Феликс Светов - Отверзи ми двери Страница 29

Лев Ильич остановился, взявшись за замок, но дверь уже открылась, он шагнул на лестницу.

8

Он и не помнил ничего из той ночи, сколько потом ни вспоминал, и не мог бы никогда восстановить, где он ходил да зачем, по каким улицам - куда ноги несли. В подъезде раз себя увидел, сидящим на лестнице, наверху хлопнули дверью - вот он и поднялся, пошел прочь, а что за подъезд - дверь, что ли, была открыта, или еще почему его туда закинуло? Потом на вокзале был, а на каком - убей не знал, возле касс потоптался, на расписание глядел, не видя, ни одного города не запомнил, а так бы можно было восстановить, что за место. С кем-то даже в разговор вступил, да, на вокзале это и было, с проезжим, объяснял, как отсюда попасть в Центральные бани, а откуда "отсюда"? - не помнил. Вот уже потом, надо бы под утро, обнаружил себя на скамейке - на бульваре. Вот с этого момента он себя и осознал: трамваи шли с двух сторон, погромыхивали, он подмерз, но уже знал, зачем здесь сидит и чего дожидается, на часы поглядывал...

О чем он думал? Не помнил этого Лев Ильич, вертелось в голове: обрывки какие-то, разговоры, лица, о чем-то он все сокрушался, будто перед концом или началом? - бабки подбивал, подсчитывал. Неладно выходило, он и бежал дальше, потому и додумать ничего не мог, или может, мог да не хотел, не решался? А вон тут, на бульваре, на этой скамейке, к спинке ее привалившись, он и начал было в себя приходить, опоминаться.

Любина лица в дверях он не мог позабыть, и то, что она осталась там, у него возникла было мысль - так, мелькнула, вернуться, но не мог без содрогания вспомнить свою комнату-кабинет и себя в ней, выслушивающего вчерашние речи. "Выслушивающего? От кого?.." А может, там только он и был, что уж такого сказано, чего сам он никогда не говорил, а не говорил, так думал?..

Он с себя, как паутину снимал, липкое что-то счищал, и уже решимость в нем зрела, он и не называл ее, спугнуть боялся, или так, от смущения перед собой, но как доберется до нее, норовил в сторону свернуть. И все равно, знал, твердо уже знал, что есть она у него, вот потому и радость, надежда светили ему. Но это он уже здесь, на бульваре, стал осознавать, когда опоминался.

Он даже вздремнул было, может, на минуту всего забылся. Такое небо ему привиделось сиреневое - предгрозовое, что ли? - а больше ничего, страшно стало, будто он и не на земле, летит - раз ничего и нет, кроме неба. А оно все темнело, темнело и быстро так, фиолетовым становилось, какая-то совсем уж темень на него наползала - и померкло все. Он открыл глаза - светать начинало. Народ пошел мимо, а он все чаще на часы посматривал.

Было восемь часов, когда он встал. Рано, конечно, но ничего, пока дойдет, да и трудовые люди - не бездельники.

Он зашагал совсем решительно, будто договорился - ждали его, прошел переулок, свернул во двор, прямо к зеленому окошку, в подъезд, мимо двери на первом этаже - и не посмотрел, стал подниматься по лестнице. Вот и звонок.

Он только дух перевел, нажал кнопку, услышал мелодичный звон и даже за ручку взялся: он домой, домой пришел, теперь он знал, что домой, потому и можно так вот, ни свет ни заря, безо всякого предупреждения, ему всегда, все равно будут рады, в каком бы виде ни явился...

Дверь открыла Дуся и не удивилась:

- Вот хорошо-то, пораньше!.. Кирюша! - крикнула она, обернувшись. Смотри, какой гость к тебе!

В коридоре было темно, Кирилл Сергеич вышел, не узнал сразу, а разглядев, не то чтоб обрадовался, а как само собой разумеющееся воспринял.

- Вот и отлично, - сказал он, - пожалуйте ко мне.

Днем здесь все было иначе, ничего таинственного, или он привык за вчера? Славно, уютно, только раскрытый чемодан с пакетами и свертками на диванчике, будто не на месте, а так - хорошо, и без эдакой нарочитости, до блеска чистоты, когда и неловко - не то входить, не то лучше остаться в коридоре. Живут люди - и все под руками.

Попугай об прутья чистил нос, гремел и бормотал про себя. Лев Ильич подошел к окну разглядеть - такой он яркий был, а на фоне серенького, грязного двора - сердце радовалось. Как цветы внизу, у Маши, подумал он.

- Смотрите, - сказал Лев Ильич, - вчера он был такой скучный, я уж думал больной или старый, а сегодня - хлопотун!

- А он всегда к вечеру устает, или неестественный свет на него наводит печаль. Какой бы шум ни был в комнате - он все дремлет. А утром оживает... Кирилл Сергеич внимательно посмотрел на гостя. - Садитесь в кресло, удобней, сейчас чайку попьем...

- Кирилл Сергеич, я к вам по делу пришел.

- Вот и хорошо. Да садитесь же, тем более, раз дело. Лев Ильич снова взглянул на попугая, теперь тот сидел на жердочке, посматривал на него.

