Насмешливое вожделение - Драго Янчар Страница 27

двоих чокнутых, намокли и свалялись, как заячья шерсть, как шерсть какого-то дикого зверя из зоопарка, сейчас эти волосы были светлыми и мягкими. Веснушки на щеках, тонкие пальцы, перебирающие устриц, рот, высасывающий их скользкое содержимое. Влажные глаза, затуманенные глаза холоднокровного животного, признающего тепло от присутствия другого зверя, мчащегося рядом в ночи к некой цели. Лавина одышливых слов, бегущих над столом и не признающих звучащего вокруг многоголосия, особенных слов, которым внимают и воспринимают их в стеклянном колоколе.

3

Когда они остались одни, Ирэн начала рассказывать о последнем деле, которое ее наставник, проницательный судья, вел сегодня утром в суде. Осужденный ранее насильник после освобождения из заключения снова совершил изнасилование. Все в деле было очевидным, но адвокат, сволочь, пристал: почему это она села в машину, почему вообще села в машину посреди ночи? На лице Ирэн Андерсон отразился праведный гнев юриста-стажера: его не смогли осудить, — воскликнула она, пылая щеками, — хотя женщина была изнасилована, больше того, унижена. — Присяжные, — заметила она, — присяжные, случается, не замечают очевидного. Грегор знал, что присяжные не страдали от слепоты. Да и Ирэн тоже. Но говорить об этом в Америке, особенно среди порядочных людей, порядочных, либеральных, артистических натур Юга Америки не принято. Суд присяжных прекрасно знал, кто стоит перед ними — чернокожий. Ирэн была либеральной, ее артистическая среда была либеральной. Никогда, рассказывая о своих судебных делах, никогда она не упоминала цвет кожи обвиняемого или преступника. В ее артистической компании не было ни одного чернокожего, кроме одного черного джазиста во время карнавала, однако о черных никогда не говорилось ничего плохого. Вообще-то о них и об их несчастном цвете кожи совсем не говорили, об этом рассуждают реднеки. Присяжные тоже об этом не говорили. Но и без упоминания было ясно: насильник был чернокожим. Если женщина посреди ночи садится в машину к чернокожему, подвыпившему чернокожему, что было очевидно, так как от него несло алкоголем, к опасному чернокожему, что совершенно очевидно, к вышедшему из заключения чернокожему, она должна понимать, к чему это может привести. Суд присяжных не был слеп, суд присяжных был строг. Что это за женщина, которая посреди ночи садится в машину к такому очевидно подозрительному мужчине. Суд присяжных принял решение на основании неартикулированного нравственного чувства.

4

Он и она никогда не согласятся, что в ночь с понедельника на вторник было фактически совершено изнасилование. Человеческие отношения чрезвычайно сложны, и даже самые близкие никогда не скажут друг другу всей правды. Никогда! С восклицательным знаком, дорогой Фред. Даже когда они захотят все рассказать, остается что-то недосказанное. Конечно, можно избавиться от чувства стыда, банальность возвести в ранг радости и удовольствия, можно отбросить ценности морали и цивилизации, но все равно останется потаенная мысль, которую нельзя произнести вслух. Это понимает и Гамбо, художник-фотограф, изобретатель, знаток правды жизни: даже причастные к порноиндустрии в действительности не раскрываются до конца. Возможно, раскрываются даже меньше, чем все остальные. Потаенная, смутная мысль, которая ударяет в какой-то момент и которой подчиняются воля, тело, система ценностей, всё… эта мысль станет понятной много позже, когда вновь будет неминуемо непроизносима. Ее, эту мысль, можно только осуществить, но нельзя высказать.

Грегор Градник никогда не признает, что все в нем сосредоточилось на этом направлении, на векторе, ведущем к Ирэн Андерсон, сосредоточилось в тот момент, когда его уважаемый коллега Фред Блауманн заметил: говорят, что она ему не совсем верна. Питеру, писателю на велосипеде. Фред ничего не добавил, а Грегор больше никогда ни о чем не спрашивал. В конце концов, это была совершенно приличная компания. Хотя они, конечно, жили артистично, а во время праздника с волшебным названием Марди Гра, вообще слегка слетели с катушек, то есть вели себя еще более артистично, интенсивно артистично, с ними не могло случиться того, что тогда могло произойти с Грегором Градником, от таких падений они были надежно застрахованы. В бар, подобный «Ригби», они и носа не кажут, хотя, конечно, никто ничего не имеет против. Артистизм, как правило, демократичен. Воскресные евангелисты — такой же нонсенс, как порнография. На вечеринке можно затянуться травкой, однако наркомания ассоциируется с любым злом и насилием. Человеческие пограничные наклонности всегда были связаны с говорят и совсем. Когда они проезжали мимо католического колледжа, из дверей которого высыпали девочки в форме, Фред выдал комментарий о сдерживающих моральных факторах, вызывающих, говорят, неистовый катарсис, но остановился на полуслове, и комментарий повис в воздухе. В той артистической компании, в которой Ирэн вращалась по причине артистизма Питера Даймонда, она существовала весьма свободно, правда, в тщательно очерченных незримых границах. Эти границы нарушил какой-то чужак из Восточной Европы. Сначала он к ним только подступался, а потом преступил их, причем не совсем приличным образом. В тот день, когда Питер Даймонд отправился в Нью-Йорк, в тот же вечер чужак пришел к ней и одолжил знаменитый велосипед. Они сидели в полумраке вдвоем, пили любимый виски Даймонда. В воздухе запахло правонарушением. Это было настолько неподобающе, что никто из приличной артистической компании на такое бы не решился. Это было двусмысленно, непристойно. Это была коварная ловушка, волк подстерегал отбившуюся от стада одинокую лань, с первого же мгновения дав ей понять, что он здесь в ожидании минуты слабости. Эта вечерняя встреча происходила в квартире писателя-велосипедиста, который незадолго до ее начала звонил из Нью-Йорка, запахло грехом, вторжением силы плоти, про которую Ирэн Андерсон хорошо знала благодаря работе в суде.

5

И когда кто-то, наконец, выключает шумный ящик, когда умолкают крики, буханье ударов, вопли толпы и завывание диктора, в полупустом ресторане слышится только позвякивание посуды на кухне, в этой неожиданной пустой тишине мир сужается еще больше, атмосфера накаляется. Грегор понимает, что должен сказать что-то совершенно банальное, чтобы снять это напряжение, которое надвигалось на них обоих как осадок красного далматинского вина.

«Устрицы, — произносит он. — Ористид врезал Одетте из-за устриц».

Достаточно банально? Ага, Ирэн смотрит с интересом. Женщинам интересны банальные вещи, когда небанальные становятся такими же тяжелыми, как далматинское вино.

«Она плакала, — продолжает он, — поэтому он ей врезал. А когда после этого она заплакала еще горше, он расстроился. Думал, как ее рассмешить. И тут ему в голову пришла отличная идея: он учредил школу креативного смеха».

Ирэн понравилось. Это было почти как сбалансированный чеснок. Это было очень по-американски. И почти артистично.

Потом откуда-то появился бас-кларнет и начал какую-то джазовую тему, другие инструменты по очереди ее подхватывали и развивали, создавая ощущение единой