Анатолий Курчаткин - Солнце сияло Страница 27

- Не располагаем автоматом. Сдан при демобилизации вместе с противогазом.

Не знаю почему - вот уж на этот раз я точно не знал почему, - но мне не хотелось обсуждать с ним мои музсочинения с такой практической точки зрения. Я не получал от этого кайфа. Не говоря о том, что место на "площадке" меня не колыхало.

Гримаса глубочайшего разочарования на Юрином лице, которой он хотел пригвоздить меня к позорному столбу, сменилась выражением сострадания.

- Смотри! - сказал он. - Но с Бочаром тебе в любом случае будет не грех познакомиться.

- Да чего, с удовольствием, - отозвался я.

Что было больше, чем правдой. Я тогда получал от каждого нового знакомства такой кайф - моя бы воля, я тем лишь и занимался, что знакомился и знакомился.

За окном была полная темь, по часам - метро уже не работало.

- Что, оставишь меня у себя? - спросил Юра. - Найдется, на чем лечь?

- О чем разговор, граф! - Юрино решение остаться, как я чувствовал, свидетельствовало, что он по-настоящему расположен ко мне и я обрел в его лице не просто доброго знакомого, а друга.

Назавтра, поднявшись, мы прежде всего включили телевизор. Утро было уже весьма не раннее, и на экране появились плывущие по улицам подобно сошедшему с гор селю демонстрирующие толпы.

- О, Николя уже пашет! - указывая на экран, сказал Юра, называя Николая почему-то на французский манер. В голосе его слышалось откровенное довольство, что ему самому нет никакой нужды в такую пору, когда можно только продрать глаза, мерзнуть на улице.

- Отличная какая картинка! - восхитился я, указывая на экран, изображение бурлящей толпы на котором было так сочно по краскам, ярко-празднично, как в реальной жизни эта толпа не выглядела.

- Ну так "Сонька" же, - отозвался Юра с такой интонацией, словно имел к этой японской корпорации, что произвела мой телевизор, самое прямое и непосредственное отношение.

- Низкопоклонствуем перед Западом, граф, - сказал я.

- Какой это Запад. Напротив, Восток. А насчет низкопоклонства... - Юра, похоже, придал моим словам некий особый смысл. - Америка, знаешь, какая страна? Нам и не снилось.

- А ты откуда знаешь какая? - спросил я.

- Собственным опытом. Я там жил. Полтора года. И не где-нибудь, а в Сан-Франциско. А то бы я говорил, если б не знал!

- Ну так жил-жил, а вернулся же обратно?

- Век бы не возвращался! - Юра взялся за косичку обеими руками и, потянув ее вниз, высоко вверх взодрал себе подбородок. - Зацепиться не получилось. Туда-сюда, тырк-пырк, какой-нибудь десятой пристяжной в чужую упряжку - вот только так. Пришлось салазки назад заворачивать. А так-то мне по кайфу, как там. Отношения между людьми там совсем другие. Кто к этим отношениям не способен - вали, конечно, без слов и не вякай. А у меня с этим никаких проблем. Зацепиться не получилось!

- Что ты имеешь в виду под другими отношениями? - перебил я Юру.

- А то, как они понимают свое место в жизни. Шуруй свое дело, твое дело - твоя крепость, а все остальное - на этот шампур. Такой вот шашлык.

- Что, это нормально, - отозвался я через некоторую паузу, которая понадобилась мне, чтобы осознать цветистую Юрину метафору. - Очень даже верно и хорошо.

Я и сейчас так считаю. Иметь свое дело, тащить сквозь жизнь его линию, и это - ствол, а прочее - ветви. Я только не знал еще тогда, что одни и те же слова могут выражать совершенно различное.

- Смотри, смотри, смотри! - вдруг закричал Юра, тыча в экран.

Я метнул глаза в сторону телевизора - и увидел: к капоту стоящего поперек улицы грузовика медленно, пятясь широким слоновьим задом, шел автобус. А у капота, спиной к автобусу, стоял демонстрант. Человек в серо-голубой милицейской шинели бросился к демонстранту, толкнул его, демонстрант отлетел в безопасность, и в то же мгновение автобус вмял милиционера в бампер грузовика. Вмял - и замер.

- Мать твою! - вырвалось у нас обоих одновременно.

Режиссер в Стакане переключил камеру, и на экране снова потек селевой поток демонстрации.

- Ну, видал Россию нашу?! - воскликнул Юра. - Вышли на демонстрацию нет спокойно пройти, кого-нибудь насмерть уделать нужно!

Я вспомнил отца с матерью, сидящих в Клинцах на одной картошке, самолично выращенной на огороде. Сестру с мужем, собирающих для моего двухлетнего племянника одежду по всем знакомым.

- Но жизнь в самом деле тяжелая, - сказал я. - В самом деле люди в отчаянии. На еду людям денег не хватает.

Юра замахал руками:

- Ну вот, еще от тебя слышать такое! Проголодаешься - найдешь способ, как у жизни свой кусок вырвать. Способов много. Мы же с тобой вырываем?

