Сергей Юрьенен - Фашист пролетел Страница 27

- А в чем?

- Поступай он у нас, никаких бы проблем. Говорили ведь друзья-приятели, а он свое: "Москва! Россия!" Головка от успехов закружилась. Так ведь, Александр? Руку на сердце?

- Воды в рот набрал? Чего молчишь?

- Осознал. Я вижу по глазам.

- Ты осознал?!

Врезавшись в спину, косяк разрубает его надвое.

Обдавая духами и разбрасывая шнур, мать Адама приносит белый телефон и дорогую записную книжку: на черно-лаковой обложке палехской росписи Иванушка-дурачок держит за хвост Жар-птицу.

- Сейчас сплетем интригу... Но на дневное поздно. Пробуем заочное?

- Что ж делать, - скорбно отвечает его мама.

- Одно условие. Придется где-то поработать.

- Слышал?!

- Главное, чтобы в университет поступил. А там устроим и дневное. Всемогущая чужая мать снимает трубку, вставляет палец и оглядывается, полная азарта:

- Исчезните, мальчишки!

В новой комнате Адама мебель позднего репрессанса. Александр раздвигает шторы. Вид на внутреннюю стену того же дома, но под прямым углом свернувшего на Ленинский проспект. Окна, балконы. Через квартал дом делает еще один угол, а где-то там каре замыкается.

Исхода нет.

- Смирись, - напоминает мудрость обитатель клаустрофобной этой комнаты. - Смирись, гордый человек.

- Вот! - говорит и демонстрирует ему Александр. - Я лучше в баре блядям буду! Подавать. Шампань-коблер. Может, действительно податься в бармены? Модно, престижно, перспективно, прибыльно. А опыт из-за стойки...

- Какие бары? О чем ты...

На минувших каникулах Адам совершил попытку проникнуть в сферу обслуживания. Боем в отель для иностранцев. Куда там! Все схвачено ГБ. Чтобы стать Феликсом Крулем, нужны, по меньшей мере, лейтенантские погоны.

- Не знаю. Тогда не знаю, - кружится Александр, уворачиваясь от углов. - Свалю на стройку коммунизма. ГЭС в Таджикистане строить. ЛЭП-500 через тайгу тянуть. Деклассируюсь. Уйду в низы. Джек Лондон, ранний Горький...

- Эх, батенька... - Из-за Полного собрания сочинений В.И.Ленина, нависающего над рабочим местом, извлекается и булькает резиновая грелка. Свое возьмем всенепременно. Именно в этой перспективе следует принять сложившиеся обстоятельства. Чему нас учит Гегель? Компромисс есть признак зрелости. Давай за зрелость коньячку. Сосуды расширяет. Куда ты, ну, куда?

И руку в дверной косяк - поперек портьер.

- Не сходи с ума. Судьба решается?

- Вот именно. Но на ваших кухнях. Пусти.

- Но фурии меня же разорвут?

- Сорвемся вместе?

- Куда теперь? На стройки коммунизма?

Ударом по локтевому сгибу он срубает руку друга.

* * *

Балкон пуст.

Под ним листва.

Под листвой на скамейке Александр.

Она там борется за право на выход, а он сидит и ждет. В чужом дворе. Давно. Настолько, что незамеченным не остаётся. От компании взрослых парней, которые нешумно гужуются вокруг какой-то иностранной машины в дальнем углу, где служебный вход в магазин "Военная книга", отделяется один и совершает неторопливый разведподход. Он старше лет на пять и с виду спортсмен, вернувшийся на Родину, по меньшей мере, с серебром. В расстегнутых полукедах, американских джинсах и сетчатой майке атлет подходит с неспортивной просьбой закурить. На скуле красивый алый шрам, коротко стрижен, не отталкивает, но и симпатичным не назвать - глаза, как у снайпера. Спокойные, холодные. Не обидевшись отказом, извлекает пачку нездешнего "Лорда": "Тогда я тебе дам. Бери, не стесняйся. Ах, ты без спичек... - Щелкает невиданная зажигалка. - А хуй без яичек?" И подносит газовый огонь к бороде Александра, который успевает отдернуться, после чего ломает сигарету... "Зря, - не обижается атлет. - Немецкая".

После чего удаляется. Такая рекогносцировка. Одновременно демонстрация превосходящих сил.

Что делать? Район генеральский.

Дом - со шпилем...

На балкон выскакивает тощий мужчина, берется за перила и нависает в грозном ожидании. В полосатых пижамных, в обвисшей майке.

Дверь подъезда распахивается.

Она выбегает прямо под окрик сверху:

- Немедленно домой!

У нее подламываются каблучки.

Отец тщедушный, но голосина на весь двор:

- Сию минуту не вернешься, можешь вообще домой не приходить!

Преодолев момент нерешительности, она переходит на бег. Цок-цок-цок. Выбегает из сферы влияния. За углом останавливается и закуривает.

Параллельно пройдя под листвой, он догоняет ее в арке. Перед поцелуем она выдувает дым в сторонку и отводит руку с сигаретой, фильтр которой запачкан перламутровой помадой.

