Анатолий Королев - Быть Босхом Страница 28

А пьянствовал царем муки над телом греха щекастый от натуги бес-сарацин, дувший во все дырки соловьиного свиста.

- Как вы догадались, мессир, что в аду даже музыка станет пыткой? восхитился Фердинанд, а Изабелла сделала вид, что не узнает несчастного флейтиста, который пытался раскланяться перед королевой, прикрывая ладонями срам.

- Видите ли, ваше величество, хотя вы напрасно считаете меня источником этой панорамы, не я выдумал долину Иосафата. Не я. И все же признаюсь, что я не уверен в существовании адских страданий.

Согласитесь, возмездие Господа не нуждается в теле, чтобы терзать его болью, а душа не имеет кожи, и сколько бы раскаленных капель смолы ни упало на грешника после смерти, душа грешника, расставшись с телом, не испытает боли. Следовательно, в аду боль не будет бесчинствовать. Но что же тогда принесет нам муки, если мучений не будет? Вот несколько предположений. Мукой станет то, что приносило наслаждение душе, например, прекрасная музыка, а вот зловоние, наоборот, породит поэзию.

- Да верите ли вы в бессмертие души? - зевнула королева.

- Ваше величество, я не верю даже в бессмертие Господа, - сказал художник и, сняв с головы шляпу, откланялся, обронив перчатку.

- Кто же тогда правит миром? - удивился король, услышав столь странное мнение.

- Мир - побрякушка в руках обезьяны, которая играет безделушкой, падая в бездны, - услышал в ответ король.

- Вы опять говорите загадками, но, кажется, я вас понял, ваш "неответ" означает, что, узнав тайну мира, мы отшатнемся от ужаса и отвращения.

- Возможно, что только поэтому мы ее никогда не узнаем, - согласился художник и снова откланялся:

- Разрешите мне вернуться в гостиницу, ваше величество.

- Мы вернемся в Толедо вместе, - дал знак король.

Пажи подбежали к карете, спуская откидную ступень и раскрывая дверцы. Фердинанд и Изабелла шагнули в ароматный полумрак надушенных подушек, художник расположился напротив их величеств, кавалькада устремилась к испанской столице, в полном молчании они проехали по шахматному льду ада к дороге, идущей вдоль Тахо, как вдруг художник обнаружил потерю замшевой перчатки и попросил изволения выйти, чтобы найти перчатку. Их величества разрешили. Выйдя из кареты, мастер обнаружил решительную перемену погоды, еще минуту назад небо громоздило башенные чертоги облаков на золотой кайме жаркого сонного вечера, а сейчас стоял мрак ненастной ночи, еще минуту назад туфля ступала подошвой по мрамору, а сейчас увязла в болотной жиже. Сделав несколько шагов вдоль глубокой колеи от колес кареты на мшистой почве, Босх обнаружил потерянную перчатку на земле у бородатого пня, на краешке топкой лужи, и, наклонившись, внезапно узнал в очертаниях пня грозный контур Толедо, который вздыбился холмом над пенным Тахо, увенчанный зубчатой короной Алькасара. Удивленный сходством, мастер наклонился еще ниже над зеленым паром гнилушки, озарявшей окрестности пня, и увидел с высоты ад размером с жабу, которая всплыла посреди лужи и на коже которой его острый взгляд распознал в игре пятен кавалькаду их величеств.

Только тут он понял, кто был его спутником в странном путешествии в ад.

Поколебавшись, мастер огляделся по сторонам незнакомой местности и, рассудив, что без провожатого не отыщет дороги в Толедо, вернулся на огонь факела, который держал паж у одинокой кареты, которая, потеряв весь свой царственный облик, как змея старую шкуру, превратилась в род дорожного дормеза, каким обычно пользовались купцы для переезда по тогдашним дорогам средневековья. Еще в тот момент, когда он безнадежно искал глазами в темноте огонек, Босх понял, что искать королевскую карету во мраке испанского леса бессмысленно, что найти ее можно только в собственной памяти. И как только рок был разгадан - сразу увидел за кустами язык коптящего пламени. Слуга, подняв факел, указывал ему путь. Что ж, поднявшись в карету, художник молча сел напротив того, кто только что был Фердинандом Арагонским и Изабеллой Кастильской. Князь тьмы вертел в руках брелок в виде деревянного башмака с шипами в подошве для усиления мук, в котором Босх узнал свое сердце.

Карета тронулась на визгливых колесах.

Некоторое время Люцифер молчал, глядя в окно на летучий пейзаж.

- Никогда не стоит возвращаться в ад за потерянной перчаткой, - сказал наконец дух тьмы с явной досадой, - иначе можно узнать такое, о чем пожалеешь. Толедо оказывается пнем, королева лягушкой, а сам ты - черт знает какой дрянью, кабаньей головой на вертеле повара. И все же тебе повезло, ты смог вернуться из ада живым. Третьим после Орфея и Иисуса.

