Мирза Ибрагимов - Наступит день Страница 29

- Люди, о которых вы мечтаете, господин сертиб, имеются, но не там, где вы их ищете; они в так называемых низах. Это чистые сердцем, благородные душой люди.

- Может быть, вы и правы, - задумчиво ответил сертиб. - Там в низах, люди, конечно, правдивее и чище. Но они невежественны и грубы...

- Они вооружатся знанием, сертиб, и в мире станет светлее.

- Возможно, вы правы, мой друг! - улыбаясь, сказал сертиб. - Мир станет светлее и лучше. За это стоит бороться, стоит страдать и рисковать. Не надо бояться правды! Вот поэтому - признаюсь вам - я и решил написать лично его величеству о всех моих соображениях. Ему одному по силам очистить нашу жизнь от всей гнили. И я решил взять на себя эту смелость открыть шаху глаза на действительное положение вещей.

Фридун понял, насколько крепко сидят в этом человеке несбыточные надежды. И все же он не счел нужным таить от него свои мысли.

- Я боюсь, что вас постигнет горькое разочарование, господин сертиб, сказал он мягко. - Повторяю - честные люди и истинные патриоты находятся далеко не там, где вы ищете. Вы найдете их в трудовом народе.

Сертиб ничего не ответил. Он глубоко задумался.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Во время обеденного перерыва Риза Гахрамани побежал в лавочку за хлебом, а когда вернулся, увидел среди рабочих начальника депо, который держал перед ними речь. Очевидно, случилось что-то необычайное, - начальник редко появлялся в депо.

Риза Гахрамани смешался с толпой и стал прислушиваться.

- Большевики хотят разрушить весь мир, - отчеканил начальник депо. Как будто мало у них своих земель! Они еще зарятся на Польшу, Бельгию... Они метят и на нашу родину - Иран... Из-за этого наши друзья, англичане и французы, не хотят заключать с ними договор о союзе.

Начальник депо долго распространялся о московских переговорах, которые Англия и Франция вели с Советами летом 1939 года, объясняя провал этих переговоров непримиримостью Страны Советов, - эта страна якобы ни с кем не желает жить в мире.

- Но с помощью аллаха и заботами его величества, повелителя мира, шахиншаха Ирана Реза-шаха мы избавимся от этих врагов, иншаллах, аминь! закончил начальник депо. И добавил: - Есть у кого-нибудь вопросы?

- Все ясно, господин начальник, - заговорил старый рабочий и шагнул вперед. - Но когда же будет у нас прибавка к жалованью? Ей-богу, господин, на хлеб не хватает, голодаем, А насчет того, чтобы одеться, - сам видишь, в чем ходим.

При этих словах старик приподнял руки и оглядел свое промасленное рубище.

- Он правду говорит! - послышалось со всех сторон.

- Сейчас речь не о том! - остановил их начальник. - Мы говорим совсем о другом...

И он опять начал рассказывать о большевистской опасности, нависшей над всем мусульманским миром, и о непримиримости Советов. Затем, уже не задавая вопросов, он поспешно удалился.

После его ухода рабочие уселись в тени у стены и принялись за обед. Они сидели на голой земле, подвернув под себя ноги, и закусывали хлебом с луком.

- Здорово ты поддел его! - сказал один из рабочих, обращаясь к старику. - Клянусь аллахом, ему легче было бы услышать тысячу проклятий своему родителю... Прямо хребет ему переломил.

- А что, разве не правду я сказал? - простодушно отозвался старик. Разве это жизнь?

- Собака, сын собаки! - возмущенно заговорил другой рабочий. - Я тут с голоду еле на ногах стою, а он вздумал проповеди читать... Тоже мулла нашелся.

- Чемберлен думал натравить большевиков на немцев, а потом уйти в кусты. Тоже сволочь! Кого обмануть вздумал?

- А это правда, что русские хотят отнять у нас землю?

- Да ты что, в своем уме? На что им наша земля? Все это выдумки, чтобы запутать нас.

- А как с верой? Говорят, будто за одно слово "аллах" большевики вырывают язык.

- Ничего подобного. Люди рассказывают, что там кто хочет - верит, кто не хочет - не верит. Сами большевики не верят.

- Жалко! Ах как жалко! Такое правительство, опора бедняка, защитник рабочего, а бога не признает!

- А мне сдается, что как раз большевики и признают бога больше, чем кто-либо. Бедняков они кормят досыта? Кормят. Значит, божеское дело творят: и люди рады, и бог доволен. Недаром же говорит народ: "Голодный не верит в бога". Риза Гахрамани, пять лет проработавший здесь, хорошо знал каждого рабочего, его прошлое и настоящее, его нрав и привычки, нужды и желания. Сидя в тени, он молча прислушивался к речам товарищей и думал: "Какие это прекрасные люди, но как они нуждаются в нашей постоянной разъяснительной, агитационной работе!.."

