Константин Станюкович - В мутной воде Страница 29

«Неужели это был только порыв… один порыв?» — допрашивала она себя.

Она велела Параше подать себе шкатулку и стала перебирать свои письма к Башутину…

— И я его когда-то любила! — шепнула она, перечитывая некоторые письма. Просматривая другие, она испуганно качала головой.

«Все уничтожить!» — решила она, заперла письма в шкатулку и отдала Параше.

Мысли начинали путаться. Разные лица неясными тенями мелькали в усталом мозгу. Усталость взяла свое, и она заснула.

Был пятый час, когда Варвара Николаевна проснулась.

— Вы спали, барыня, отлично! — заметила Параша.

— И страшно проголодалась. Скорей прикажи давать обедать.

Она ела с аппетитом и после обеда хотела было ехать разыскать доверенного, но вместо того присела к столу и стала писать письмо к Привольскому.

Ей словно хотелось обмануть и себя и любовника, и она написала самое восторженное, горячее письмо. Когда она прочитала его, ей показался фальшивым этот восторженный тон письма, но она все-таки запечатала его и попросила Парашу отнести на почту и привести ей коляску.

Она присела к окну и рассеянно смотрела на улицу.

— Барон! — вдруг крикнула она, увидав проходившего мимо старого своего друга.

Барон поднял голову, весело улыбнулся и через минуту уже целовал руки очаровательной женщины.

— Вы какими судьбами здесь, барон? — спрашивала его Варвара Николаевна.

— Да все из-за вас, прелестная женщина.

— Как из-за меня?

— Вы приказали отпустить Башутина и, конечно, хорошо сделали… Я прислал сюда одного человека вместо него, но хотел сам посмотреть, что здесь делается…

— И что же?..

— Все прекрасно… Мы с вами поставляем превосходные сухари и получаем хорошие деньги… Но бог с ними, с делами… Я так рад, что наконец вас увидал… так рад…

И барон снова стал целовать руки Варвары Николаевны. Маленькие его глазки стали советь.

— А вы… вы где пропадали?.. — заметил он печальным голосом. — В последнее время вы нигде не показывались, вдруг умчались из Петербурга, и, если бы не ваша телеграмма из Ясс, я бы не знал, где вы…

— Ах, барон!.. Мне просто стало скучно, и я поехала прокатиться…

— И ни слова старому другу?.. В Петербурге рассказывали, что будто вы…

— Погналась за любовником? — перебила Варвара Николаевна.

— Да!.. — прошептал барон.

— А вы не верьте всему, что говорят, мой милый друг, если хотите оставаться со мной в дружбе… Слышите?

И Варвара Николаевна так нежно заглянула ему в глаза, что барон дал слово ничему не верить.

Она толково расспросила его о делах и, по обыкновению, совсем очаровала влюбленного старика. Они вместе катались по городу, потом ужинали и за ужином выпили бутылку шампанского. Когда барон возвращался домой, то он трогательно распевал пьяным голосом какой-то чувствительный романс и долго не мог заснуть, вспоминая эту очаровательную, но неприступную женщину.

А Варваре Николаевне тоже не спалось. Она задавала себе вопрос, к чему она кокетничает с этим «плюгавым» бароном, и грустно усмехнулась, вспомнив Привольского.

— Ах! Если бы он был здесь со мной!.. — печально прошептала она и стала думать о том, как бы ей вернуть пятьдесят тысяч, отданные Башутину.

Через неделю они с бароном поехали в Мариенбад. Барон был в восторге, что они едут вместе, ухаживал за Варварой Николаевной, бегал на станции за фруктами и ревновал ее к пассажирам, с которыми Варвара Николаевна иногда весело болтала. Особенно смущал его один красивый молодой итальянец, с которым они познакомились на пароходе. Итальянец сперва сказал, что едет в Карлсбад, но когда Варвара Николаевна шутя сказала, что в Мариенбаде лучше, то он немедленно объявил, что доктора предоставили ему на выбор то или другое место и что он выбирает Мариенбад.

Варвара Николаевна слегка кокетничала с итальянцем и вместе с ним подсмеивалась над старым бароном. Скоро они сошлись точно старые знакомые. Варвара Николаевна весело смеялась глазами, замечая нередко упорные взгляды больших черных с поволокою глаз молодого итальянца, который скверным французским языком с порывистостью жителя юга и с фамильярностью художника просил позволения снять с нее портрет и говорил ей об ее красоте.

Когда они втроем приехали в Мариенбад, то барон ходил как в воду опущенный.

— Полно, полно… дуться!.. — ласково заметила она ему. — Интересный молодой человек, и… больше ничего!.. Ну, чего вы так смотрите, барон?

И барон снова оживал.

