Леонид Андреев - Том 5. Рассказы и пьесы 1914-1915 Страница 29

Керженцев. С молочком, с молочком… Нет, Маша, напрасно вы тогда вынули меня из полотенца, глупо вы сделали, мой ангел. На кой черт я здесь? Нет, на кой черт я здесь? Был бы я мертвый, и было бы мне спокойно… Ах, хоть бы минута спокойствия! Мне изменили, Маша! Мне подло изменили, как только изменяют женщины, холопы и… мысли! Меня предали, Маша, и я погиб.

Маша. Кто же вам изменил, Антон Игнатьич?

Керженцев (ударяя себя по лбу). Вот. Мысль! Мысль, Маша, вот кто мне изменил. Вы видали когда-нибудь змею, пьяную змею, остервеневшую от яда? И вот в комнате много людей, и двери заперты, и на окнах решетки — и вот она ползает между людей, взбирается по ногам, кусает в губы, в голову, в глаза!.. Маша!

Маша. Что, голубчик, вам нехорошо?

Керженцев. Маша!.. (Садится, зажав голову руками.)

Маша подходит и осторожно гладит его по волосам.

Маша!

Маша. Что, миленький?

Керженцев. Маша!.. Я был силен на земле, и крепко стояли на ней мои ноги — и что же теперь? Маша, я погиб! Я никогда не узнаю о себе правды. Кто я? Притворялся ли я сумасшедшим, чтобы убить, — или я действительно был сумасшедший, только потому и убил? Маша!..

Маша (осторожно и ласково отводит его руки от головы, гладит волосы). Прилягте на постельку, голубчик… Ах, миленький, и до чего же мне вас жалко! Ничего, ничего, все пройдет, и мысли ваши прояснятся, все пройдет… Прилягте на постельку, отдохните, а я около посижу. Ишь, сколько волос-то седеньких, голубчик вы мой, Антошенька…

Керженцев. Ты не уходи.

Маша. Нет, мне некуда идти. Прилягте.

Керженцев. Дай мне платок.

Маша. Нате, голубчик, это мой, да он чистенький, сегодня только выдали. Вытрите слезки, вытрите. Прилечь вам надо, прилягте.

Керженцев (опустив голову, глядя в пол, переходит на постель, ложится навзничь, глаза закрыты). Маша!

Маша. Я здесь. Я стул себе взять хочу. Вот и я. Ничего, что я руку вам на лоб положу?

Керженцев. Хорошо. Рука у тебя холодная, мне приятно.

Маша. А легкая рука?

Керженцев. Легкая. Смешная ты, Маша.

Маша. Рука у меня легкая. Прежде, до сиделок, я в няньках ходила, так вот не спит, бывало, младенчик, беспокоится, а положу я руку, он и заснет с улыбочкой. Рука у меня легкая, добрая.

Керженцев. Расскажи мне что-нибудь. Ты что-то знаешь, Маша: расскажи мне, что ты знаешь. Ты не думай, я спать не хочу, я так глаза закрыл.

Маша. Что я знаю, голубчик? Это вы все знаете, а я что ж могу знать? Глупая я. Ну вот, слушайте. Раз это, девчонкой я была, случился у нас такой случай, что отбился от матери теленочек. И как она его, глупая, упустила! А уж к вечеру это было, и говорит мне отец: Машка, я направо пойду искать, а ты налево иди, нет ли в корчагинском лесу, покликай. Вот и пошла я, миленький, и только что к лесу подхожу, глядь, волк-то из кустов и шасть!

Керженцев, открыв глаза, смотрит на Машу и смеется.

Что вы смеетесь?

Керженцев. Вы мне, Маша, как маленькому — про волка рассказываете! Что ж, очень страшный был волк?

Маша. Очень страшный. Только вы не смейтесь, я не все еще досказала…

Керженцев. Ну, довольно, Маша. Спасибо. Мне надо писать. (Встает.)

Маша (отодвигая стул и поправляя постель). Ну, пишите себе. А чаю вам сейчас принести?

Керженцев. Да, пожалуйста.

Маша. С молоком?

Керженцев. Да, с молоком. Хлораламид не забудьте, Маша.

Входит, почти столкнувшись с Машей, доктор Иван Петрович.

Иван Петрович. Здравствуйте, Антон Игнатьич, добрый вечер. Послушайте, Маша, вы почему дверь не закрываете?

Маша. А разве я не закрыла? А я думала…

Иван Петрович. «А я думала…» Вы смотрите, Маша! Я последний раз вам говорю…

Керженцев. Я не убегу, коллега.

Иван Петрович. Не в том дело, а порядок, мы здесь сами на положении подчиненных. Ступайте, Маша. Ну, как мы себя чувствуем?

Керженцев. Чувствуем мы себя скверно, в соответствии с нашим положением.

Иван Петрович. То есть? А вид у вас свежий. Бессонница?

Керженцев. Да. Вчера мне целую ночь не давал спать Корнилов… так, кажется, его фамилия?

