Юрий Трифонов - Единственная Страница 29

Эрих ждал ее на улице, и она не стала читать, потому что его письма могли оказаться бомбами и разнести ее: она хорошо умела читать их, даже между строк.

- Ты, наверное, хочешь посидеть в парке одна? Пожалуйста. Я пока пойду посмотрю афишу.

- Посмотрим вместе. Я уверена, что сегодня Брамс.

В программе стояла Первая симфония Брамса. Они одновременно рассмеялись.

- Можно были не тащиться к этой тумбе, если б я помнил, то имею дело с цыганкой.

- И все-таки мы пойдем, хорошо? Погуляем в парке и пойдем, пусть у меня поубавиться энергия, я хочу попробовать как это.

Он продолжал улыбаться, но смотрел пристально, изучающе. Да она и сама чувствовала себя особенно: в маленькой сумочке лежали три письма, могущие сделать ее или счастливой или бесконечно несчастной. И будто перед переменной погоды зашевелилась боль в висках. Она испугалась: он может управлять своими непрочитанными письмами его даже здесь.

- У меня начинается мигрень. Я приму кофеин.

- Пожалуйста, только не это. Я сниму номер в гостинице, ты отдохнешь, это горная дорога утомила тебя, правда?

- Нет, это не горная дорога, и я сегодня хорошо спала. Твои порошки чудо, но сейчас она подступает, я не хочу ей подчиняться и ехать назад в отель. И здесь не хочу в гостиницу.

- Почему?

- Мне стыдно.

- Тебя здесь никто не знает, а моя репутация непоколебима, что бы я ни вытворял. Хорошо, я окажу тебе помощь в полевых условиях или вернемся к машине? Он взял ее за плечи, повернул к себе. "На дне этих глаз всегда мрак, как в том провале на болоте".

- В полевых это как?

- Найдем сейчас глухое место, вон, например, ту скамейку. Иди, здесь по газону можно.

- Разве я не говорил, чтобы ты не затягивала так волосы? Нет? Вот теперь говорю. Куда девать эти шпильки? Нет, в руках их держать не надо. Положи в сумочку. Не хочешь? Хорошо, я положу их в карман. Положи сумочку на колени, что ты в нее вцепилась, руки свободно, еще свободней, глаза закрыты.

Его пальцы, скользили по лбу, вискам и векам, сначала почти неощутимо и от этого лицо замерзло, потом она окунула его в теплую воду, все глубже, глубже, вместе с волосами, но дышать в воде было легко. Иосиф стоял на берегу и просил ее вылезти из-под воды. "Ты же знаешь, я не умею плавать". Она видела его очень хорошо сквозь зеленую толщу и знала, что и он видит ее, и ей было очень весело и хорошо. "Значит, это Сочи, когда я выйду из воды он поцелует меня, в Нальчике он тоже много целовал меня и как-то совсем особенно - на прощанье, на перроне". Но тут она увидела, что море над ней медленно покрывается прозрачным льдом, и ей не выбраться. Ужас охватил ее, из последних сил она вынырнула, уцепилась за наползающую кромку и выползла. Руки были в крови, как тогда, в марте.

И как тогда, кругом - ни души.

Она возвращалась вечером из общежития Академии на Воронцовом поле. Чертили курсовой проект, она задержалась, решила сократить путь к трамваю, побежала прямиком, с высокого холма, упала, разбила лицо. В трамвае на нее смотрели с ужасом, а невозмутимые стражи Троицких ворот - качнулись как деревья от порыва ветра.

Дома была мамаша, Иосиф еще не пришел. Она тихонько пробралась на кухню, умылась. Положила на переносицу мокрую салфетку, и запрокинула голову.

Дети о чем-то просили мамашу, но она была занята разговором с кухаркой. Вася настаивал.

- Ходют по хатам, все переписывают и забирают, - рассказывала тихо кухарка.

- Ну бабушка! - ныл Вася.

- Да отстань ты! Душа болит, а ты пристал.

- Покажи, где болит? - живо поинтересовался Вася.

- Вот, когда у тебя заболит, узнаешь где.

- А почему болит? - это Светлана, добрая девочка.

Надежда спросила мать, почему у нее болит душа, когда та вошла в кухню.

- Из-за крестьянства и еще потому, что запретили "Дни Турбиных", Иосиф так любит этот спектакль. Что у тебя с лицом?

За ужином мамаша поинтересовалась у Иосифа, как это могло произойти, чтобы его любимый спектакль был запрещен.

- Своего Авеля спрашивайте, это его епархия.

- Но тебе же нравится пьеса. Оставь ее. Пьесы быстрее доходят, ведь рабочему классу некогда читать,-заметила она.

- Да мне нравятся произведения, которые помогают лучше понять, почувствовать человеческую натуру, но хохлы протестуют. Надо считаться. Давайте споем Ольга Евгеньевна. И они очень слаженно: Иосиф тенорком, мамаша - контральто, запели "Стонет сизый голубочек". Они пели так душераздирающе жалобно, что в детской заплакала Светлана. Но они продолжали петь уже на коленях, отбивая поклоны.

