История моего моря - Кирилл Борисович Килунин Страница 28

И вот чтобы не пасть раньше срока, каждый битый час Аниськин предлагал мне присесть, конечно, я был только «за». А он, доставал свой горький «Беломор» из мятой пачки и, мусоля белую папиросу, вспоминал что – то из своей службы. В основном это была разная чернуха: изнасилованные девяностолетние старухи, четырнадцатилетние девочки, зарезавшие своих родителей, которые не разрешали им встречаться с любимыми мальчиками. Еще – кража колхозных буренок, на которых умчались в ночь, чтобы прокатится с ветерком представители сильно пьющей местной молодежи. И то, как его самого чуть не убили пару раз местные бандосы, не признав без формы по ночному делу. А все потому, что несколько лет ему не желали выдавать табельный пистолет, и от этого Саша носил с собой дедов охотничий нож – тесак, с которым дед ранее не раз ходил на медведя. И Саша часто пускал его вход – правда, старался бить только плашмя по голове, чтобы вырубить очередных пьяных буянов – отморозков местного пошиба, или просто – пугнуть… Еще Аниськин любил рассказывать о своих любовных похождениях. Хотя сам он женился сразу после армии, и до сих пор не развелся, гулял, кажется, Саша все это время, не переставая, имея чуть ли, не с десяток любовниц в разных селах и деревнях, находившихся когда – то под его безустанным милицейским надзором. Некоторые из дам этого Казановы были замужние и поэтому, ему часто приходилось, то прятаться на чердаке, или под кроватью, в сортире. То, прыгать в одних трусах в окно, где бушевала метель, в минус сорок, топить, посреди ночи украдкой чужую баньку, чтобы спасти отмороженные причиндалы и негнущиеся пальцы на нижних и верхних конечностях. Я во время этих историй только кивал и внимательно слушал бывалого сельского участкового, мне казалось, что в отличие от этого человека, мне самому нечего ему рассказать, да он и не ждал моих историй, ему хватало своих. Запомнилась история о том, как однажды, Саша заявился, посреди ночи к одной свой давней любовнице, голодный как зверь. У той – «отчаянной потаскухи и никчемной хозяйки», не оказалось никакого съестного, и вот, чтобы не умереть с голодухи, он всю ночь не слазил с нее, любил и сосал ее грудь, аки младенец, а утром свалил, к жене, чтобы кушать жирные щи с домашней сметаной. Такой сукин кот…

Как то мы с Аниськиным, ремонтируя очередной теткин дом – барак, доставшийся ей от института, в подполе нашли настоящее бомбоубежище, а при нем слегка запылившийся цех по производству контрафактного «Советского шампанского». Не знаю, кто здесь химичил, и отчего его бросили, может это были заезжие кавказцы, которых погнали, может быть, хозяев посадили или просто убили, но они оставили все оборудование и десяток ящиков готовой продукции. Саша предложил рискнуть и первым присосался к бутылке с шипучкой. Он сразу не умер и даже не ослеп, и, я тоже рискнул. Здесь в старом бомбоубежище, закончился наш очередной рабочий день – тихой пьянкой. Помню, как тетка ругалась нас потеряв. А мы на следующий день, мучась тяжким похмельем заныкали ящик этой бодяги на черный день, а остальное продали за треть цены в один из ларьков в соседнем районе, вывезя это пойло под покровом ночи, на буханке одного старого Мишиного знакомого, а вырученные деньги поделили на троих.

Сегодня, мне кажется, что в то время я жил на изнанке настоящего мира, в каком-то не совсем правильном месте, нереальном, запутанном, но уютном, если привыкнуть. А может быть, тот мир и был единственно настоящим, а на изнанке я живу сейчас, последние двадцать лет. Наверное, я не очень хочу в этом разбираться.

Как – то ранней осенью, тогда, более двадцати лет назад, я задержался на своей Липовой горе, и возвращался уже в потемках по запущенному скверу, в котором не было не одного работающего фонаря, в полном одиночестве. Миша тогда неожиданно для всех ушел в недельный запой… Прохладный ветер запутался в моих волосах, под ногами шуршали опавшие листья, и хлюпала первая сентябрьская грязь. Вокруг танцевали тени старых деревьев, постепенно сливаясь с сумеречной тьмой. Накрапывал мелкий дождь, оплакивая вновь ушедшее лето наших надежд. И я поплыл, задумался, как это бывает с личностями романтического склада «о вечном…», и свалился в раскопанную неизвестными гореремонтниками траншею. Сразу выбраться не смог, попалась какая – то чрезвычайно сыпучая земля и высота траншеи оказалась вровень с моей головой, я нащупал ее с помощью рук, эту самую высоту. И вот, чтобы найти выход из странного и неудобного положения, я решил отправиться вперед, здраво рассудив, что может быть, найду «свой выход» именно там. Прошел, наверное, метров десять, опасливо прижимаясь к краю земляной стены, когда в вышине забрезжил тусклый свет, и послышалось тихое журчание. Это были вышедшая из облаков полная луна и мужик, справляющий свою малую нужду прямо в мою траншею сверху вниз.

– Эй, мужик! – радостно закричал я, размахивая руками. Мужик матюкнулся и, не успев застегнуть ширинку на брюках, рухнул ко мне. Помогая друг – другу, мы кое-как выбрались из этой проклятой траншеи вдвоем. Долго стояли на остановке, ожидая последний автобус, рассказывали смачные анекдоты, ржали и матерились, были счастливы словно дети, когда последний автобус пришел. А мы грязные как два землекопа, но счастливые и совершенно трезвые, забрались в него чуть ли не в обнимку. Водитель тогда почему-то отказался взять с нас оплату за проезд. Не знаю, помог ли этот самый мужик мне, если бы, не оказался в том же самом положении, общие проблемы так нас сближают…, ты тоже так думаешь? Иногда, не хочется знать об изнанке…Я вообще не хочу об этом думать, я же не какой ни будь псих…

20. Дядя псих

Это, еще одна из историй моего детства. Про очень странного человека… Мы называли его просто – дядя псих. Нет, он совсем не был буйным, вечно грустный, высоченный, худой очкарик, на вид лет двадцати пяти или сорока, этого нельзя было определить на первый взгляд, для нас просто – взрослый. Все вокруг говорили, что он сильно не в себе или попросту сумасшедший. Но он никого не обижал, не кричал, всегда пытался проскользнуть мимо вас, как тень – никем не замеченный. И это здорово у него получалось, только мы дети и обращали на него внимание, да еще его жена – Любка – широкая как баржа и безумно рыжая, горланистая любительница выпить, чумная по