- Вырываем. - Я был вынужден согласиться с ним.

- И другие, только захоти, вырвали бы. Привыкли, что им все с руки подают. А ты побейся! Не рассчитывай на доброго дядю. Кончился дядюшка!

Все было так, как он говорил. И что-то не так. Но я не понимал что.

Великое изобретение цивилизации, сблизившее страны и континенты, подав свой пронзительный звенящий голос, разрешило все затруднения моей мысли.

Я снял трубку и услышал голос Конёва:

- Вот интересно! Сидим дома, когда такие события! Телевизор смотришь?

- Смотрю.

- Видел, что с ментом сделали? Это на вещание камеру отключили, а мы-то в Стакане все видели. Всмятку мента. Толпа жаждет крови.

Впервые тогда, в тот миг, мне подумалось, какая это подлая вещь, телевидение. Куда древнеримским циркам с их гладиаторскими боями. Вот так взять и показать всему миру реальную человеческую смерть - как какой-нибудь кадр из фильма, как постановочный трюк, блистательно отработанный послушными режиссерской воле актерами!

- И что ты звонишь? - спросил я Конёва. - Что я должен, если не сидеть дома?

- Пахать! - закричал Конёв. - Микрофон в зубы, камеру наперевес - и вперед! Срочно в Стакан! Нужно в связи со всеми этими событиями интервью брать. На мне комментарий, на тебе интервью.

- Что? На службу, родине кровь отдавать? - посмеиваясь, спросил Юра, когда я положил трубку. И, получив от меня утвердительный ответ, высоко вскинул брови: - Ну, и нужна тебе такая служба? Чтобы вот так дергали - как пескаря из пруда крючком?

На этот его риторический вопрос я уже не ответил - так, отделался неопределенным пожатием плеч и выпячиванием губ. Да, вот, что поделаешь, означало это мое телодвижение, подкрепленное для вескости мимическим упражнением.

На самом же деле я был в таком кайфе - сравнимо с тем, какой я испытывал вчера за столом с Юрой и Николаем. А то, пожалуй, и посильнее. Я только сейчас осознал до конца, как завидовал Николаю, что он там сегодня с камерой, в нем нуждаются, он в деле, в плуге, - он запряжен. Я тоже хотел быть запряженным. О, как хотел! Зная о себе это - и только не осознавая.

И вот желание мое оказалось исполнено.

Глава девятая

Не знаю, что за причина, надо признаться, не видя в том никакого смысла, и вот, тем не менее, я довольно часто думаю о сущности времени. Как оно было бездонно в детстве. Можно сказать, что в детстве его не было вообще.

В армии время текло, как большая, ленивая, медленно влекущая себя к бесконечно далекому и столь же бесконечно желанному морю дембеля просторная равнинная река. Но при этом ее течение было до того заметно - ты мог наблюдать, как перемещает себя от одного дня к другому каждая молекула речной воды.

Время может растягиваться, сжиматься, лететь, ползти, может быть незаметно и, напротив, с назойливой бесцеремонностью заявлять о своем существовании.

Оборачиваясь сейчас в тот 1993 год, вернее, в его вторую половину, начиная с майских праздников, я испытываю чувство восторженного потрясения. Я прожил за те восемь месяцев, двести сорок пять дней, целую жизнь.

Интервью, после того, как я по срочному поручению Конёва сделал в День международной солидарности трудящихся первое, неким решением судьбы стало для меня определяющим жанром. Я лепил их, случалось, по два в неделю. И это были не новостные интервью - для перебивки кадра, оживления сюжета, интервью-комментарий, - а интервью-беседы. Я стал в программе главным специалистом по ним. Даже не в программе. В самой программе обычно давали небольшой кусочек беседы, фрагмент, а вся беседа шла потом отдельной передачей. Прокручивая сейчас иногда на видаке по какому-нибудь поводу свой архив, я, бывает, натыкаюсь на пленку из той поры: мальчишка с пухлым, едва не детским лицом сидит рядом с одним из советников президента страны по экономическим вопросам и с отважным видом разглагольствует о монетаристской политике, бегстве капиталов за границу и стабилизации рубля, а советник счастлив, важничает и любуется собой - как гусь своим отражением в луже, и его ничуть не колышет, что перед ним пухлолицый мальчишка, мало что смыслящий в сути тех слов, которые произносятся.

Слух обо мне прошел по всей Руси великой, и у меня зазвонил телефон: кто говорит? - слон! Собственно говоря, это не шутка, почти так все и было. Звонили мне по одному и тому же поводу: выражая желание появиться на экране в роли интервьюируемого. Какие люди звонили! С каких олимпийских высот власти и бизнеса они спускались, чтобы засвидетельствовать мне самое искреннее почтение и уважение. Правда, звонили не они сами, а их референты, помощники, секретари, заместители, но то, что эти референты-заместители мне свидетельствовали и выражали, они делали от имени своих боссов.