Людмила Петрушевская - Номер Один, или В садах других возможностей Страница 28

Далее Номер Один, держа в руках свои богатства (видеокамера под полотенцем на плече), пошел вперед. Кепку провалил в щель, когда переходил из тамбура в тамбур.

Одно купе в следующем вагоне было пустое, но вещи уже лежали на второй полке. Выглянул в коридор. В конце, в тамбуре, у выхода, какая-то стая довесков прощалась, видимо, с провожающими, галдя в сторону перрона и то и дела лопаясь от хохота. Коллективная, б, от школы поездка. Это их купе пустое.

Номер Один подхватил с полки небогатого вида, но полный рюкзак, вытряхнул какие-то шмотки, положил туда все свое, икру-камеру-водку-трусы-носки, плюс со стола два объемистых теплых пакета видно что со жратвой, с гвоздя прибрал чью-то висящую на крючке черную куртку под кожу, набросил ее, возложил американские очки на нос (все расплылось как от вазелина) и в таком виде попер мимо довесков (они и не оглянулись, смеясь, расступились и все), добрался до вагона СВ, открыл купе для проводников и лег на верхнюю полку. В этом купе проводники обычно провозят левых пассажиров.

Проводница явилась, когда поезд уже тронулся, а как же, открыла своим ключом дверь.

- Из главного по организованной,- подняв голову, сказал Номер Один. Тронул верхний карман.

- И что?- невнимательно реагировала проводница. Нижняя губа ее обвисла. Баба явно испугалась, инстинктивно испугалась, опытная женщина. Лежит убийца.

- Иди на х.,- отвечал он.

- Для тебя, мой хороший, постараемся. Радость сделать?- приветливо ухмыльнувшись, ответила эта жуткая баба.

- Потом. (А что это такое?). Отведи меня... (поискал слово) на шконку.

- Пошли, мой хороший.

Повела его и открыла перед ним купе, где сидела чернобровая загорелая блондинка в самом соку, гладкая, как бы только что с моря, в зеленой кожаной куртке. Завозилась и накинула на нос темные (почему?) очки.

Постояв, проводница смылась.

Номер Один негромко сказал, предвкушая:

- Из главного по организованной. Попрошу предъявить паспорта.

Блондинка живо оглянулась на дверь. Грохотал поезд.

Пожав крутыми плечами, блондинка полезла в свой красный сапог и достала из-за голенища паспорт.

- Тэ-аак,- возвращая паспорт, сказал Номер Один.- Кравченко Зинаида Михайловна, ну что будем с вами делать, Кравченко, что?

Машинально поддернул ширинку.

Ночной поезд набрал скорость. На столе дребезжали бутылки с водой и два казенных стакана.

- Дверь запрем,- предложил он.

Девушка пожала плечами. Она немного как бы вылиняла.

Запер купе, посидел, с удовольствием вперившись в блондинку. Она слегка повела головой туда-сюда, как будто ей был тесен воротник, и стала упорно смотреть в окно.

Дальше Номер Один не знал, что предпринять. Надо было действовать как в кино. Быстро.

Но тут в животе резко буркнуло, покатилась волна голода. Не ел ничего со вчерашнего дня?

Номер один, спеша, полез в чужой рюкзак, покопался, вынул сначала бутылку финской водки, потом целлофановый пакет с жареной курой, ого! Затем небольшую пачку салфеток (чья-то мать собирала), бутылку с какой-то красной мутной водой, нарезанный белый хлеб и сказал девушке:

- Хочешь подавиться?

Она значительно произнесла:

- Спасибо, молодой человек, я сыта (мы-ладой нараспев, южные кровя).

- Ух ты, какие мы,- заметил Номер Один. Блондинка мельком посмотрела на него и как бы выпрямилась.

- Очки сними,- потребовал Номер Один властно (а руками раздирал куру).

Она сволокла очки. Так она была ничего, такая крепкая баба, белокурая (или парик), загорелая, слегка подкрашенная, очень черные брови и (внимание) оказались под очками ярко-синие очи.

- Какие у вас глаза, однако,- отметил он.- Синие как море.

Помолчали.

- Никогда не видел ни у кого таких глаз. Васильки!

- Та тю, та эта линзы,- (упирая на букву "а", объяснила блондинка).

- Я тебе налью водочки? Наша водочка, ваши стаканчики.

- А налей.

Уже спокойная стала баба. Розлил водку.

Номер Один быстро выпил, налил еще, выпил.

- Пожрешь со мной?

- Та не, не буду. Я уже покушала (пыкушала).

Внезапно она попросила его выйти:

- Переоденусь.

- Как хошь.

Вышел, поваландался некоторое время в сортире, вернулся.

Она полулежала в каком-то блестящем халате, накрывшись до пояса одеялом с простыней.

Быстро выпил еще, тут же слопал тощие полкурицы, чавкая и вытирая руки о казенный пододеяльник, потом ножом вскрыл банку черной икры и съел полкило с помощью хлеба, а затем, когда хлеб закончился, с помощью пальцев. Стал рыгать. Дальше нашел там же в рюкзаке теплый пакет с пирожками. Заготовили как на маланьину свадьбу. Пирожок один просквозил, но дальше все.

