Александр Скоробогатов - Кокаин Страница 3

То есть продолжим. На чем мы остановились?

Остановились мы на том, что старушка пошла в ванную комнату и приняла теплый душ, после чего вытерлась новым полотенцем и полезла на балкон. В принципе, это уже конец рассказа.

(Тут, нужно сказать, произошло следующее: пытливый читатель мысленно похлопал автора по плечу и, покрутив указательным пальцем у виска, спросил: "Совсем уже? Может быть, лучше бросить это занятие - ни денег оно не приносит, ни славы заслуженной, а вот слабую психику расшатывает... Или неотложку вызвать? Знаешь, такую, с санитарами здоровенными?.."

"Нет-нет, - встрепенувшись, испуганно кричит автор. - Только не нужно санитаров! Знаем, какие они, санитары! Пожалуйста, пожалейте! Приедут два таких здоровых мужика, весь чай выхлещут, электричества нажгут, грязи натопчут, макароны из шкафа вытащат! Я лучше расскажу вам про бедную бабушку, которая заперла свою дочку, когда та была еще совсем маленькой, в сундук, и всю жизнь потом кормила ее через дырочку..."

Но читатель строго ударит мысленным кулаком по столу: никаких старушек, это тоже из другого рассказа. Глотни-ка, брат, кефира, и продолжай про то, как ты захохотал!

Хорошо, скромно отвечу на это я. Будет сделано.)

Жутко я захохотал, так, что по спине побежали мурашки.

Вот как я захохотал:

- Ха-ха-ха!

(Обратите внимание, как автор настойчиво, неотступно ищет ту единственную краску, что заиграет, заблещет, расцветет и оживит страницу. Уже только по одной этой настойчивости читатель может догадаться, что перед ним работа настоящего Мастера.)

Итак, в путь, за мной, Читатель!

Вот как я захохотал:

- Ха-ха-ха!

Человека, кстати, всегда можно досконально определить по его смеху. Как бы он ни скрывался, как бы ни прятался под личиной, скажем, борца за свободу или спасение окружающей среды, как бы ни прикидывался спортсменом, учителем словесности, кем угодно, но вот стоит ему раскрыть пасть и засмеяться - смех этот выдаст его с потрохами. Автору, например, рассказывали про одного директора банка: солидный такой, добряк, казалось бы, семьянин, пятьдесят лет назад к нам на парашюте забросили, - а как однажды засмеялся, так его тут же и раскусили: нет, нехороший ты человек. Он отбивается и кричит: у меня просто губа треснула, я не могу кожу растягивать, а так бы я от души расхохотался! А ему: знаем, как бы ты расхохотался! А он: да, расхохотался бы, просто ужас, как расхохотался бы! А ему: знаем-знаем, как бы ты расхохотался! И глаза все прищурили. А он: дайте мне только выздороветь, а там я так страшно расхохочусь! А ему: ну ладно, давай, парень, выздоравливай, короче, а там посмотрим. А он: спасибо, ребята, вот спасибо! А ему: да ладно, подумаешь... А он: нет, в натуре, я так расхохочусь! А ему: слушай, надоел, помолчи! А он: нет, в натуре, я, кажется, прямо сейчас расхохочусь! Тут все, понятно, испугались: никто такого поворота никак не ожидал. Ему говорят: слушай, ты еще не совсем окреп, подлечись, поезжай в санаторий, вот тебе путевка на курорт, наберись сил, потом и расхохатывайся себе на здоровье! Но - не тут-то было. Нет уж, говорит этот, с губой и с такой похабной улыбочкой на лице, я уж, пожалуй, расхохочусь!

И так эта его фраза зловеще прозвучала в наступившей тишине, что всем сделалось не по себе. И все постепенно двинулись оттуда по домам, а дома закрылись и залезли под кровати. И жен заставили ночью окна сторожить.

Короче, чтоб никто ничего не подумал, расхохотался я следующим образом:

- Ха-ха-ха!

6

Подобно вихрю я бросился к эстраде, ломая и переворачивая на ходу столы и стулья. Кругом дрались. Было душно, и кричали женщины. Я танцевал. Понятно, что на меня обращали внимание. Вот мимо прокатился ком дерущихся: руки, ноги, головы, клочья одежды. На пол к моим ногам упало чье-то не то отрезанное, не то просто оторванное ухо. Мне, как писателю и гуманисту, было на все это глубоко наплевать.

Страшный треск, а затем грохот заглушил музыку: это с потолка сорвалась огромная металлическая люстра. Вмиг раздались крики и писк, и хлынули из-под люстры алые, остро пахнущие потоки. Побросав гитары и барабаны, музыканты ринулись к люстре и, припав к полу, стали жадно, захлебываясь, лакать кровь.

В следующий миг напившиеся крови музыканты снова ударили по струнам, и вихрь танца увлек меня за стойку, где в пивных лужах ровненько лежали официантки-серны, опытные и гибкие... Одна из них была не занята... Я осушил стакан с чем-то кислым и бросился на нее, серну. Музыканты с окровавленными губами заиграли туш.