Потом смеется. Вытирает ему губы кружевным платочком.

В железных воротах арки дверь с высоким порогом. Переступая, они оказываются посреди Коммунистической.

- Куда?

- В постель. В отель. И шампанского в номер!

Гостиница.

На стойке табличка "Мест нет".

Но если бы они и были, "места", для вселения необходимы паспорта, иногородние в них прописки и штампы о регистрации брака...

- Здесь вам не Париж!

Турникет выталкивает их по одному.

- Зарегистрируемся, может?

- А может, просто в Париж? Мадемуазель?

- Мне больше нравится мадам.

На фонарных столбах загораются пары белых шаров, освещая сверху отяжелевшую листву лип. Ленинский проспект превращается если не в Бродвей, то в Брод. Вздувающимся от корней асфальтом они бредут среди себе подобных пар. Навстречу проходит черноволосая девушка с лицом, как из мрамора. Удивительно правильным.

- Красивая, правда?

- Не знаю.

- А ты мог в нее влюбиться?

- Нет.

- Почему?

- Потому что влюблен в тебя.

Она смеется.

- Комедия!

- Почему?

- Есть кого, есть чем, но негде... Анекдот!

За перекрестком заманчиво чернеет парк.

- А там?

- Опасно. Девчонку там одну недавно... Прямо при ее парне.

Они возвращаются в ее огромный двор. Отсюда видно телевышку, ажурный силуэт возносит к звездам красные сигнальные огни. Они идут под деревьями, потом вдоль забора. Кверху чугунными лапами лежит скамья. В четыре руки они ее опускают. Подтянув юбку, она садится ему на колени, лицом к лицу. С интересом смотрит, как он на ней расстегивает блузку.

- А этот знаешь? - и заранее смеется. - "Как ты находишь мои груди? С трудом!"

Лифчик она могла бы не носить. Зато соски на небольших ее грудях, как ежевичины. Одну он берет губами. Она обнимает его за шею, и, выгибаясь, запрокидывает голову.

Голая лампочка вдали освещает дверь ее подъезда. Никто уже не входит, не выходит. Ночь. Полоска просочилась посреди туго натянутой и шелковистой ткани.

- Давай?

- А вдруг ребята?

- Ребята уже кончили и спят.

- Нет, я боюсь. Ребята во дворе у нас ревнивые.

- Я, между прочим, тоже.

- Нет, я серьезно... За мной весь двор следит. Считается, что я тут первая красавица.

- Но ведь не по ночам?

- А кто их знает? Соседи свою овчарку выведут, а мы... Представь себе завал!

И зажигает сразу две. От сигареты саднит.

Время уходит.

Она рассказывает анекдоты. - А этот знаешь? Первая брачная ночь. "Теперь ты можешь сделать, что тебе мама всегда запрещала". Он по нижней губе пальцем: "Бу-бу-бу!" Почему ты не смеешься?

- Не смешно.

- Хочешь историю из жизни? Однажды в девятом классе шла из школы, тип увязался. Звал в подвал. Ну что вам стоит, девушка? Я только что освободился, столько лет без женской ласки. Разочек, умоляю. Даже можете перчатку не снимать. Я убежала. Ничего тогда не понимала... - Несмело она берется за пряжку офицерского. - Могу предложить вам руку.

- Только вместе с сердцем.

- Ты сам когда-нибудь...

- Что?

- Ну, это?..

- Никогда.

- Врешь, все мальчишки... Черт! Ноготь сломала об твой брезент... Рука у нее гибкая. - Только ты не подглядывай. - Он закрывает глаза, мысленно видя усилия по извлечению. - У-у, какие мы горячие... А это что? Ты что, уже?

- Нет. Это слезы.

- Какие слезы?

- Первыя любви.

- Это нормально?

- В данной ситуации.

- Все-таки странно.

- Что?

- Ты такой ангел, а он...

- Диавол?

- Нет, но... Вид фашиста. Знаешь, в каске?

- Дуализм мужской природы познавала она собственноручно.

- Умный ты... Я правильно?

- Са ва...

- Я не знала, что ты и по-французски говоришь.

- Пока не говорю...

- А почему он щелкает?

- А соловей.

- Соловей, ага. Разбойник!

Он замирает на вздохе.

- О-ля-ля... Ты знаешь? Это впечатляет.

- Мерси.

- Но все-таки лучше?

- Чем ничего.

Закурив, она затягивается и растягивается. - Да-а, верно сказано. Любовь не вздохи на скамейке... Кто это написал?

- Не я.

* * *

- Зачем так унижаться? Причем, бессмысленно? Все равно уеду я отсюда.

Действительно! Ведь чистый Достоевский!

- Снова он за свое...

Свет в окне уже только у них. Люди с чистой совестью спят, только у них: не горит - полыхает. Засвечивая их "семейный совет". Выдавая их с головой Заводскому району. В попытке замаскировать наличие проблемы мама сцепляет занавески деревянными прищепками. Снова садится за стол.