Люцифер замолчал.

Лошади всхрапнули, за стеклом кареты лил дождь.

Босх молчал, прикрыв глаза.

- Но я вижу, что тебя заботит другое,- произнес князь тьмы, - что ж, прими мой подарок.

Я отвечу на главный вопрос, который ты задаешь самому себе: в чем смысл человека? Зачем он был создан Всемогущим Творцом?

Так вот, человек создан с единственной целью - сотворить Зло, которое не с руки сотворить Благому, потому что зло единственное, что ему не под силу в силу божьей природы. Быть источником злотворения в мире - вот и все. И ты один из сильных мира сего, который освистал Творца.

Тсс... больше ни слова.

Тьма приложила палец к губам.

Тут колеса кареты загромыхали по булыжной площади, лошади остановились, слуга открыл дверь, Босх молча вышел наружу и оказался в ночной час прямо напротив своего дома в Хертогенбосе, что на улице Красного Креста прямо напротив собора Св. Иоанна, где по нему отслужили заупокойную мессу позавчера 9 августа 1516 года в капелле Хертогенбосского братства Богоматери у чудотворного образа Девы Марии Zoete Lieve Vrouw.

Карлик нахохленной орущей совой тьмы сидел у него на плече в виде хохочущей пастью зла обезьяны, пустившей корни в плоть человека. Корень мучительным вервием шел по левой стороне тела вниз, где вылезал, - клешней растопыренного корневища, - из сапога, ботфорты которого были оторочены мехом куницы, пожиравшей с хрустом гнездо куропатки.

Каждый следующий шаг требовал от Босха все больших и больших адских усилий.

Эпилог с отравленным апельсином

Но пора, давно настала пора ставить точку и прощаться с героями рукописи, с молодым лейтенантом Анатолием К., с Иеронимом Босхом, с уральским дисбатом, с капитаном госбезопасности Самсоньевым, наконец...

Начну по старшинству, с капитана.

Финальной точкой в нашем общении (и короной глупости) стала история с отравленным апельсином.

О, апельсин из Марокко, до сих пор помню твои надутые щеки.

Ядовитую находку принесла ко мне в кабинет жена майора Таганцева и с порога потребовала привлечь к ответственности злодейку-продавщицу военмагазинчика Маркину, которая де хотела отравить ее, чтобы любовничать с мужем майором. Травить вздумала! Я ничего не мог разобрать. Попытался тут же отмахнуться от бабьего вздора. Прочь сплетни. Но не тут-то было, заявительница зловеще выложила из сумки колобок из свернутых газет, трусливо развернула одежки - о-ля-ля... на моем столе лежал апельсин, в оранжевый бок которого впилась стеклянная ампула размером с указательный палец, полная таинственной красной жидкости. Вот он качнулся слева направо и замер.

Растерянно осмотрев вещдок, я ничего не понял.

Кому понадобилось вонзать в апельсин ампулу яда с такой демонстративной наглостью?

Отравитель никогда не станет демонстрировать яд.

Да и яд ли эта красная жижа?

Я осторожно принюхался, - странная капсула не издавала никаких признаков запаха.

Она, сука, хотела меня отравить! Катила бочку баба на продавщицу.

Вздор, сказал я, оставьте выводы следствию.

Между тем слух об отравленном апельсине молнией пронесся по штабу, и в мой кабинет набилась куча людей, оторопело глазевших на вражескую диверсию.

Чувство юмора (мое) к тому времени порядком иссякло, тем летом я жил ожиданием приказа об увольнении из армии, два года черного смеха предостаточно, чтобы хохот обуглился.

Черт с вами, дурачье!

Пишу протокол осмотра проклятого апельсина:

Направляю на экспертизу предмет, по виду напоминающий апельсин из Марокко, в кожуре которого торчит обломок стеклянной ампулы с неизвестной жидкостью красного цвета без запаха. Длина ампулы около пяти сантиметров, диаметр два... и так далее.

Старшина-секретчик трусовато вложил апельсин с ампулой в фанерную коробку, обложил марокканца ватой и стружкой, чтоб тот не болтался. Заколотил посылку гвоздиками, обвязал бечевой, наляпал на боках сургучные шлепки, давнул печатями по шоколаду и повез груз в секретный отдел для выяснения.

Вся партия апельсинов, поступивших в магазин, была мигом в два счета тут же и арестована.

Я взял объяснения о странной покупке у заведующей-продавщицы военного магазинчика Маркиной, которая божилась, что в глаза не видела никаких аномалий, что товар был самый стандартный, гладкий, ровного цвета, отпускался строго по два килограмма в руки как дефицит, с утра было продано 56 килограммов, в том числе и этой сучке. Да если б та заметила подвох в магазине, она б, зараза, не стала платить! А дома пихнула в апельсин стекла, чтобы подвести меня под монастырь. Не выйдет, это не 37-й.