Не говорите, что писатели народ непрактичный, легко теряющий в минуты увлечения голову: мне удалось пошарить у нее в кармане. Был такой момент, когда она неосмотрительно отвлеклась и убрала руку, которой сжимала свой засаленный карман. Всего несколько секунд! - но мне, с моей молниеносной реакцией, этого оказалось вполне достаточно. Я не удержался и трижды воскликнул громким голосом: "Ура! Ура! Ура!". Когда все закончилось, я сдержанно поблагодарил официантку и направился к выходу.

7

Уж и не помню, каким образом я оказался в нашем городском универмаге, поднялся на третий этаж. Я нехорошо себя чувствовал. Кажется, у меня поднялась температура: кружилась и болела голова, в глазах иногда отвратительно темнело, и в такие моменты слабели ноги; приходилось останавливаться, чтобы не упасть. Чуть лучше мне стало у отдела с манящим названием "Сделай сам".

Как ни странно, до этого мне еще ни разу не приходилось убивать людей. Более того, в то время я даже не знал, как именно люди обычно убивают друг друга. Я был молод, немного волновался, и мне совершенно не с кем было посоветоваться.

Продавщица - девушка с льняными волосами, приятная девушка в салатном коротковатом халате, - равнодушно взглянула на меня, когда я было подошел к ней, чтобы задать мучивший меня вопрос. Счастье, что я вовремя остановился...

Одним словом, шел страшный ливень, когда я снова оказался на улице. Ударил гром, ослепительно сверкнула молния. На Спасской башне далекого города куранты неслышно отбивали 21.00. Из-за угла дома напротив я следил за выходом из кафе. Не стану лгать, я не помню, как этот человек вышел на улицу, как началось, а потом и закончилось преследование, когда подошел он к своему дому - небоскребу из стекла и бетона им. товарища Хрущева. Было темно, шел снег, я едва переставлял ноги, мысли путались; не знаю, как мне удалось не потерять сознание.

Старик, пошаркав ногами по решетке, счищая с подошв налипшую грязь, открыл дверь и скрылся за нею. Спустя несколько секунд я тоже вошел в подъезд, нащупывая в кармане полученный от продавщицы гвоздь. Шаги раздавались этажом выше. По полутемной лестнице я поднимался за ним.

Шаги смолкли. Он стоял на площадке перед своей дверью, доставая из кармана ключи. Заметив квартиру, я отошел в тень. Дверь раскрылась; подонок вошел в прихожую, хлопнув за собой дверью.

Странно, что до самого последнего мгновения я ни разу хорошенько не задумался, как именно выполню свое ужасное намерение. Вот я купил гвоздь и молоток, а как же войти к нему в дом, как приблизиться к этой сволочи на необходимое для удара расстояние?

Стащив с головы шапку, я завернул ее в целлофановый пакет и туго обвязал бечевою. Пошел наверх. Звонка на стене не оказалось. Я постучал, сначала тихо, а затем погромче.

Из-за двери долго никто не отзывался. Только вдруг мне показалось, что он стоит за дверью, с той стороны, в своем темном коридоре, и слушает. Я так и видел его: толстый, в расстегнутом на пузе пиджаке, потный, он слушает и боится, - приник ухом к двери и чешет сквозь рубашку волосатую грудь. Мы долго стояли так - я на лестнице, он в коридоре - и слушали, одинаково и почти одновременно облизывали губы и прикрывали глаза, чтобы лучше слышать. Он первым не выдержал и открыл свою дверь, оказавшуюся почему-то на цепочке.

8

- А чего это у вас дверь на цепочке? - спросил я.

- А что, нельзя? - он достал из кармана бутерброд с сыром, откусил половину и сопя задвигал челюстью, глядя на меня исподлобья. Глаза у него были карие, чересчур близко посаженные друг к другу.

- Я вас спрашиваю, вы чего дверь-то на цепочку закрыли? - снова спросил я.

- А вот просто так, - ответил он.

- Как это "просто так"?

- А вот так, - он рассмеялся, но тут же поперхнулся и закашлялся, плюясь бутербродом мне прямо в лицо.

Я сказал ему следующее:

- Просто так даже кошки не родятся.

И повторил:

- Для чего это вы здесь все двери на цепочки позакрывали? А?

И вытер лицо рукавом, не спуская с него напряженного взгляда.

- Вот прицепился, настырный какой, - выдавил тот сквозь кашель, плюясь и плюясь; даже странно, сколько этого бутерброда смог он запихать в свою пасть за один укус.

- Я вас в последний раз спрашиваю, дрянь вы эдакая: для чего это вы двери на цепочку закрыли?

Он кашлял и плевался, плевался и кашлял. И смотрел на меня как-то угрюмо, как будто с каким-то затаенным недоверием.