Варвара Николаевна наняла себе прелестное отдельное помещение в три комнаты около самого леса, вдали от Крейцбруннена.

Барон с итальянцем остановились в гостинице. В вилле, которую выбрала Варвара Николаевна, не было ни одной свободной комнаты, и барон очень огорчился, когда Варвара Николаевна сказала, что она этому очень рада.

На другой же день Варвара Николаевна послали Привольскому телеграмму и написала письмо, в котором сообщала свой адрес и умоляла его написать скорей.

В Мариембаде Варвара Николаевна опять сделалась нервная. То по целым дням была весела, то, напротив, хандрила, была раздражительна и капризна, так что и барон и итальянец только разводили руками, сопровождая ее, по обыкновению, у Крейцбруннена, или в Вальдмюле, или в Швейцергоф, где Варвара Николаевна любила пить кофе.

Однажды часу в пятом, когда обыкновенно мариенбадские больные рассыпаются по окрестностям пить кофе с горячим молоком, Варвара Николаевна под руку с итальянцем поднималась по лесной аллее на Vilhelm's Hohe. Барон с трудом поспевал за ними. В лесу было хорошо: пахло душистой сосной, веяло лесной свежестью. Итальянец горячо о чем-то рассказывал, а Варвара Николаевна смеялась глазами, слушая восторженные полупризнания. Она была очень хороша в своем изящном сером костюме, обвивавшем ее стройную, гибкую фигуру. Лицо ее было оживленно, глаза улыбались.

— Однако мы оставили барона далеко позади!.. — смеясь, заметила Варвара Николаевна, останавливаясь.

— Вы не хотите меня слушать? — сердито проговорил итальянец.

— Отчего ж?.. Но только втроем будет веселей… Как вы думаете?

И она так лукаво взглянула на молодого художника, что он с сердцем проговорил:

— Шутить, синьора, нехорошо!

— А разве я шучу? Я думала: вы шутите! Барон, идите скорей! — крикнула она барону.

Отдохнувши, все стали подниматься. Итальянец мрачно молчал, а Варвара Николаевна поддразнивала барона, рассказывая ему по-русски, что у итальянца прекрасные глаза и белые зубы. Барон находил его тривиальным и нежно нашептывал Варваре Николаевне, что она очаровательна.

— Ах, барон, если бы вы знали, как все это надоело!.. Я думаю скоро уехать отсюда!.. Слава богу, вот и скамейка! Присядемте!

Они уселись на скамье, стоявшей на площадке. Это было Charlotten's Hohe. Напротив них сидели две дамы и мужчина.

— Здесь хорошо, но только скучно, не правда ли? — промолвила Варвара Николаевна по-русски, обращаясь к барону. — Посмотрите-ка на итальянца. Он все, верно, сердится… Я люблю сердить его!

Мужчина, сидевший напротив, пристально посмотрел на Варвару Николаевну и не спускал с нее глаз.

— Что ж, пойдем дальше, барон?

— Как хотите…

— Спросим у итальянца!..

Он мрачно отвечал, что ему все равно.

— Так пойдемте вниз!

Все стали спускаться молча. Варвара Николаевна отказалась от руки, предложенной итальянцем, и шла одна. Веселое расположение духа давно исчезло. На нее вдруг напала хандра, и она почему-то вспомнила теперь, что не уничтожила своих писем к Башутину.

Она обернулась. Господин, сидевший на скамье, тихо шел следом за ними. Этот господин вдруг почему-то смутил ее. Почему? Она сама не могла себе объяснить. Они спустились вниз к Вальд-Квелле и выпили по стакану этой воды. Она оглянулась. Господин следил за нею глазами.

«Какая я глупая!» — промелькнуло у нее в голове при мысли, что какой-то неизвестный господин может ее беспокоить. Она дошла до дому, простилась со своими спутниками, посмотрела вокруг, — никого не было.

Параша встретила ее с письмом в руках.

Варвара Николаевна взглянула на адрес, весело улыбнулась, узнавши руку Привольского, быстро разорвала конверт и стала читать.

С первых же строк лицо ее покрылось смертной бледностью и глаза сверкнули. Она скомкала письмо и бросила его на пол.

— Все кончено!.. — проговорила она сквозь зубы. — И он еще смеет упрекать!..

Она подняла письмо и прочитала громко:

— «Прошу вас избавить меня от писем. Я узнал, кто вы такая, и…»

— Узнал, кто я такая!.. — повторила она, нервно подергивая губой.

Горе, злость, оскорбленное самолюбие брошенной любовницы терзали ее. Она ходила по комнате в бессильной злобе. В эту минуту Привольский был ей противен, но в то же время как бы хотела она видеть его у себя, заставить на коленях умолять о любви и, наконец, простить его.