Сергей Кузнецов - Манекены - жизнь в стеклах витрин Страница 3

ПАВЕЛ. Я не могу...

ЕКАТЕРИНА. Можешь - не можешь... Надо, Павел, надо!

ПАВЕЛ. Ну и ладно! ( Отворачивается.)

ЕКАТЕРИНА. ( подходит к нему и гладит его по голове, как малого ребенка.) Пашенька, ну ты же все равно без эротики этой и порнографии своей не сможешь, а здесь ведь ничего этого нет, так что потерпи, немного осталось. Скоро домой вернемся, видик включим и тогда... Ты ведь у меня не Микки Рурк, конечно, но ты мне и такой нравишься, хоть и нет у тебя улыбки такой загадочной, как у Джоконды... А у него есть! Ну и пусть! Все равно ты лучше... Все равно ты мне нравишься больше...

ТРЕТЬЯ СЦЕНА. (ДЕНЬ ПЯТЫЙ)

ЕКАТЕРИНА в деловом костюме сосредоточенно смотрит на зрителей. Смотрит долго. Слышно, как толпа скандирует: "Проститутки! Проститутки! Манекены!" ПАВЕЛ в спортивных трусах и в майке делает наклоны.

ПАВЕЛ. ( повторяет в такт наклонам ) Тридцать два года уже... Тридцать два года уже... Тридцать два года... ( делает последний наклон ) Дураку!..

ЕКАТЕРИНА. Тебя что, совсем это не волнут?..

ПАВЕЛ. А что я могу сделать?..

ЕКАТЕРИНА. Не сейчас, а раньше нужно было делать... Чтобы в витрине не сидеть, выкрики эти не слушать...

ПАВЕЛ. Они там куклу какую-то притащили надувную...Мы с тобой стали даже популярнее президента России...

ЕКАТЕРИНА. Ну почему ты учитель? Почему не столяр, почему не плотник, почему не плиточник? Не каменщик, не облицовщик, не штукатур? Почему именно учитель?

ПАВЕЛ. ( Садится на диван.) Что, все должны быть новыми русскими, что ли?

ЕКАТЕРИНА. Все зарабатывают... Один ты такой... Еще даже философию какую-то под это дело подвел...

ПАВЕЛ. Если хочешь знать, не я, а вся великая русская литература. Чичикова же не я придумал, а Гоголь... А ты вспомни, как он его описывает... Еще в детстве отец ему что советовал? "С товарищами не водись, они тебя добру не научат, а если уж пошло на то, так водись с теми, которые побогаче, чтобы при случае могли быть тебе полезными. Не угощай и не потчевай никого, а веди себя лучше так, чтобы тебя угощали, а больше всего береги и копи копейку, эта вещь надежнее всего на свете. Товарищ или приятель тебя надует и в беде первый тебя выдаст, а копейка не выдаст, в какой бы беде ты ни был. Все сделаешь и все прошибешь своей копейкой." Вот!

ЕКАТЕРИНА. Ну хватит, хватит! ( Во время его дальнейшего цитирования она пытается остановить его, но не может и от этого нервничает - делает знаки руками, качает головой, переминается с ноги на ногу.)

ПАВЕЛ. А он как стал выполнять эти заветы? Ты слушай, слушай! "Особенных способностей к какой-нибудь науке в нем не оказалось, отличился он больше прилежанием и опрятностию, но зато оказался в нем большой ум с другой стороны, со стороны практической. Он вдруг смекнул и понял дело и повел себя в отношении к товарищам точно таким образом, что они его угощали, а он их не только никогда, но даже иногда, припрятав полученное угощенье, потом продавал им же. Еще ребенком, он умел уже отказывать себе во всем. Из данной отцом полтины не издержал ни копейки, напротив, в тот же год уже сделал к ней приращения, показав оборотливость почти необыкновенную: слепил из воску снегиря, выкрасил его и продал очень выгодно. Потом в продолжение некоторого времени пустился на другие спекуляции, именно вот какие: накупивши на рынке съестного, садился в классе возле тех, которые были побогаче, и как только замечал, что товарища начинало тошнить, признак подступающего голода, он высовывал ему из-под скамьи будто невзначай угол пряника или булки и, раззодоривши его, брал деньги, соображаяся с аппетитом. Два месяца он провозился у себя на квартире без отдыха около мыши, которую засадил в маленькую деревянную клеточку, и добился наконец до того, что мышь становилась на задние лапки, ложилась и вставала по приказу, и продал потом ее тоже очень выгодно. Когда набралось денег до пяти рублей, деньги по тем временам немалые, как пять миллионов сейчас - он мешочек зашил и стал копить в другой..." Ну чем тебе не детство нового русского, а?

ЕКАТЕРИНА. Ну хватит, хватит уже! Хватит! Знаю я, что ты можешь часами так рассказывать... Только что толку? Денег за это не платят?..

ПАВЕЛ. Ну что ты все - деньги да деньги...Это ведь не самое главное! Я тебе об одном, а ты мне о другом...

ЕКАТЕРИНА. Повезло мне с тобой... Ничего ты не умеешь, ни кран починить, ни бачок там, только книжки читать да в себе копаться... Вот ты говоришь, не деньги... А ведь каждый человек что он имеет, того он и стоит...

ПАВЕЛ. Нет, то есть да, но я не хочу, чтобы так было...

ЕКАТЕРИНА. Амбиций у нас у всех много... Только что толку? Тебе нужно просто разозлиться! Разозлись по-настоящему! Злость - созидательная штука! Разозлись! Докажи всем, чего ты стоишь!

ПАВЕЛ. Ну не могу я! Не могу! Может, ты и права... Жалкий я и ничтожный человек... Жизнь почти всю прожил, возраста Христа вот уже почти достиг, а ничего-то не добился. Умирать буду, нечего будет вспомнить... Всю жизнь крохи жалкие считал... А как мечтал в детстве, как мечтал! Думал, по всему миру буду ездить! И на катере плавать, на машинах гонять, с парашютом прыгать... Буду красивым, сильным, загорелым - как Шаши Капур в одном фильме... индийском, и собака у меня будет охотничья - как у него... А у меня кот рыжий, деревенский валенок... И жизнь почти позади. А что в ней было? Что?.. Бандиты эти погибают. Конечно, по-человечески их жаль. Но они в свои тридцать-тридцать пять хоть пожили, а я нет... А я обитал исключительно в духовной сфере, а дух ведь, знаешь, с материей связан, и напрямую. И это я понимаю слишком поздно, слишком поздно... И если спросят меня в последнюю минуту у развилки двух дорог "Что сделали вы, Павел Федорович Бурундуков, в своей долгой жизни значительного?" я задумаюсь и не смогу ответить... Нечего мне будет вспомнить! Нечего!..

ЕКАТЕРИНА снова смотрит то на зрителей, то на ПАВЛА, разрывающего на клочки блокнот. Снова слышно, как толпа митингующих скандирует: "Проституция! Проституция! Манекены!"

ЕКАТЕРИНА. Ты что делаешь-то?

ПАВЕЛ. Злюсь... Ты же хотела?

ЕКАТЕРИНА. Павел, как я тебя понимаю!.. ( Стоит за его спиной.)

ПАВЕЛ. Может, манекены-то вовсе и не мы, а они, они, стоящие за этим стеклом тесной стеной и жадно внимающие глянцевому западному быту...

ЕКАТЕРИНА. Они, Павел, они... ( Садится рядом. Нервно курит.)

СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ. (ДЕНЬ СЕДЬМОЙ)

ЕКАТЕРИНА очищает пылесосом мягкую мебель. Она в ярком домашнем халате. ПАВЕЛ читает книгу. Он в шортах и в майке.

ЕКАТЕРИНА. Я эту мебель уже как свою ощущаю... Она ведь у нас и стоять будет...

ПАВЕЛ. ( Отрывается от книги. Тупо смотрит перед собой.) Пусть только Тимофей после этого попробует когти об нее точить, я ему голову оторву... Такой ценой она нам достается...

ЕКАТЕРИНА. Ладно ты, что... Он же в прихожей когти точит, пенеплен там рвет...

ПАВЕЛ. Я ему порву, как мы вернемся...

ЕКАТЕРИНА. Что это с тобой? То он ему каждый день литр молока покупает, нагревает, поит... А тут ругает!

ПАВЕЛ. Да ну его! Жирнючий такой стал!..

ЕКАТЕРИНА. А я так по Антошке соскучилась... Как он там? Даже не знаю! Скучает, наверно... Не дай, бог, мать еще поведет его гулять мимо нашего магазина, вообще, кошмар будет...

ПАВЕЛ. Да не поведет, наверно... Ты же предупредила?! Что, у нее, головка тыковкой, что ли?

ЕКАТЕРИНА. Это у твоей матери головка тыковкой, а у меня мать нормальная, и нечего ее обижать!

ПАВЕЛ. А что я сказал-то? Что? Что я, Америку открыл, что ли, что сказал, что у нее мозги куриные?

ЕКАТЕРИНА. