Ирина Грекова - Перелом Страница 29

- Милый мой, не живи, "как вышло", делай сам себя, свою жизнь. Сознательно.

- Я понимаю.

Были мы с ним вдвоем в этой дурно пахнущей ванной, по-настоящему вдвоем, и в эти минуты я была счастлива. Но тут из коридора Наташин голос: "Валерка!", и он: "Иду!" Поцеловал меня, уже отсутствующий, и вышел.

Я - к Мите:

- Прошу тебя, вызови такси. Ты меня отвезешь?

- Разумеется.

Митя был совершенно трезв (он вообще трезвенник, эталон семьянина). В такси сказал:

- Ну вот теперь, когда Валька уедет, ты сможешь вернуться домой. Наташку, я надеюсь, заберут родители. Она же там прописана. Не захотят выселим через милицию...

- Митя, как ты можешь? Ведь она жена твоего брата.

- Мне и брат-то чужой, а она тем более. Эти дурацкие проводы! Я был против. Настояла Людмила.

"Людмила" - что-то новое...

- Люся - золото, - сказала я.

- Знаю. Этого мне втолковывать не надо. Так давай о деле. Ты вернешься домой. А я за эти два года скоплю на кооператив...

Так вот почему он так тянет из себя жилы! Копит на кооператив ненужный. Сказать? Скажу:

- Я не вернусь, Митя. Я вышла замуж за доктора Чагина.

- Как? Когда?

- Уже два месяца. Мне давно надо было вам сказать...

- Что ж не сказала?

- Да так... Стыдно было.

- А сейчас тебе не стыдно?

- Стыдно.

Гора с плеч: сказано. Митя молчал всю остальную дорогу. Доехали. Помог мне выйти, расплатился, отпустил маши-ну. Мрачен. Проводил до двери.

- Может быть, зайдешь?

- В другой раз.

Из окна я видела, как он уходил. Сгорбившись, засунув руки в карманы. Пальтишко жиденькое. Фонарь качался, как безумный, тени бегали.

Что я могла сказать в свое оправдание? Ну что?

31

Тихо как-то стало в моем доме. Тихо и невесело. Мой любимый (я все чаще называла его так, разумеется, мысленно) становился угрюмее, молчаливее, улыбался реже. Он и раньше-то нечасто меня баловал, а теперь и совсем. Мне все казалось, я перед ним виновата. Зависимость от него все крепче.

Митя не появлялся. Люся, как раньше, ходила раз в неделю, убирала. От нее я узнавала: как там? Оказывается, Наташа по-прежнему живет с ними.

- Была в положении, сделала аборт. Поплакала. Здоровье не ахти. Куда ее такую гнать? Оставила. Дмитрий Борисыч поначалу был против, потом: "Делай, как хочешь". Самоустранился.

Но что меня удивило несказанно, это что Наташа пошла работать! Да-да! Люся устроила ее к себе на фабрику, ученицей.

- Ну и как она? Справляется?

- Да ничего. Похуже других, но все-таки чего-то вырабатывает. Я иной раз помогу. Худо, что поспать любит. Прямо спящая красавица. Утром будишь ее, будишь... А когда проснется, - не хуже людей.

- Митя как с ней? Не придирается?

- А чего ему придираться? Я ее на себя взяла.

- Валя-то пишет ей?

- Одно письмецо прислал за все время. Пишет, все нормально, не беспокойся.

Все нормально... И у меня, и у них - все нормально.

С Чагиным, с тех пор как он стал (числился) моим мужем, стали мы не ближе, а дальше. Редко-редко разговоримся по-прежнему. Был какой-то вечер получше других. Зашел у нас разговор о московской больнице. Странно, но ни разу мы эту тему не затрагивали. Видно, винил он себя, что вовремя меня оттуда не взял... Но на этот раз разговор зашел; слово за слово я рассказала ему и про то, как лежала на вытяжении и про своих сопалатниц. Про покойную Дарью Ивановну, про дружбу с нею, про ночные с ней разговоры. Про Ольгу Матвеевну, плакавшую, меня провожая. Про Зину Савельеву и про ее мать Марью Михайловну. Про маленького Владика с его пичужьей повадкой, с сиянием вокруг головы.

- И что с ними стало дальше? - спросил Чагин. - С Зиной, Марьей Михайловной, Владиком?

- Не знаю.

- Как не знаете? И не поинтересовались? Значит, вы не настоящий врач. Ведь они - ваши больные.

- Не мои они были больные. Я сама тогда была больная.

- Больная не больная, врач - всегда врач.

Больше об этом разговора не было. Принял к сведению, и все. Понял, что я не настоящий врач. Стал со мной еще суровее, еще суше.

Все чаще мне приходило в голову: может быть, разорвать этот нелепый брак, уехать? Но куда? Некуда мне было ехать.

Проходила весна, начиналось лето. Лето жаркое, с частыми грозами. Ветром трепало ивы на улице. Одну даже свалило. Неожиданно Чагин собрался в отпуск. Давно он не брал отпуска, накопились "недогуленные" недели за несколько лет. Сообщил мне, как всегда теперь, сухо, что уезжает.

- Надолго ли? И куда?

- На родину, в Смоленск. А потом - в разные другие места. Надолго ли? Как придется. Дела.

