, барышня. При людях дело иное: люди не знают тебя, а я знаю, что ты боярского рода…

Эти слова, как упрек, были неприятны для Ольги: и Андреяна она не могла называть отцом, и он отказывался от ее родства. К какому же состоянию принадлежит она? Где ей равные? Там не удостоивали, а здесь не смеют назвать ее дочерью.

И Ольга промолчала на слова старика.

– Благодарю тебя за хлеб, за соль, – сказала она, вздохнув.

Андреян собрал скудную трапезу, уложил в котомку, и они пустились далее по дороге, которая шла опушкой леса…

– Куда же пойдем мы? – спросил он.

– Не знаю; куда-нибудь, только дальше отсюда.

– Пойдем в город; там можно трудами добыть пропитанье.

– Я согласна; пойдем.

Несколько дней шли они до города, останавливаясь на ночлег в деревнях.

Подходя к заставе, Андреян хватился паспорта, холодный пот обдал старика: паспорт остался у барина. Как испуганный, он вдруг остановился.

– Что с тобой, Андреян?

– Ничего, барышня, ничего… На заставе, может, нас спросят: откуда? Мы скажем, что здешние. Слышишь, барышня, здешние.

– А если нас остановят?

– Ну, Бог даст, не остановят… Бог поможет… Его небесная сила покров наш и заступник…

– Откуда? – спросил часовой у заставы.

– Здешние! – произнесли с трепетом и Ольга и Андреян в один голос.

Их пропустили. Андреян перекрестился, входя в город, однако же паспорт не выходил у него из головы. Что делать отставному солдату без вида? Везде его примут за беглеца, нигде не дадут другого приюта, кроме острога. А воротиться за паспортом уже нельзя: нельзя оставить Ольгу одну. И Андреян не говорит Ольге о горе своем, идет городом в раздумье: что делать?

«Положусь на волю Божью! – думал он. – Что пошлет, то и будет!»

Они зашли на постоялый двор. Андриян не смел просить особой комнаты для Ольги; заплатить было нечем.

– Хозяюшка, – сказал он тихо содержательнице заездного дома, – если б ты взяла мою дочку на свой покой? Она, бедная, не привыкла к черному народу, живала все с господами, а вот теперь пришло с отцом горе мыкать… Уж я б тебе заслужил, хозяюшка!.. А она у меня мастерица шить и в тамбур и всяким золотом и бисером.

– Да куда ж это ты ведешь ее, бедную?

– На свою родину, хозяюшка, не останет от отца.

– Изволь, изволь. Пойдем, голубушка, ко мне. Как звать тебя?

– Да уж, хозяюшка, и покорми мою дочку Ольгу.

– Вестимо.

– А что, кто здесь у вас начальник в городе?

– Городничий есть, да исправник.

– А что, добрый человек городничий?

– А Бог его знает, добрый или нет; добр, как с поклоном придешь.

– Ну, а исправник?

– Вот уж это ангельская душа, на чужой кусок не зарится.

– Смотри ж, хозяюшка, у тебя на руках моя дочка; я пойду паспорт предъявлю.

И старик, сдав Ольгу на попечение хозяйки, расспросил, где живет исправник, и отправился к нему. Страх волновал старика. Остановившись перед храмом, он прочел молитву.

Без затруднений впустили его к исправнику. При входе в комнату холод пробежал по членам, но, взглянув на человека, от которого он желал веры словам своим, старик ободрился.

– Здравия желаю, ваше высокоблагородие! – произнес он твердым солдатским голосом.

– Что тебе, старик? – спросил исправник.

– Вашего милосердия пришел просить.

Не говоря ни слова, исправник вынул из кошелька серебряную монету и протянул руку к Андреяну.

– На, возьми и ступай с Богом.

– Покорнейше благодарю, ваше высокоблагородие.

– Что ж тебе?

– Милостыни не собирал, жил службой, а теперь в беду попал: потерял паспорт, ваше высокоблагородие.

– Что ж мне с тобой делать? Я тебе паспорт дать не могу.

– Поручительства вашего прошу я до присылки из полка другого паспорта… Бог милостив… Ваше высокоблагородие поверите служивому, а полиция не поверит, засадит в колодки до справок… В остроге ничего не выслужишь, а у меня на руках дочь, девушка-невеста, бесприютная… Жила в господском дворе, полюбилась сначала господам, ее и воспитали, как родную, научили всем рукоделиям, словно барышню вели… а потом рассерчали и давай гнать… Вот я и не утерпел, взял ее да и пошел по свету горе мыкать. На грех оброни дорогой паспорт; ходил, ходил, искал, спрашивал у людей: не нашел ли кто? Нет! да и только… Помогите, ваше высокоблагородие, хоть бы какое местечко, чтоб прокормиться… Хоть в сторожа… не из большого…

И Андреян поклонился в землю исправнику.

– Изволь, мой друг, я сделаю это для тебя; если твоя дочь честная девушка, то и ее пристрою.

– Ах, ваше высокоблагородие, если б вы знали, что это за девушка! Бог свидетель, что я еще такой благочестивой и разумной на своем веку не видал…

– Если отец так хвалит дочь свою, то должно верить. Приведи ее сюда.

– Сейчас, ваше высокоблагородие! – вскричал обрадованный старик.

И он побежал в заездный дом.

– Ольга Владимировна, сударыня, пойдем вместе к исправнику: добрейший человек! Бог послал его нам.

– К исправнику! Зачем я пойду?

– Ах, барышня! Он обещал пристроить тебя к месту. Говорил я, что на белом свете не без добрых людей: что бы мы стали делать без него? Милостыню просить не приходится и старому служивому, не только что тебе, барышня.

Слово милостыня отдалось в сердце Ольги; убегая от вещественного довольствия в жизни, из дома, где слово нужда было непонятно, она еще не успела подумать о том, что предстояло ей в будущем. Слово милостыня вдруг напомнило ей все, предстоящее девушке, у которой ничего нет, кроме жизни, жизни цветущей, но которой легко увянуть без родства и покровительства. У ней есть покровитель, он все для нее готов сделать, готов пожертвовать собою, он уже озаботился об ее счастии, он уже рекомендовал ее как дочь свою доброму человеку. Она нравится, ей предлагают место горничной – должность нетрудная: ходить за барышней, угождать ей, вести себя честно, не рыскать, не вести знакомства… И эти слова говорятся девушке образованной, которая может украшать собою круг избранных, просвещенных, и она должна это слушать, молчать, скрывать свои чувства, скрывать себя.

– Уговор лучше денег, – повторяет ей будущая ее барыня. – Прошу у меня не лепиться, быть расторопной; белоручек я не люблю! Пять рублей в месяц жалования, а хорошо поведешь себя – к празднику на платье; случится, за хорошую услугу и свое отдам. Что ж ты, моя милая, молчишь? Хочешь или нет на этих условиях?

Андреян тут же стоял; и в нем эти слова перевернули сердце, и он почувствовал в эту минуту положение Ольги.

– Барыня, – сказал он, – уж без условий примите мою дочку; она не знает еще этих обрядов, Бог не приводил еще ей терпеть нужду…

И старик поклонился в ноги важной супруге исправника, а у Ольги покатились из глаз невольные слезы.

– Изволь, пожалуй и без условий, по службе буду и награждать. Перевези же, милая, свой скарб: ты мне понравилась.