Михаил Арцыбашев - Санин (сборник) Страница 28

Но от нее повеяло холодом, и руки его ослабели.

– Ну будет… чего разгневалась, моя кошечка! – с нежной укоризной проговорил он.

– Отстаньте от меня… Тут я… Отстаньте же!

Злым усилием Лида вывернулась из его рук. Зарудин физически обиделся за то, что порыв страсти его пропал даром. «Черт знает! – подумал он. – Свяжись с ними!..»

– Да что с тобой? – раздраженно спросил он, и красные пятна выступили у него на скулах.

И как будто этот вопрос что-то уяснил Лиде, она вдруг закрыла лицо руками и совершенно неожиданно для Зарудина залилась слезами. Она плакала совсем так, как плачут деревенские бабы: закрываясь руками, наклонившись всем телом вперед и протяжно всхлипывая. Длинные космы волос повисли вдоль мокрого лица, и стала она совсем некрасивой. Зарудин растерялся. Улыбаясь и боясь обидеть ее этой улыбкой, он попытался отнять ее руки от лица, но Лида упорно и упрямо удерживала их и все плакала.

– Ах ты, Господи! – вырвалось у Зарудина.

Опять ему захотелось прикрикнуть на нее, дернуть за руку, сказать что-нибудь грубое.

– Да чего ты, собственно, ревешь?.. Ну сошлась со мной… Ну? Вот горе! Да почему именно сейчас, что такое? Да перестань же! – визгливо крикнул он и дернул ее за руку.

Голова Лиды с мокрым лицом и распустившимися волосами дернулась от толчка, и она внезапно замолкла, опустив руки, сжавшись и с детским страхом глядя на него снизу вверх. Сумасшедшая мысль о том, что теперь всякий может ее бить, вдруг мелькнула у нее в голове. Но Зарудин снова ослабел и заговорил вкрадчиво и неуверенно:

– Ну, Лидочка… будет! Ты сама виновата… К чему эти сцены… Ну ты много потеряла, но зато и счастья было много… Никогда нам не забыть эти…

Лида опять заплакала.

– Да перестань же-е! – прокричал Зарудин.

Он прошелся по комнате, подергивая усы над вздрагивающими губами.

Было тихо, и за окном тихо качались, должно быть тронутые птицей, тонкие зеленые ветки. Зарудин с трудом овладел собой, подошел к Лиде и осторожно обнял ее. Но она сейчас же вырвалась и, угловато выворачивая локоть, нечаянно так ударила его в подбородок, что зубы отчетливо лязгнули.

– А, черт! – воскликнул Зарудин, обозлившись и от боли, и еще больше оттого, что лязганье было очень неожиданно и смешно.

Хотя Лида не заметила этого лязганья, но инстинктивно почувствовала Зарудина смешным и с женской жестокостью воспользовалась этим:

– Что за выражения! – передразнила она.

– Да ведь это хоть кого выведет из себя! – с трусливым негодованием возразил Зарудин. – Хоть бы, наконец, узнать, в чем дело!

– А вы не знаете? – с той же иронией протянула Лида. Наступило молчание, Лида упорно смотрела на него, и лицо ее горело. И вдруг Зарудин стал бледнеть быстро и ровно, точно серый налет извне покрывал его лицо.

– Ну, что жы вы?.. Что же вы молчите? Говорите что-нибудь, утешайте! – заговорила Лида, и голос ее перешел в истерический крик, испугавший ее саму.

– Я… – проговорил Зарудин, и нижняя губа его задрожала.

– Да, никто другой! К сожалению, вы! – почти прокричала Лида, задыхаясь от злых и отчаянных слез.

И с него, и с нее как бы сползал какой-то покров изящности, красоты и мягкости, и дикий растерзанный зверь все ярче выступал под ним.

Ряд комбинаций с быстротой молнии замелькал в голове Зарудина, точно стая юрких мышей набежала туда. И первая была та, чтобы немедленно развязаться с Лидой, дать ей денег, чтобы она устроила выкидыш, и покончить историю. Но хотя он считал это лучшим для себя и необходимым, Зарудин не сказал этого Лиде.

– Я, право, не ожидал… – пробормотал он.

– Не ожидал, – дико выкрикнула Лида. – А как смели не ожидать этого?

– Лида… я ведь ничего не… – проговорил Зарудин, боясь того, что хотел сказать, и чувствуя, что скажет.

И без слов Лида поняла его. Ужас отчаяния исказил ее красивое лицо. Она беспомощно опустила руки и села на кровать.

– Так что ж мне делать? – со странной задумчивостью проговорила она как бы сама себе. – Утопиться, что ли?

– Н-ну… зачем же так…

– А знаете, Виктор Сергеевич, – вдруг проникновенно и пристально глядя ему в глаза, медленно произнесла Лида, – ведь вы даже и очень не прочь, чтобы я утопилась!

И в ее глазах и подергиваниях красивого рта было что-то такое печальное и страшное, что Зарудин невольно отвел глаза.

