Вячеслав Пьецух - Четвертый Рим Страница 3

Во время лекции Ваня Праздников, во-первых, довольно складно изложил на бумаге свою идею, а во-вторых, решил поделиться ею с директором техникума, Павлом Сергеевичем Свиридоновым, из старых большевиков, человеком настолько свойским, что учащиеся запросто ходили к нему домой. Как только электрический звонок возвестил перемену, он бросился в директорский кабинет, потом в помещение партячейки, потом к заведующему хозяйством и в конце концов обнаружил Свиридонова неподалеку от туалета. Ваня подошел к нему, кашлянул и сказал:

- Я, Павел Сергеевич, насчет проекта Дворца Советов. А что, если в голове у Ленина устроить библиотеку?

Прежде чем что-либо ответить, директор вскинул голову и посмотрел в потолок, покрытый толстым слоем известки, под которым даже не угадывались крылатые херувимы; дело было в том, что месяц тому назад с потолка свалился большой кусок известки и проломил голову преподавателю научного атеизма; старуху уборщицу, которая распространяла по этому поводу вредные измышления, спровадили куда надо, среди учащихся нежелательной реакции не последовало, своды укрепили, пострадавший уже выздоравливал, и все же Свиридонов по нескольку раз на дню механически вскидывал голову к потолку.

3

Павел Сергеевич Свиридонов, крупный мужчина пятидесяти с лишним лет, член большевистской партии с девятьсот одиннадцатого года, наголо бривший голову, так что она блестела и казалась намазанной постным маслом, носивший пенсне на синей тесемке, которое делало его удивительно похожим на академика Вильямса - и его действительно иногда принимали за академика Вильямса, - жил в коммунальной квартире по Гендрикову переулку, где занимал две комнаты; большую и небольшую. Проснулся он утром 28 апреля довольно рано, но, по обыкновению, еще с четверть часа лежал в постели и размышлял. Жена, Варвара Тимофеевна, уже поднялась, и было слышно, как она в большой комнате накрывает на стол к завтраку, который скоро будет готов у приходящей домработницы Серафимы. В прихожей звонил телефон, но к нему никто из соседей не подходил, а по коридору катался на трехколесном велосипеде сынишка одного заметного железнодорожника и противно дудел в целлулоидную трубу. Размышлял же Свиридонов о том, что, хотя повсюду нужны партийцы, беззаветно преданные знамени Ильича, хотя личная скромность превосходное качество, а карьеризм - удел работников ограниченных и нечестных, все же хорошо было бы как-нибудь напомнить о себе высшему руководству; ведь, легко сказать, он когда-то участвовал в "эксах" под командой легендарного Симона Аршаковича Камо, одно время был заместителем Цюрупы, с самим Кобой разговаривал пару раз в двадцать втором году, а самое обидное было то, что он вступил на тернистый путь революционера-подпольщика, когда еще никто слыхом не слыхивал ни про Сталина, ни про Молотова, ни про Орджоникидзе и тем более про Ягоду; между тем он занимает скромную должность директора кооперативного техникума, и видов на будущее у него практически никаких. Павел Сергеевич продолжительно охнул и принялся одеваться.

Завтракали по обыкновению молча: Варвара Тимофеевна кушала сосредоточенно, деловито, но, правда, иногда с интересом поглядывала на супруга, поскольку она в нем души не чаяла, домработница Серафима, каковую приглашали к столу из принципа, лопала с аппетитом, даже с жадностью, по-крестьянски, а Павел Сергеевич слепо тыкал вилкой в ломтики жареного картофеля и казнился - ему было очень неприятно, что поутру он поддался фальшивому чувству мелкобуржуазного образца, которое, конечно, не пристало кристально чистому коммунисту.

В начале девятого часа Павел Сергеевич вышел из дома в Гендриков переулок и своим ходом отправился на работу. Утро было чудесное, еще прохладное по-апрельски, но до того тихое и яркое от солнечного сияния, резко повернувшего на весну, что хотелось думать о чем-нибудь радостном и привольном. Тем не менее думы Павла Сергеевича были хмуры: дорогой он думал о том, что великий Октябрь, как ни страшно это предположить, кажется, дал результат нечистый, вот как небрежно поставленные химические опыты дают нечистые результаты, хотя бы даже и потому, что, скажем, он, партиец с большим дореволюционным стажем, вынужден из-за нездоровья Варвары Тимофеевны терпеть у себя дома эксплуатацию человеческого труда в лице приходящей домработницы Серафимы; что, видимо, в революцию следовало бы влить толику свежей крови, дать ей новый, свирепый импульс, чтобы не допустить сползания общества в обывательское болото, и, разумеется, Сталин прав, неустанно раздувая в стране классовую борьбу...