- Я хотел попросить вас... Могу я у вас креститься?

- Вот это отлично! - потер руки Кирилл Сергеич, поднялся и зашагал по комнате. - Вот молодец, прямо без разговора. Молодец! А особенно хорошо, что зашли утром - мы сегодня уезжаем за нашим Сережей. Он в деревне, у родни. Захворал, расшибся, еще была история... Мы и отправили его на десять дней. Учится он хорошо, пусть отдохнет. На три дня едем, а там пост - мне до Пасхи не оторваться... Вот хорошо, постом и причаститесь, как я вернусь... Мать! крикнул он весело и сказал Дусе, появившейся в дверях с кухонным полотенцем. Лев Ильич-то пришел по делу, говорит. Могу, говорит, я у вас креститься!

- Чудесно как, - тихо сказала Дуся, и глаза у нее заблестели.

- Может, неудобно... У вас, значит, и времени нет, уезжаете - собираться надо, а тут я явился... Тогда другой раз... - у него голос дрогнул.

- Ну вот, интеллигентские разговоры. Что может быть важней? Успеем, успеем - три часа до поезда... Да, погодите... - оборвал себя Кирилл Сергеич, а у Льва Ильича внутри опять что-то дрогнуло : "Нельзя, верно?" - а... Маша сегодня с утра работает?

- Может быть, Верочка? - спросила Дуся. Она словно бы вчера у Маши оставалась ночевать, если не ушла...

Кирилл Сергеич остро глянул на Льва Ильича, а тот совсем был растерян, все стоял возле клетки с попугаем.

- Нет, - сказал Кирилл Сергеич. - Разыщи Машу, если в столовой, все равно пусть приходит, ничего там без нее не стрясется. Садитесь, садитесь пока, время есть, мы и поговорим.

Лев Ильич опустился на стул возле окна, попугай на него посматривал с любопытством, но вдруг отвернулся и занялся прутиком, забурчал.

- Привык, - сказал Кирилл Сергеич, - приглделся. Он всегда так на свежего человека глядит, знакомится... Ну что ж, - он уселся против Льва Ильича, свет из окна падал ему прямо в лицо, Лев Ильич его по-новому разглядел: глаза были хорошие, ясные, думающие, но не затаенные - о своем, а собеседником занимающиеся. - Ну что ж, Лев Ильич, я, и верно, рад, что вы так просто и хорошо пришли ко мне с таким делом. Вы это твердо решили, обдумали, это не минута?

- Да, - Лев Ильич опять напрягся, да и Кирилл Сергеич менялся перед ним на глазах, лицо у него твердело. - Я все обдумал.

- А Символ веры вы знаете?

- Нет, - смутился Лев Ильич. - То есть, я читал, слышал, но... наизусть не помню.

- Ну что ж, повторите за мной... Мы вчера говорили с вами о покаянии, о страхе Божьем, который и есть начало премудрости... Я понимаю ваши вчерашние переживания - о чем, не знаю, но могу себе представить такую муку. Это... как бы вам сказать - как при свете дня все открывается взору, так, когда тот свет идет, струится человеку, вся его ложь и грех обнажаются. А это не может не быть мукой - ужасом перед собой...

- Да, - сказал Лев Ильич, в нем уже радость поднималась, - так и было.

- "Покаяния отверзи ми двери, Жизнодавче..." - читаем мы сейчас покаянную молитву, - продолжал Кирилл Сергеич. - Но эта работа неостановимая. Чем дальше вы будете в себя в этом истинном свете всматриваться, тем все больше станете видеть и понимать свои слабости, притаившуюся во мраке душевную леность, грех - и боль не пройдет, но этого не нужно пугаться, это свидетельство отвращения от греха, от его признания, желание от него избавиться... "Даруй ми зрети моя прегрешения..." - помните любимую молитву Пушкина?.. Так же вот и о других, когда мы принимаемся выстраивать о них свои мнения...

Лев Ильич вздрогнул, хотел объяснить, но смолчал.

- ...Тут мы очень часто, опять же по слабости, начинаем судить, а это опасный путь. Вот вы любите, скажем, кого-то и ничего плохого в нем не замечаете, а что случись, он действительно может совершить по отношению к вам, пусть даже нечто скверное, ну оскорбил вас, предал - и уж все забыто, и то, в том числе, что раньше вас в нем восхищало. Но коль вы сами видите свои слабости, знаете их, а все равно с ними живете - та же , быть может, борьба происходит и в том, вашем бывшем друге? Да и потом, так легко ошибиться какой он на самом деле? Если мы себя хорошо не знаем, что можем о ком-то сказать?.. Вы этим мучаетесь? - спросил он просто.

- Да, - сказал Лев Ильич. - Но я к вам пришел не прощать, а, как вчера говорили, с корыстной целью - спастись.

- То высокая корысть, - сказал Кирилл Сергеич. - Господь заповедал нам быть расчетливыми купцами, искать жемчужину спасения, складывать добродетели, грош к грошику. Ничего нет в мире выше того богатства... Только заповеди-то первые какие? Возлюби Господа своего, всем сердцем, всем разумением своим, и возлюби ближнего как самого себя. Это заповеди главные.