Лида встала. Вдруг ей стало страшно и противно, что она могла думать о нем, как о спасителе, о том, чтобы жить с ним всегда. Ей захотелось почему-то потрясти рукой, высказать ему свое презрение, отомстить за унижение, но она почувствовала, что если заговорит, то заплачет и еще больше унизит себя. Последняя гордость, остаток красивой и сильной прежней Лиды, удержала ее, и вместо того она сдавленно, но ясно и выразительно, неожиданно и для себя, и для Зарудина проговорила:

– Скотина!

И бросилась к двери, зацепившись и разорвав кружево рукава о ручку замка.

Вся кровь прилила в голову Зарудину. Если бы она крикнула «подлец, негодяй», он бы снес это совершенно спокойно, но слово «скотина» было так некрасиво и так противоречило тому представлению, которое создал о себе Зарудин, что он потерялся. Покраснели даже белки его красивых выпуклых глаз. Он растерянно улыбнулся, пожал плечами, застегнул и распахнул опять китель и почувствовал себя искренно несчастным.

Но одновременно где-то внутри его тела начало расти чувство свободы и радости, что так или иначе – все кончилось. Трусливая мысль подсказала ему, что такая женщина, как Лида, больше никогда не придет. На секунду ему стало досадно, что потеряна такая красивая и вкусная любовница, но он махнул рукой:

– А и черт с ней… мало ли их!

Он поправил китель, еще дрожащими губами закурил папиросу и, удачно вызвав на лице беззаботное выражение, вышел к гостям.

XVIII

Из игроков никто, кроме пьяного Малиновского, не занялся игрой.

Всем было остро любопытно, какая женщина и зачем пришла к Зарудину. Тем, которые догадывались, что это Лида Санина, бессознательно было завидно, и воображение их мешало играть, рисуя ее невиданную ими наготу и ее сближение с Зарудиным.

Санин недолго посидел за картами, встал и сказал:

– Не хочу больше. До свиданья.

– Постой, друг, куда ты? – спросил Иванов.

– Пойду посмотрю, что там делается, – ответил Санин, ткнув пальцем в запертую дверь.

Все засмеялись его словам, как шутке.

– Будет паясничать! Садись, выпьем! – сказал Иванов.

– Сам ты – паяц! – равнодушно возразил Санин и ушел.

Выйдя в узенький переулок, где росла сочная и густая крапива, Санин сообразил, куда должны выходить окна квартиры Зарудина, осторожно придавливая крапиву ногами, добрался до забора и легко поднялся на него. Наверху он едва не забыл, зачем влез, так приятно было ему с высокого забора смотреть вниз на зеленую траву и густой сад и всеми напряженными от усилия мускулами ощущать свежий и мягкий ветерок, мягчивший жар и свободно продувавший насквозь его тонкую рубаху.

Потом он спрыгнул вниз, попал в крапиву, с грустью почесал ужаленное место и пошел по саду. К окну он подошел в то время, когда Лида сказала:

– А вы не знаете?

И сейчас же по странному выражению ее голоса понял, в чем дело. Прислонившись плечом к стене, он смотрел в сад и с интересом слушал изменившиеся, расстроенные, возбужденные голоса. И ему было жаль красивую униженную Лиду, с прелестным обликом которой так не вязалось грубое, животное и тяжелое слово «беременна». Но больше, чем разговор его занимал странный и нелепый контраст между дикими и злыми голосами людей в комнате и светлой тишиной в зеленом саду, данном природой этим самым людям.

Белая бабочка, падая и взлетая, легко порхала над травой, купаясь в солнечном воздухе, и Санин так же внимательно следил за ее полетом, как и за тем, что слышал.

Когда Лида крикнула: «Скотина!» – Санин весело засмеялся, оттолкнулся всем телом от стены и, уже не думая о том, что его могут увидеть из окна, медленно пошел по саду.

Ящерица, торопливо перебежавшая ему дорогу, привлекла его внимание, и Санин долго следил за ее гибким травяным тельцем, ловко скользившим в зеленых бурьянах.

XIX

Лида пошла не домой, а в противоположную сторону.

Улицы были пусты, и жаркое марево струилось в воздухе. Короткие тени лежали под самыми заборами и стенами, уничтоженные торжествующим зноем.

Только по привычке закрывшись зонтиком и не замечая, жарко или холодно, светло или темно, Лида быстро шла вдоль заросших пыльной травой заборов и, опустив голову, сухими блестящими глазами смотрела под ноги. Изредка навстречу ей попадались равнодушные, пыхтящие, разваренные жаром люди, но их было мало, и летняя послеобеденная тишина стояла над городом.

Какая-то белая собачонка, торопливо и осторожно принюхиваясь к ее юбке, увязалась за Лидой, озабоченно пробежала вперед, оглянулась и помахала хвостиком, утверждая, что они идут вместе. На повороте стоял мальчик, маленький, уморительно толстый, в рубашонке, хвостиком высовывающейся сзади из панталон, и, напружинив измазанные бузиной щеки, отчаянно пищал в стручок.