Кажется, именно в Смоленске погибла его семья. Что ж, пускай едет. Посетить могилы? Вероятнее всего, и могил не осталось.

Уехал. А я осталась одна. Совсем одна, если не считать больных. Но больные приходят и уходят.

На прежнюю квартиру я ездила редко. Митя замкнут, нелюдим. Видно, не может мне простить моего замужества (невольно вспоминается, как я не могла простить маме Семена Михайловича!). Что ж, справедливо. Хотя и горько.

Жизнь вообще горька, но справедлива. Каждому - по заслугам.

Как мне мучительно не хватало привычной опоры - доктора Чагина, Глеба Евгеньевича, моего наставника и вечного бранителя! Был бы здесь - пусть хмурый, недовольный, но здесь!

И вдруг внезапно - телефонный звонок. Междугородная. "Вас вызывает Москва. Говорите".

Не сразу узнала голос. Его голос, но ликующий.

- Кира Петровна? Сейчас я вам скажу нечто неожиданное. Обычно такую вещь сообщает жена мужу, а не муж жене. У нас будет ребенок.

Я молчала по-дурацки.

- Повторяю: у нас будет ребенок. Конечно, если вы не против. Если против - ну что ж. Тогда у меня будет ребенок.

- Не понимаю. Чей ребенок?

- Мой. Согласны вы принять моего ребенка?

- Разумеется.

- Тогда все в порядке. Ждите.

Отбой. Отошла, села. Его ребенок. От кого бы ни был - приму. У нас будет ребенок.

И вот наконец телеграмма: "Приедем в четверг". В четверг, но каким поездом? Из Москвы их два - утром и вечером. Четверг - мой небольничный день. Ждала. Еще накануне запаслась молоком для ребенка. Испекла пирог. Ждала.

Утром не приехал. Ждала весь день долгий, летний. Измаялась. Наконец-то - звонок в дверь. Но не его: у него ключ. Пошла открывать. Звонок продолжался. Так я и знала: что-нибудь случилось.

Отворила. За дверью - он. В одной руке - палка и портфель. На другой, верхом, - маленький мальчик. Как беркут на руке охотника. Он жал на звонок, видимо, наслаждаясь звуком. Чагин опустил его на пол.

- Вот наш ребенок, Кира Петровна. Знакомьтесь.

Это был Владик. Сын Зины Савельевой.

Я нагнулась его обнять. Он был какой-то жесткий, чужой.

Вот уже он вымыт, накормлен, уложен спать на раскладушке в моей комнате. Заснул мгновенно.

- Глеб Евгеньевич, теперь рассказывайте.

- Все очень просто и очень грустно. После Смоленска поехал в Москву. Отыскал концы, разузнал, не без помощи бывшего однокашника Михаила Михайловича. Кстати, вам от него привет. Оказалось, что бабушка мальчика, Марья Михайловна, еще зимой погибла. Попала под машину. Зина - в психиатрической больнице. Ребенка отдали в детский дом. Это бы еще ничего, но он попал в дом для дефективных. Какая-то формалистка его туда отправила: "Не говорит. Черты дебильности". Я не психиатр, но мне кажется, он вполне нормален, только запуган до предела. Говорить и вправду не может, даже самых простых слов, но, по-моему, все понимает. Врачи - я советовался - сомневаются, что будет как все. А мне и не надо, чтобы был как все. Пускай будет как он. Решил взять его, усыновить. Взвалить эту ответственность на себя и на вас. Больше - на вас, ибо я недолговечен...

- Глеб Евгеньевич...

- Знаю, что скажете. Кто из нас кого переживет, еще неизвестно. Такую утешительную фразочку я от вас уже слышал. Не будем спорить, кто кого. Словом, у нас теперь сын. Пытались чинить препятствия: главное, стар, не успею вырастить. Но я сказал: у меня жена молодая. Правду ведь я сказал? Смеясь, он накрыл мою руку своей - широкой и теплой.

- Разумеется, правду.

- Молодец, Фикус!

Давно он меня так не называл.

- Я рада, я так рада. Я счастлива, что вы его привезли.

- Будете любить?

- Постараюсь.

- Правильно сказали. Не "буду", а "постараюсь". Мальчик нервный, с неважной наследственностью, но - убежден! - не безнадежный. Выправить его можно. И мы с вами его выправим.

- Выправим, - сказала я. Совершенно счастливая. Выше меры, через край.

- Кстати, Глеб Евгеньевич, как его зовут? Знаю, Владик, а полное имя?

Чагин достал из бумажника документ. Развернул не без гордости. Я прочитала:

"Фамилия - Чагин.

Имя - Владимир.

Отчество - Глебович.

Отец - Чагин Глеб Евгеньевич.

Мать - Реутова Кира Петровна".

- Как жаль, - сказал он, - что вы не взяли моей фамилии, выйдя за меня замуж.

- А вы не предлагали.

- Был глуп.

...Помню, разводясь с Борисом, оставила себе его фамилию. Чтобы у нас троих - меня, Мити и Валюна - была одна и та же фамилия. А теперь мне хотелось, чтобы у нас с мужем и нашего ребенка была одна и та же фамилия: Чагины.