Мимо него шли люди, одетые бедно и кое-как, тащились ломовые извозчики, лениво понукавшие неказистых своих одров, проехал, важно шурша шинами, моссоветовский "линкольн" с никелированным псом на капоте, но Павел Сергеевич их вовсе не замечал и только озадачивался обходить лужи на тротуаре, от которых тянуло смешанным духом конского навоза и керосина. А впрочем, в начале Страстного бульвара он углядел женщину средних лет, судя по всему, восточной национальности, чернявую, с несколько выпученными глазами, вроде бы из тех нечаянно выживших ассирийцев, что испокон веков чистят на Москве обувь; женщина эта была в темно-зеленом платье из подкладочного шелка и в резиновых ботах на каблучке; она так неприятно посмотрела на Павла Сергеевича, пристально, с каким-то каверзным интересом, точно мучительно угадывала в нем старого, полузабытого, но незабываемого врага, что у Павла Сергеевича даже с сердцем сделался перебой.

Добравшись до своего техникума, он поднялся на третий этаж и отпер директорский кабинет, где стоял мертвый, пыльно-бумажно-чернильный запах. Только он уселся на стул, обитый коричневым дерматином, и принялся выкладывать бумаги из парусинового портфеля, как ему сделал визит секретарь партячейки по фамилии Зверюков.

- Я с тобой, Павел Сергеевич, хочу поговорить откровенно, по-большевистски, - завел Зверюков, вытаскивая из кармана дешевую папиросу, которые тогда называли "гвоздиками". - Вот давай прикидывать: дело Промпартии, Шахтинское дело, недавно в Егорьевске расстреляли директора завода, который вовсю развернул вредительскую деятельность на своем предприятии, в Бауманском училище раскрыли организацию террористов... - одним словом, классовый враг не дремлет и постоянно думает, как бы нам подкузьмить. И вот я себя спрашиваю: почему это везде разворачивается борьба, а у нас с тобой за четыре года не замечено ни одного контрреволюционного выступления?.. Может быть, мы ушами хлопаем, может быть, мы с тобой размагнитились и утратили нюх на классового врага?.. Ты меня извини, но если партия нам говорит, что кругом вредители, значит, кругом вредители, и не видеть их может только близорукий перерожденец.

- Мне кажется, что этот вопрос ты ставишь излишне остро, - сказал Свиридонов и зачем-то взял в руки оранжевый карандаш. - Если в нашем техникуме наблюдается тишь да гладь, то это еще не значит, что мы миримся с уклонистами, вредителями и прочими мерзавцами белогвардейской ориентации. Может быть, их у нас потому и нет, что мы на соответствующую высоту поставили воспитательную работу...

- Ну, положим, крокодила агитацией не проймешь.

- Крокодила не проймешь, а наше советское юношество проймешь. И что тут, собственно, не понять: партия большевиков, выражающая волю трудящихся всей Земли, разворачивает невиданное строительство и одновременно ведет непримиримую классовую борьбу ради социальной справедливости, равенства и счастья для всех людей... Это, в конце концов, не бином Ньютона.

- Хорошо, - лукаво согласился Зверюков и затушил папиросу о массивное пресс-папье. - А почему у нас на втором курсе учится Шаховская? Из каких это таких она Шаховских? А что, если она из тех, которые отлично понимают бином Ньютона, но не хотят понять платформу большевиков?! Нет, ты погоди, у меня не все! Почему мы не пресекаем беспорядочные половые связи среди преподавательского состава? Разве нам не известно, что этот разврат объективно работает против нас, потому что человек, запятнавший себя на любовном фронте, рано или поздно скатится в стан классового врага?! И последнее: вот лично ты уверен, что не пригрел на груди шпиона? Не надо смотреть на меня, как солдат на вошь, ты лучше ответь - зачем твоя машинистка таскает домой использованную копирку? Если ты не знаешь, то я тебе намекну: затем, что по копирке можно легко восстановить засекреченный документ...

Свиридонов, каменея лицом, сказал:

- Ты, Зверюков, говори-говори, да не заговаривайся! Полина Александровна, между прочим, партиец с двадцатого года, потому забирает использованную копирку, что работает на дому. И не надо всех стричь под одну гребенку! А то и я тебя могу заподозрить в том, что ты тайно проводишь троцкистскую линию, ставя под удар лучших большевиков... Ну согласись, что это выходит глупо...