- Выпей, ты чо,- потребовал он и протянул ей стакан.

Она отпила глоточек, вытерлась его салфеткой. Аккуратная. Посмотрим, какая ты.

Поикал, отхлебнул оранжевой бурды. Компот? Сладкость какая. Фу.

В купе открылась дверь, некто блондин, загорелый до копчености, заглянул. Тоже отдыхал, видно, на море.

Так, скользящий взор. Веером.

- Чо надо, чурка? Из главного по организованной! (Тронул нагрудный карман). Вашш документы?

Тот сразу задвинул дверь.

Те довески, ребята школьники, вот придурки, все побросали, обрадовались, что уезжают, столпились в тамбуре, вот и сидят сейчас без еды.

А ты следи! Ты смотри за собой! Нечего тут!

Икота одолевала. Выпил еще компоту.

Воспитывайте тревогу, внимание и бдительность!

Валера поболтал оставшейся водкой:

- Выпьешь? А? Выпьешь?

Она что-то пробурчала как бы засыпая. Валера жаждал действий.

- Такк!.. Проверка багажа проверка и руу-ручной клади!- выпалил он.

Встал, запер дверь.

Ловко достал из-под ее подушки сумку. Быстро присела.

В сумке был кошелек, битком набитый долларами.

- Фальшивые,- сказал Номер Один тревожно.- Берем на экспертизу. Что же так, гражданка, а? Лежите, лежите.

Внезапно, как буря, налетел, толкнул ее. Спрятал деньги во внутренний карман. Был необыкновенно доволен, спокоен.

- Нам уже с вами спать, однако, надо,- мягко продолжал он.- Где я вас мог видеть? Вы по телевизору выступали?

Она тем временем отвернулась к стене, всем своим видом показывая, что спит. А сама явно хотела крикнуть.

Валера допил водку.

Речь неслась скачками с неожиданными припевами, когда встречались непреоооодолимые звуки.

- Ты хорошая девка,- сказал он просто-просто.- Знаешь? Поэму Лермонтова "Сашка" знаешь? Я могу читать хоть всю ночь. Я не люблю худых. Дцп. Дощечка два прыща. Мой отец говорил так. Почем твои мослы?

Не дрогнула.

Продолжаем. Язык развязался, треплется. Мы уже привыкли болтать как ни в чем не бывало. Я ухожу, я ухожу.

- Он приставал к одной Светке с нашего двора. Мы стояли на втором этаже... Это было что ли в восьмом классе, да! В парадном пиво пили,- слегка заплетаясь, болтал Валера. Травить байки про эти дела - хорошее начало. Надо подготовить бабу.- Она вообще была у нас это... новенькая. Они только к нам во двор переехали. А отец мой пьяный был, шел с получки. На Светку глядит, никогда не видел, деньги вынимает: "Почем твои мослы". Что-то ему померещилось. Мы начали ржать. Отец смешной был. Я его зарезал. А ну повернись, лица не видно.

Вынул ножик из кармана. Повертел в пальцах очень ловко, нагнулся, провел лезвием (плашмя) по ее голой руке. Ого, кожа стала куриная! Опыты над людьми, так сказать.

Она дернулась, почему-то потрогала часы на этой руке. Легла на спину. Глаза зажмурила. Хорошо. Интересно даже.

Сел к ней.

- Руки убрать. Так. Руки! (Пыталась прикрыть грудь).

- Но я был несовершеннолетний, посидел на зоне до восемнадцати и все. Даже гроб нес с перевязанной головой. Отец сотрясение мозга мне устроил. Белый бинт, в больнице перевязали и на похороны отпустили. О невыезде! Мама не могла идти... Только что на брата похоронка пришла... Погиб при исполнении и так дальше. И тут я и отец. Он меня тубареткой по кумполу. Я его ножом хлебным... Пределы защиты. Да. Ну вот. Эт самое (мат неуклонно рвался из уст), я люблю женщин. У меня три жены.

Легкий намек на интерес на ее лице. Трусит, однако. Глаза закрыты, губы пытаются как бы иронически изогнуться. Надежда на человеческие взаимоотношения. Презумпция гендерной это... провокативности.

Ножом провел пониже шеи. Хорошая реакция! Все дернулось у ней. Волоски вокруг соска встали дыбом.

- Двое пацанов, девять месяцев и три, что ли. Пять?.. А мать Алисы та-акая сука. Я ругаюсь, простите. Прости меня если сможешь за все что было и все что будет (песня такая, что ли?).

Нет, погоди у меня. Разгреб на ней одежду, открыл ее живот. А!!! Так и есть. Пояс на ней.

Долго возился, отстегивая. Пояс с толстой мошной. Она заплакала. Приложил кончик ножа ей к глазу.

- Помолчи, а? Арестована.

В поясе было много чего. Монеты ржавые... Какие-то в пакетике старые золотые коронки, даже с зубным налетом, чьи? Кого убили? Ладно.

Надел пояс себе под майку.

Живот гладкий, как сливочное масло. Эх бабы, ничего нет прекраснее женского тела, у тебя лучше чем у известной Данаи, говорил библиотекарше. Как ее звали-то?