- Ты просыпаешься, отдохнувшая, полная сил, у тебя отличное настроение, ты очень красивая, тебе легко дышать, легко ходить, голова у тебя свежая и ясная...

- Это был высший пилотаж! Я могу гордиться: в таких условиях применить гипноз и внушение; я действительно хороший врач, больше чем хороший выдающийся, нет - я уникальный...

Он стоял перед ней, пока она, зажав в губах шпильки, закручивала пучок.

- А, может, это я уникальна? - спросила, когда все шпильки были использованы. - Может, мне, как курице, достаточно провести перед носом, перед клювом меловую черту, чтобы погрузить меня в транс.

- Нет, ты не курица. Ты - другая птица. Сорока, пожалуй. Взгляд острый и эти постоянные белые воротнички, как пятна у сороки. Головка гладкая, что еще...

- Хватит! И это называется, польстил.

- А я тебе никогда не буду льстить.

Молчание. Эту фразу следовало обдумать. Она поднялась со скамьи.

- Я не советую слушать Брамса, у нас такое хорошее настроение, там в финале Allegro - мелодия для похорон, а мы располагаем жить лет семь, а, может, и десять .

- Почему так мало?

- Война неизбежна. Война между Германией и Советским Союзом.

- Нет, это невозможно. У нас сейчас самые лучшие отношения.

- Вот поэтому и будет война. Вы берете друг у друга то, что необходимо, чтобы подготовиться к войне.

Она замедлила шаги. Впереди шла компания, в которой она узнала Литвинова и его жену Айви.

- Пожалуй, лучше вернуться в Марианки. Бог с ним с концертом. Ты меня убедил.

Они повернули, прошли вдоль Теплы к рынку, возле которого он оставил машину.

- Хочешь посмотреть рынок? Мне надо что-то купить к ужину. Мы устроим великолепный ужин, я отличный повар, а ты будешь музицировать, ты ведь скучаешь без музыки?

- Очень скучаю.

Рынок ошеломил ее. В Москве хлеб и самые простые продукты получали по карточкам, лапти стали дефицитным товаром, и лишь в закрытых спецраспределителях по талонам давали колбасу и прочие деликатесы. Были еще коммерческие, но там цены в семь раз выше, чем по карточкам. Правда, на квартиру в Кремль и в Зубалово кто-то привозил и баранину, и молочных поросят, и икру. Но вот чтобы так, на виду у всех, на мраморных прилавках лежали розовые окорока свинины, сморщенные, чуть пергаментные тушки поросят; висели на крюках темно-красные бараньи седла и лопатки (любимое блюдо Иосифа). Чтобы высились пирамиды овощей. Названия многих из них она даже не знала. В молочных рядах жемчужно мерцали глянцевые срезы творога, в глиняных горшочках- запечатанный темной пенкой варенец.

- Давай поедим немного прямо здесь. В кафе есть домашняя колбаса, отбивные, которые отрежут при нас.

- Я хочу варенца. Я его ела в последний раз пятнадцать лет назад. Мы жили в лесничестве, я готовила варенец в русской печи.

- Ты и нам один раз принесла, помнишь?

- Конечно, нет.

- А я, конечно, да.

- Это может купить любой человек?

- Нет. Только знаменитые психиатры, гинекологи, артисты и политики. Другие получают отходы.

- Как отходы?

- Обрезки, несвежее, в общем всякую дрянь, вроде студня, костей и ливерной колбасы "Собачья радость".

- Не может быть!

- Почему же не может. Разве в Стране Советов не так? Кто были те русские, что шли впереди нас.

- Дипломаты.

- Значит, я забыл внести в список привилегированных дипломатов.

- Тебе нравится все это мне говорить?

- Нет. Не нравится. Но ведь ты же похожа на сороку, а не на страуса, сороки любопытны, знают все обо всем. Бери горшочек и следуй за мной.

Усадив ее за стол, покрытый красно-клетчатой скатертью, он вынул блокнот, изящный карандаш и принялся сосредоточенно записывать, время от времени поднимая глаза к законченным сводам. Потом подозвал кельнера в черном фартуке-юбке, передал ему листочек и деньги.

Когда они подошли к машине, она удивилась, увидев на заднем сиденьи аккуратно перевязанные пакеты из вощеной бумаги.

- Они все принесли?

- Ну конечно, - он, покраснев от усилия, пытался сдвинуть какой-то рычаг. - А, черт, заело!

Видимо, не хотелараспрямляться сложенная гармошкой мягкая крыша.

Он зашел с другой стороны, тоже безрезультатно. Посмотрел на часы: Поздно. Мастерская закрыта. Я не знаю, что делать, - вдруг пожаловался растерянно. - Эту чертову крышу, опять заело.

- Ну и что? Мы же приехали сюда без нее.

- Как что? Ты простудишься, заболеешь воспалением легких, лечить я не умею, придется звать другого врача, а я этим шарлатанам не доверяю.