Алексей Писемский - Виновата ли она Страница 3

- Вы здесь, Леонид Николаич, я вас и не вижу... Здравствуйте!

Тот не пошевелился и ни слова не сказал; меня и Лидию Николаевну она по обыкновению не заметила. Лида вышла, наконец, в залу, я тоже последовал за нею, благословляя в душе приезд Пионовой. Когда я вошел, Лидия сидела на небольшом диване, задумавшись. Увидев меня, она улыбнулась и проговорила:

- Я ушла, там очень жарко, посидимте здесь.

Я стал около нее.

- Вы будете у нас завтра? - спросила она.

- Буду.

- А послезавтра?

- Послезавтра воскресенье, урока у меня нет.

- Ничего, приходите обедать и на целый день.

Я обмер от радости.

- Завтра я не буду целый день дома, - прибавила Лидия.

- Где ж вы будете? - спросил я.

- В пансионе у madame Жарве. Там завтра акт и вечером бал.

- Стало быть, вы завтра будете веселиться?

- Какое веселье!.. Я не люблю балов, но я там училась; начальница меня очень любила; сама приезжала и просила, чтоб мамаша меня отпустила; она очень добрая!

- Я знал одну из воспитанниц madame Жарве; та не похожа на вас и, кажется, очень любит балы.

- Кто такая?

- Вера Базаева, которая мне еще как-то кузиной приходится.

- Верочку Базаеву? Она вам кузина! Эта наша пансионская красавица. Скажите, где она и что делает?

- Я думаю, танцует и кокетничает.

- Право? Она, впрочем, всегда была немного кокетка, а какая хорошенькая! Сначала я была с ней дружна, а потом расстались холодно; она тогда зиму жила здесь, очень много выезжала, и мы почти не видались.

- У меня с нею почти были такие же отношения: на первых порах мы с ней очень скоро подружились, или по крайней мере она уверяла меня, что ей очень ловко танцевать со мною вальс, а я находил, что она очень хороша собою.

- Вы не были в нее влюблены?

- Нет.

- Не может быть.

- Отчего же не может быть?

- Оттого, что она так мила, что нравится всем.

- На первый взгляд, может быть, а потом, вглядевшись, увидишь, что красоте ее многого недостает.

- Чего ж недостает?

- Мысли, чувства, души.

Лида не возражала.

- Вы напрасно думаете, - продолжал я, - чтоб я мог быть влюблен в Базаеву; по моим понятиям, женщина должна иметь совершенно другого рода достоинства.

- А именно?

- Вы желаете знать?

- Очень.

- Женщина должна быть не суетна, а семьянинка, кротка, но не слабохарактерна, умна без педантства, великодушна без рисовки, не сентиментальна, но способна к привязанности искренней и глубокой, - отвечал я.

В голове моей давно уже приготовлен был для Лидии Николаевны этот очерк идеала женщины.

- А наружность? - спросила она.

- Наружности я и определять не хочу. Эти нравственные качества, которые я перечислил, так одушевят даже неправильные черты лица, что она лучше покажется первой красавицы в мире.

- Таких женщин нет.

- Нет, есть.

- Вы, стало быть, встречали?

- Может быть.

- Желала бы я посмотреть на такую женщину.

Я ничего не отвечал. Дело в том, что под этим идеалом я разумел ее самое. Несколько времени мы молчали.

- Вы, Лидия Николаевна, говорили, что никогда и никого не полюбите? начал я.

- Да.

- Стало быть, вы никогда и замуж не пойдете?

- Нет, пойду.

- По расчету?

- Да, по расчету, - отвечала она.

И мне показалось, что, говоря это, она горько улыбнулась.

- Я не ожидал от вас этого слышать.

- Отчего ж не ожидали; это очень покойно; по крайней мере, если муж разлюбит, то не так будет обидно.

- Перестаньте так говорить, я вам не верю.

- Нет, правда.

- Правда?.. - начал было я.

- Постойте, - вдруг перебила меня Лидия Николаевна, - там, кажется, говорят про меня.

- Что такое вас встревожило? - спросил я.

- Так, ничего, - отвечала Лидия Николаевна.

- Ах, какая эта Пионова несносная! - прибавила она как бы про себя.

- Lydie, ou etes vous?* - раздался голос Марьи Виссарионовны из гостиной.

______________

* Лидия, где вы? (франц.).

- Ici, maman*, - отвечала Лидия.

______________

* Здесь, мама (франц.).

- Venez chez nous*.

______________

* Идите к нам (франц.).

- Посидите тут, я скоро возвращусь, - это ужасно! - проговорила она и ушла.

По крайней мере, с полчаса сидел я, напрягая слух, чтобы услышать, что говорится в гостиной; но тщетно; подойти к дверям и подслушивать мне было совестно. Наконец, послышались шаги, я думал, что это Лидия Николаевна, но вошел Леонид, нахмуренный и чем-то сильно рассерженный.

- Что вы тут сидите; пойдемте в кабинет, - сказал он.

