Александр Яковлев - Осенняя женщина (Рассказы и повесть) Страница 29

- А открыть?

Михей достает из-под прилавка открывалку на веревке и молча со стуком кладет рядом с запотевшей бутылкой. Малый, не вынимая руки из кармана, начинает открывать. Михей смотрит с насмешливым интересом. Бутылка скользит по пластику и ахается у ног покупателя. Пенная жидкость заливает ему ноги. Из подсобки выглядывает вечно хлопочущий Заза. Оборачивается охранник.

- Двумя руками-то все надо делать, - назидательно выговаривает Михей, ногой придвигая к себе коробку с пивом.

Малый, не теряя лица, вновь достает деньги и швыряет на прилавок.

- Повторить. Сдача - в счет уборки.

Михей вновь ставит перед ним бутылку. Сцена повторяется. Лишь лужа на полу становится больше. Малый вновь лезет за деньгами. И неизвестно чем бы все закончилось, но в дело вмешивается Заза. Он молча подходит к прилавку и открывает бутылку. Двумя руками. Малый удаляется. Михей с удовлетворением смотрит ему вслед, оглядывая мокрые брюки.

- Паганэц ты, - устало говорит Заза, утирая лоб. Он уже привык к выходкам Михея. - Пакупатэля мне разгонишь.

- Куда они денутся, - усмехается Михей, глядя за окно, где у машины малый резко отвечает что-то недоуменно вопрошающей спутнице.

Уборщица тетя Аня, ворча, собирает осколки, вытирает пол. В душном воздухе стоит запах пива.

Вновь тихо. Михей подмигивает охраннику. Тот равнодушно отворачивается и сонно смотрит на часы. До закрытия еще далеко. Михей раз за разом вспоминает произошедшее и тихо посмеивается. НЕДОРОГО

Витек хозяйской походкой выходит во двор.

- Ма, - кричит он в сторону детской беседки, где собрались в теньке посудачить местные кумушки, - что ж ты, уходишь, а дверь на балкон не закрываешь? Первый этаж все-таки, обворуют...

- Да кто нас обворует, - отмахивается Галка. - Все в округе знают, что тут бандит живет. Даже милиция знает...

Витек довольно усмехается и уходит по делам.

Да, это местный бандит, авторитет. И все это знают. И не просто терпят такое соседство, но и дорожат им. Чуть беда какая - к Витьку. А куда же еще? Не в милицию же, в самом деле! С ними только свяжись... А Витек и проблему быстро решит, и возьмет недорого. Вон на прошлой неделе у Любки из второго подъезда брата за долги украли и требовали выкуп. Куда Любка в первую очередь бросилась? К Витьку. И брата девке вернули. Всего лишь за тысячу долларов. Разве дорого? Нет, серьезно?

С соседями Витек вежливо здоровается, не куролесит. Всегда опрятно одет и гладко выбрит. Кто не знает, так просто скажет - какой приятный молодой человек.

Кстати, столь же приятный молодой человек живет у нас в третьем подъезде. Игорек также опрятно одет и гладко выбрит. И с соседями вежлив. Но дружбой с ним дорожат в основном местные же бандиты. Потому что Игорек работает в милиции и за соответствующую... благодарность может дать дельный совет. И дает. И берет. Недорого. И все об этом знают.

Исходя из такого расклада дворовых сил, у соседок в авторитете мать Витька - Галка, и жена Игорька - Ленка. Весомостью в беседе с ними может поспорить разве что Лилька. Она работает в налоговой инспекции. А у человека серьезного, не ветрогона, к деятельности этой службы интерес повышенный, можно сказать, кровный. И Лилька при случае консультирует. И берет недорого. Ну, совсем пустяки. Свои же люди. Соседи.

Или взять Танюшку из шестнадцатой квартиры. Ее Гурам уже третью машину проигрывает...

Однако у беседки поднимается переполох. Это вырвался на свободу, выпрыгнув с незакрытого балкона первого этажа пес Витька. Пес нешуточный. Американский стаффордшир . Прямо скажем, зверь-пес. Правда, он еще молод и весело носится сейчас среди визжащей детворы и вопящих мамашек, желая всего лишь порезвиться и поиграть, не понимая причин всеобщей сумятицы.

Галку пес не слушается. А Витьку некогда с ним возиться. Дела. Сами понимаете. А выбрасывать собаку жалко. Дорогая все-таки. Не поскупились братаны на витькин день рождения. И все со страхом ждут, когда подрастет животина и покажет свой характер. Еще не пострадавшие прикидывают, во сколько станет Витьку компенсация за собачьи укусы. Вряд ли так уж дорого. Что с Витька возьмешь, коли он сам берет недорого?

ЧЕРЕПОВЕЦ

Мне было девятнадцать лет. Мне было девятнадцать! Тот, кто жил по-настоящему, знает, что это такое. Мне так все было любопытно. Странно, удивительно и интересно. И все происходящее воспринималось, как приглашение к открытию тайны.

