Борис Фальков - Ёлка для Ба Страница 28

Передовые флеши крепости, по неприступности - Багратионовы, занимали отец и мать. Я напал на них вечером, когда уже шло переодевание ко сну, и, полуголые, они казались мне чуточку более беззащитными. Какое-то время моё присутствие не замечалось, это было мне наруку, можно было спокойно дождаться самого удобного момента: когда беседа неизбежно достигнет высоких тонов. Под горячую руку было больше шансов добиться успеха, хотя и риск заработать шишки одновременно возрастал. Я, конечно, рисковал, но рисковал, имея в запасе и отходные маневры, и ещё по крайней мере два направления продолжения осады.

- Ты забываешь, - сказала мать, распрямляясь после того, как разложила на софе одеяло. - Ты забываешь, что эту квартиру получила именно я. Неужели кто-то всерьёз мог думать, что когда-нибудь тебе дадут квартиру?

К слову "тебе" был приложен не только акцент, но и придыхание. Только то, что у меня имелись собственные акценты и придыхания, на собственные нужды, позволило мне отнестись к материнским без особого глубокомыслия.

- А ты забываешь, - уже довольно резко возразил отец, - что именно я, сударыня, подсунул тебя Горздраву. Неужели кто-то может думать, что тебя без моих связей в этом городе туда впустили бы? Интересно, какую бы это квартиру тебе отпустили на твоей эпидстанции... Автоклав?

Его ударение на "тебя" было ещё мощней, а придыхание со свистом. После же "эпидстанция", где многоточие, он стал было неспешно складывать пальцы в известную фигуру, но тут, когда помянул автоклав, заметил меня:

- Марш спать!

- Ага, - согласился я.

- Кстати, я говорила с Кругликовой, - сказала мать. - В принципе она не против, но тебе нужно ей позвонить.

- Чего-о! - вскинулся отец. - Я в своём доме слышать этой фамилии не желаю.

- Напоминаю, - сказала мать, - в этом своём доме ты номер шестнадцатый. Ибо ты прописан в нём временно. А даже Валя, и та постоянно.

- О чём ты говорила с этой...

- О тебе, разумеется. Ты знаешь, что готовится на бюро?

- У меня есть, чем крыть их обвинения. Они сами у меня повертятся.

- А, так ты полагаешь, что они готовят тебе выговор?

- Что ж ещё?

- У тебя отнимут партбилет, дуралей!

- Это тебе Кругликова набрехала? Старая ведьма...

- Если б только Кругликова! Это знают все. Кроме тебя. Одному тебе не втолковать, какие нынче времена. Тебе и всему твоему семейству, которому, может быть, грозит нечто и похуже отнятия билета... Не слыхал разве, что говорил тот твой милиционер: эшелон ваш уже стоит под парами, доктор!

- Все не влезут в один эшелон. А всему семейству... это ведь кроме тебя, не правда ли?

- Да, кроме меня, кроме меня! Учти, ты - это только начало, и поэтому-то именно тебе не следует высовываться.

- Не пугай, - мрачно заявил отец. - Я и не такое видывал. И в заговоре врачей мой номер даже и не шестнадцатый, сотый. Никого я не лечу, только констатирую: готов.

- Вот именно, потому-то с тебя и начинают, - заволновалась мать. Говоришь, все не влезете в эшелон? Так пешком пойдёте. Конечно, ты со своей ногой недалеко доплетёшься, не дальше Хабаровска... Ты вообще что же, надеешься, что учтут твои военные заслуги?

- Ничего я не думаю, я газеты тоже читаю. И, в отличие от вас всех, делаю вырезки.

- Да ну! А зачем же, читая газеты, ты скрыл от бюро, что твой дед был лавочник? А если к этому приплюсовать пятую графу...

- Скрыл? В анкете написано моей собственной рукой: Илья Борисович, коммерсант.

- Ха-ха. А надо было писать правду: лавочник. Вот и получается, что скрыл.

- Да ведь это одно и то же! Мне-то всё равно, как выражаться, но ты же знаешь, что в нашей семье приняты свои выражения. Попробуй, скажи при Ди: лавочник. Но главное, это одно и то же. Так и передай своей Кругликовой.

- А они там, в своей семье, скажут тебе, что не одно и то же. Что тогда? И ты не сможешь возразить, потому что тебе скажут не один раз и не два, а ты повторяться не станешь, так как ты интеллигент. Станешь искать иных объяснений, а их-то и нет. Тем и докажешь, что всё-таки скрыл. Повторяю, что тогда?

- Тебе Горздрав пошёл на пользу, - зло сказал отец.

- Тебе он тоже может пойти... Завтра же позвони Кругликовой, и если она предложит встретиться - встреться. Завтра же.

Отец несомненно был уже загнан в угол, и желал только одного: прекратить эту пытку. Несколько раз он уже посмотрел на свою подушку, ещё не осознавая её спасительных свойств, но это вот-вот могло произойти и мне следовало поторопиться.

- Завтра воскресенье, никто не работает, - отметил я голосом бесстрастного комментатора.

- Это правда, - повеселел отец. - Я не могу завтра застать Кругликову, а тем более попасть к ней на приём.