Я пошел за ним в надежде, не узнаю ли чего-нибудь.

- Пионова сегодня что-то много говорит, - начал я.

- Мерзавка!.. Черт знает, как все эти женщины нелепы.

- А что же?

Леонид ничего не отвечал; расспрашивать его, я знал, было бесполезно.

- А математика идет плохо, - начал я с другого.

- Скверно. Как мне хочется на воздух! Поедемте прокатиться; я вас довезу до дому; у меня лошадь давно заложена.

- Хорошо. Можно проститься с вашими?

- Ступайте; а я покуда оденусь.

В гостиной я застал странную сцену: у Марьи Виссарионовны были на глазах слезы; Пионова, только что переставшая говорить, обмахивала себя платком; Иван Кузьмич был краснее, чем всегда; Лидия Николаевна сидела вдали и как будто похудела в несколько минут. Я раскланялся. Леонид подвез меня к моей квартире. Во всю дорогу он ни слова не проговорил и только, когда я вышел из саней, спросил меня:

- Вы будете завтра дома?

- Буду.

- Я завтра приду к вам.

- Приходите.

III

На другой день, только что я встал, Леонид пришел ко мне и по обыкновению закурил трубку, разлегся на диване и молчал; он не любил скоро начинать говорить.

- Ваши здоровы? - спросил я.

Меня заботило, что такое у них вчера было.

- Не знаю хорошенько; матери не видал, а сестра больна.

- Чем?

- Голова болит.

- Вы вчера поздно воротились?

- Нет, прокатился только.

- А гости еще у вас долго сидели?

- Не знаю; я не входил туда. Кажется, что долго, - отвечал нехотя Леонид.

Он был очень не в духе.

- Скажите, пожалуйста, Леонид Николаич, - начал я после нескольких минут молчания, - что это за человек Иван Кузьмич?

- Что за человек он, я не знаю, и даже сомневаюсь, человек ли он? А что глуп, как бревно, так это верно.

- Однако он принят у вас, как свой?

- Не отвяжешься от него, хотя я и давно об этом стараюсь.

- Почему ж?

- Он главный кредитор наш.

- А разве у вас долги есть?

Леонид усмехнулся.

- Есть немного.

- Сколько же?

- Тысяч триста серебром.

- Триста тысяч!.. А состояние велико ли?

- Около тысячи душ.

- Состояние прекрасное.

- Хорошо, только в итоге ставь нуль.

- Отчего же это?

- Дела расстроены. Отец у меня был очень умный человек, и, когда женился на матери, у него ничего не было, а у нее промотанных двести душ, но в пять лет он составил тысячу, а умер - и пошло все кривым колесом: сначала фабрика сгорела, потом взяты были подряды, не выполнили, залоги лопнули! А потом стряпчие появились и остальное доконали.

- Каким же образом Иван Кузьмич попал в число кредиторов?

- Получил от родного брата по наследству, с которым отец имел дела.

- А велик его вексель?

- Тысяч в тридцать серебром.

- Кто ж теперь управляет всем этим: и делами и имением вашим?

- Судьба.

- А матушка ваша предпринимает же что-нибудь?

- Едва ли. Она то плачет и говорит, что несчастнейшая в мире женщина, а потом, побеседовавши с Пионовою, уверяет всех, что ничего, что все прекрасно устроилось. Я ничего не понимаю.

- Во всяком случае она, мне кажется, женщина умная.

- Умна, только прежде была очень избалована жизнию. При дедушке жила в богатом доме и знала только на балы выезжать, при отце тоже: он ей в глаза глядел и окружал ее всевозможною роскошью. Вы бывали у нас в бельэтаже?

- Нет.

- Жаль. Я вам покажу когда-нибудь. Там есть кабинет, нарочно для нее отделанный; он один стоит десять тысяч серебром, а теперь и нет ничего, да еще хлопоты по делам, и растерялась.

- Поэтому теперь лежит обязанность на вас устроить как-нибудь дела.

- А что я такое? Мальчишка, да и по характеру один из тех пустейших людей, которые ни на что не годны. Я от лени по целым дням хожу, не умывшись и не обедавши; у меня во всю мою жизнь недоставало еще терпения дочитать ни одной книги.

- Однако вы музыкант, и музыкант замечательный.

- Музыка и дела - две вещи разные; музыку я люблю, - отвечал Леонид.

Несмотря на то, что он все это говорил, по-видимому, равнодушно, но видно было, что семейное расстройство его сильно беспокоило. Мне было более всего досадно, что Марасеев был в числе кредиторов.

- Вероятно, Иван Кузьмич по хорошему знакомству не беспокоит вас своим векселем? - сказал я.

- Напротив, несноснее всех, - отвечал Леонид.

- Неужели же он так неделикатен?

- Не очень. Все сватается к сестре и говорит, что если она выйдет за него, так он сейчас же изорвет вексель.

Сердце у меня замерло.

- А Лидии Николаевне он нравится? - спросил я.