Иван Петрович. А что, выл? Да, сильный припадок. Сумасшедший дом, батенька, ничего не попишешь, или желтый дом, как говорится. А вид у вас свежий.

Керженцев. А у вас, Иван Петрович, очень не свежий.

Иван Петрович. Замотался. Эх, времени нет, а то игранул бы с вами в шахматы, вы ведь Ласкер!

Керженцев. Для испытания?

Иван Петрович. То есть? Нет, какое там — для невинного отдохновения, батенька. Да что вас испытывать? Вы сами знаете, что вы здоровехоньки. Будь бы моя власть, нимало не медля отправил бы вас на каторгу. (Смеется.) Каторгу вам надо, батенька, каторгу, а не хлораламид!

Керженцев. Так. А почему, коллега, говоря это, вы не смотрите мне в глаза?

Иван Петрович. То есть как в глаза? А куда же я смотрю? В глаза!

Керженцев. Вы лжете, Иван Петрович!

Иван Петрович. Ну-ну!

Керженцев. Ложь!

Иван Петрович. Ну-ну! Да и сердитый же вы человек, Антон Игнатьич, — чуть что, сейчас же браниться. Нехорошо, батенька. Да и чего ради стану я врать?

Керженцев. По привычке.

Иван Петрович. Ну вот. Опять! (Смеется.)

Керженцев (угрюмо смотрит на него). А вы, Иван Петрович, на сколько бы лет засадили меня?

Иван Петрович. То есть на каторгу? Да лет бы на пятнадцать, так я думаю. Много? Тогда можно и на десять, хватит для вас. Сами же хотите каторги, ну вот и отхватайте годков десяточек.

Керженцев. Сам хочу! Хорошо, хочу. Значит, в каторгу? А? (Хмыкает угрюмо.) Значит, пусть господин Керженцев обрастает волосами, как обезьяна, а? А вот это, значит (стукает себя по лбу), — к черту, да?

Иван Петрович. То есть? Ну, да и свирепый же вы субъект, Антон Игнатьич, — очень! Ну-ну, не стоит. А я к вам вот зачем, дорогой мой: сегодня у вас будет гость, вернее, гостья… не волнуйтесь! А? Не стоит!

Молчание.

Керженцев. Я не волнуюсь.

Иван Петрович. Вот и прекрасно, что не волнуетесь: ей-богу, нет на свете ничего такого, из-за чего стоило бы копья ломать! Нынче ты, а завтра я, как говорится…

Входит Маша и ставит стакан с чаем.

Маша, барыня там?

Маша. Там, в коридоре.

Иван Петрович. Ага! Ступайте. Так вот…

Керженцев. Савелова?

Иван Петрович. Да, Савелова, Татьяна Николаевна. Вы не волнуйтесь, дорогой мой, не стоит, хотя, конечно, я бы барыню не пустил: и не по правилам это, и действительно тяжелое испытание, то есть в смысле нервов. Ну, у барыни есть, очевидно, связи, начальство ей разрешило, а мы что? — мы люди подчиненные. Но если вы не хотите, то ваша воля будет исполнена: то есть барыньку отошлем назад, откуда пришла. Так как же, Антон Игнатьич? Сможете выдержать эту марку?

Молчание.

Керженцев. Смогу. Попросите сюда Татьяну Николаевну.

Иван Петрович. Ну и прекрасно. И еще вот что, дорогой мой: при свидании будет присутствовать служитель… Я понимаю, как это неприятно, но порядок, правило, ничего не попишешь. Так вы уж не буяньте, Антон Игнатьич, не гоните его. Я ж вам нарочно такого остолопа дал, что ни бе ни ме не понимает! Можете спокойно говорить.

Керженцев. Хорошо. Просите.

Иван Петрович. Бон вояж, коллега, до свидания. Не волнуйтесь.

Выходит. Керженцев некоторое время один. Быстро смотрится в маленькое зеркальце и поправляет волосы; подтягивается, чтобы казаться спокойным. Входят Татьяна Николаевна и служитель, последний становится около двери, ничего не выражает, лишь изредка конфузливо и виновато почесывает нос. Татьяна Николаевна в трауре, руки в перчатках — видимо, боится, что Керженцев протянет руку.

Татьяна Николаевна. Здравствуйте, Антон Игнатьич.

Керженцев молчит.

(Громче.) Здравствуйте, Антон Игнатьич.

Керженцев. Здравствуйте.

Татьяна Николаевна. Мне можно сесть?

Керженцев. Да. Зачем пришли?

Татьяна Николаевна. Я сейчас скажу. Как вы себя чувствуете?

Керженцев. Хорошо. Зачем вы пришли? Я вас не звал, и я не хотел вас видеть. Если вы трауром и всем вашим… печальным видом хотите пробудить во мне совесть или раскаяние, то это был напрасный труд, Татьяна Николаевна. Как ни драгоценно ваше мнение о совершенном мной поступке, но я ценю только свое мнение. Я уважаю только себя, Татьяна Николаевна, — в этом отношении я не изменился.