- Значит, послезавтра, - мать была неумолима. - Почему ребёнок до сих пор не спит?

- Сейчас пойдёт, - сказал отец. - Последние свободные деньки догуливает...

Опять настала моя очередь:

- Завтра воскресенье. Мы могли бы все вместе пойти погулять. Может быть, последний раз в этой ча... в этом городе.

- Куда это, погулять? - фыркнула мать. - Куда это в этой ча... в этом городе можно пойти погулять? В тиянтир?

- Во двор, - сказал отец.

- В парк, - сообщил я. - Или вот: в аттракцион.

- Я так и знала, - объявила мать, - он тоже помешался на балагане.

- Щиколату захотелось? - помрачнел отец, обнаруживая заодно куда большую информированность, чем ему полагалось.

- Я думал, - сказал я, - что вам будет интересно.

- Он намеревался вытерпеть эту пытку из-за нас, - объяснила мать. Мученик, он хотел принести себя в жертву ради нас.

Тут я понял, что эти флеши неприcтупны, и что мне пора уносить ноги, пока их защитники не перешли в наступление.

- Ладно, - я сделал шаг к двери, - спокойной ночи. Но только завтра воскресенье, а переезд - действительно скоро.

- Он повторяет одно и то же, - сказал отец. - Ему тоже всё идёт на пользу. Что же, значит, он уже не интеллигент? Кстати, ренегат, ты почему это взламываешь запертые от тебя ящики?

- Какие ящики? - спросила мать.

- Такие деревянные, - съехидничал отец. - С железными замками. Где лежит, например, Суламифь.

- Я не знал, что она именно от меня заперта, - парировал я.

- Ты думал, наверное, от Ба, - сказала мать. - Ну, и что же ты нашёл в Суламифи?

- Что нужно мыть каждый день уши и шею, - догадался отец. - И всерьёз готовиться к школе, уже сейчас начинать новую жизнь. То есть, перестать валяться в постели до семи часов, а вставать без четверти семь - понял?

- И не таскать с печи спички, - добавила мать, - кстати, как ты их используешь? Жаль, что у твоего отца не сложилась привычка подсчитывать ежедневно свои папиросы.

- Нет, я не курю, - возразил я, ещё на шаг продвигаясь к двери, спокойной ночи.

- Спокойной-спокойной, - отец пристально рассматривал меня, его явно заинтересовала папиросная тема.

- Хм, - кашлянула мать, и я вылетел из столовой в кабинет, немедленно забрался в свою кулибку и стал зализывать раны. Душевные, пока ещё. В своей кулибке громко шептались Ю с Изабеллой. Верещал электросчётчик. Луна просунула пальчик в ставенную щель. Мне удалось, наконец, собрать и выстроить мои разбитые батальоны.

- Проштрафился, младенец? - спросила Изабелла из темноты. - Что за побоище у вас там было?

- Добрый папаша, - сказал Ю, - перестал держать в обаянии умного сына. Сын же обязан отца по-прежнему уважать. Задача сложная. Эй, племянник, ты вообще-то знаешь своего отца, кто он и что?

- Я знаю, - ответил я, как раз закончив смотр уцелевших в первой атаке войск.

- Э... нет, - возразил Ю, - ты не можешь знать. Знания о других мы собираем всю нашу жизнь, но никогда не можем окончательно сказать: всё, я знаю о ком-то всё. Ведь этот другой продолжает жить, и таким образом увеличивается область нашего незнания о нём. Только много лет спустя, когда его, скажем, уже не будет...

- Очаровательная мысль, - вступила Изабелла. - И очень кстати, по верному адресу. Просто прелесть.

- Да-да, - смутился Ю, но ненадолго. - Но... знаешь ли, например, ты, что твоё вот это слово "прелесть" имело раньше совсем иной смысл? Не красота - а соблазн, обман. И, кстати, слово "обаяние" тоже. Поэтому, например, когда о Ба говорят, что она обаятельна, то говорят двусмысленность.

- И довольно точно определяют... Но, прости, это ты ведь сказал: в обаянии, а не кто-то там?

- Не я, Некрасов.

- Но ты и мне говорил: обаятельная...

- Тебе, но о Жанне!

- А... о Жанне. Тогда это всё же твоё, а не Некрасова, словцо ещё скорей нужно отнести к Ба.

- Да тише ты! Ну причём тут Ба?

- А разве она не предпочитает мне Жанну? Как же тогда она может быть не причём? Вы распространяете миф, что Ба не от мира сего и ни в чём не принимает участия. А между тем - всем известно, что даже... даже хорошая репутация Ди сделана ею. Эта репутация была бы невозможна без запрета писать романы на эсперанто. А кто наложил запрет? Ба наложила, запретила ему сидеть и пухнуть в кресле, и велела ему заняться серьёзным делом. Она взяла его за шиворот и сказала: Лазарь, встань из-за стола свoего и ходи. И Ди поехал на Карантинку, а в следующий раз на Жилмассив смотреть больного младенца. И Ба говорила так много раз, пока Ди не привык ходить сам. В этом и секрет её обаяния: все её считают не причём.