- Что хочешь говори, - услышал Риза голос старого рабочего, который спрашивал о прибавке, - но никто не может отрицать, что Советы за трудящийся народ. А наши господа, когда задумают что-нибудь дурное против народа, любят поговорить об аллахе. Опять, видно, готовят какую-нибудь пакость. Уж не снюхиваются ли с инглисами? В прошлую войну они так и сделали. Половина Ирана погибла тогда от голода.

Вечером Риза Гахрамани подробно рассказал Фридуну о том, что было в депо и что говорили рабочие. Фридун знал, что повсюду в городе только и говорят, что о советско-германском договоре.

Простой народ и передовые люди радовались заключению этого договора, считая его победой советской дипломатии. Многие при встрече даже поздравляли друг друга:

- Слава богу, кажется, конец английским интригам! И с надеждой глядели в будущее.

Однако официальные круги и реакционные слои населения смотрели на этот факт иначе. Все газеты были полны антисоветской ложью и клеветой, которые они черпали из передач лондонского и французского радио. Это вносило сумятицу в сознание широких масс, дезориентировало их.

- А что, если мы выпустим специальную листовку? - предложил вдруг Риза Гахрамани. - Наш долг сказать народу правду.

- Это идея! - радостно воскликнул Фридун. - Ты прав - с этим нельзя медлить. А ну, давай послушаем московское радио. Как раз время!

- Еще пять минут, - сказал Риза Гахрамани, взглянув на часы. Послушаем Москву и примемся за листовку. На этот раз можно будет отпечатать в типографии и распространить повсюду.

Они заперли на ключ дверь, закрыли окна, опустили занавески и подсели к радиоприемнику, приглушив его звук.

Передача была посвящена советско-германскому договору и международному положению.

Москва говорила спокойно и уверенно. В голосе диктора ощущалась сила правды.

- Бери бумагу, скорее! - шепнул Риза Гахрамани.

Затаив дыхание, они слушали речь, свободную от истерических выкриков, от дешевых восклицаний и туманных выражений, которыми изобиловали выступления иранских и западноевропейских политиков. Простыми и ясными словами возвещалась миру настоящая правда.

Они слушали, иногда легонько подталкивая друг друга, радостно улыбаясь или многозначительно переглядываясь. Фридун торопливо записывал.

Когда передача кончилась, они сели на диван и начали разбирать записанное. Фридун успел записать не только общее содержание передачи, но даже отдельные фразы.

Особенно поправилось им то место передачи, где вскрывалась империалистическая сущность якобы "чисто идеологической борьбы", которую объявили Германии английские и французские правящие круги.

- Почитай еще раз! - попросил Риза Гахрамани. - Это место надо целиком включить в листовку.

Прежде чем приступить к составлению текста листовки, они решили повидаться с Керим ханом Азади и Курд Ахмедом и посоветоваться с ними. Но в последний момент, когда они уже собрались выходить, Риза Гахрамани остановил Фридуна и потащил его к столу.

- Нельзя терять ни минуты! Садись за листовку, а я найду их и приведу сюда. - И он выскочил из комнаты.

Фридун принялся за составление текста листовки.

Оставив работу у братьев Сухейли, Фридун поступил на юридический факультет Тегеранского университета, в чем ему оказали большую помощь сертиб Селими и профессор Билури. За короткое время ему удалось завоевать уважение и любовь своих товарищей, студентов.

Днем он бывал на лекциях в университете, по вечерам работал дома, после чего выходил на полчаса подышать свежим воздухом. Городские улицы заполняли в этот час разряженные богачи, среди которых на каждом шагу попадались нищие в грязных лохмотьях с протянутыми трясущимися руками.

Еще в Тебризе Фридун был наслышан о тегеранских делах, да и читал кое-какую литературу" где говорилось о мрачных картинах столичной жизни. Находить такую литературу было очень трудно, приходилось доставать ее тайком, из-под полы: всякое произведение, содержавшее мало-мальскую критику даже частных сторон жизни не только Тегерана, но и вообще Ирана, находилось под строгим запретом. К числу запрещенных книг были отнесены и произведения Шейх-Мухаммеда, доктора Эрани и других прогрессивных деятелей.

Тем не менее по рукам ходили старые издания, в которых подвергались порицанию средневековый застой и реакционный режим Ирана. Что же касается современного состояния страны и созданного Реза-шахом невыносимого гнета, то об этом складывались и распространялись по городам и селам устные рассказы, анекдоты, басни, притчи. И с этим голосом народа правительство не умело и не знало, как бороться.