Поезд привез меня в Череповец. Он мог привезти меня еще куда-нибудь. Ну, куда хотите... Но он почему-то привез меня в Череповец. Это там, где Вологда-гда.

Я первый раз была в Череповце. Мне ужасно нравилось слово "была". Оно придавало моей жизни весомость прошлого.

Ах, какой день был в Череповце. Такого в Москве не дождешься. Очень жаль, что в Москве такого не дождешься. Правда, жаль. Такого снега и такого солнце нет.

Снег, замешанный на солнце, покрывал Череповец пышным безе с хрустящей корочкой, над которой искусно размещались шоколадно-добротные древние дома и хрупкие бисквитные храмы...

- Девушка, можно вас спросить?

Я обернулась. Зная, что увижу в глазах незнакомца. Увижу разочарование. Увы, с недавних пор мне стало ясно, что красотой мне пока не блистать. Ах, не блистать...

Но и этот солдатик, лопоухий, стриженый, был такой простой-простой и незаметный, словно занесенный куст при дороге. Занесенный, но не засыпанный, не спрятанный в сугробе.

И никакого разочарования в его глазах я не увидела. Наоборот, облегчение. Оттого, что я пока не красавица. А такая же - простая и незаметная. И мы оба знали, как пользоваться в жизни этой незаметностью, пусть у нас были и другие тайны. Но эта тайна нас объединяла.

- Как тебя зовут-то? - спросил он так, словно мы давным-давно познакомились, но долго не виделись, и он успел позабыть мое имя.

- Света, - сказала я. - А тебя- Петя?

- Нет, это папаню так звали. А меня...

- А я тебя буду звать Петрович, - почему-то поспешила перебить его я, хватаясь за мою почти угадку, как за счастливую находку, как за серебряный полтинник, вмороженный в лед под ногами.

- Тут, понимаешь, Светк, дело такое. Маманя ко мне приехала, деловито пояснил Петрович. И был он весь основательный и рассудительный, как председатель крепкого колхоза. - И уж больно ей охота увидеть, что девчонка у меня знакомая есть. Городская, - почему-то вполголоса добавил он, оглянулся и покраснел. Всем лицом, ушами и шеей.

И я конечно же поняла, что никакой знакомой девчонки у него нет. Городской. И я тоже покраснела. И он тоже понял, что у меня нет знакомого парня.

- Пошли, - выпалила я и очень решительно взяла его под руку, ощущая всю негнущуюся колючую грубость его шинели.

- Да никуда идти и не надо, - сказал он. - Вот она, моя маманя.

Я обернулась испуганно. Метрах в пяти от нас, на заснеженной скамеечке сидела старушка. Вернее, она сидела на спинке скамеечки, примостившись, как птичка, так много снегу было в этом Череповце. И из этого снега глядели на меня, на нас блекло-голубые глаза, глядели с любовью, заволакиваясь слезами нежности, отчего весь мир терял резкость очертаний, погружаясь в ласку и милосердие.

Но вот старушка сморгнула, меняя декорации. И на меня строго и оценивающе посмотрела Мать. Она смотрела на меня как на Невесту, и я ощущала стыдливость (потупленный взор) и слышала легкий шелест фаты на плечах и колокольный звон и скрипуче-протяженое из полумрака, озаренного густым желтым свечным огнем: "Господи, помилуй мя!". Особенно трогало меня это "мя". Я чуть не расплакалась...

Но следующий взор ее уколол меня и испугал. На меня смотрела Женщина. Смотрела с ревностью... Я застыла, как при встрече с большой незнакомой собакой. Меня обнюхивали. Я затаила дыхание. Хоть бы кто-нибудь пришел на помощь, хоть бы кто-нибудь...

Петрович кашлянул. Сухо и слабо разнесся звук этот над хрустким снегом в далеком Череповце, отзываясь эхом в той деревне, где ждали старушку соседки ("И так я вам скажу, деушки, совсем мой-то мужчина стал, да видный! От девок отбою нет!". - "Ох, испортят его городские-то шалавы!"). И за что они меня так невзлюбили?

- Ну, мамань, пойдем мы, - затоптался на месте Петрович.

- На танцы! - вдруг озорно сказала старушка. - Ну, ступайте, ступайте, дело-то молодое...

И она пригорюнилась, вспоминая свое старое молодое дело.

Я торопливо ткнула рукой куда-то в колючее шинельное, и мы пошли. Чуть не побежали. Я едва поспевала за Петровичем, за его молодым делом-телом.

А когда мы забежали за какой-то домик с пронзительно-зелеными наличниками, Петрович резко остановился и чуть ли не оттолкнул меня. Мне показалось, что я противна ему. И всю жизнь была противна. Омерзительна и ненавистна.

- Ну, все! - почему-то злобно выдохнул он с облачком пара, улетевшего вверх, к голубым-голубым небесам.

- Все? - спросила я, прислушиваясь к собственному голосу, и ничего не слыша.

Петрович стремительно развернулся и побежал, путаясь в полах шинели.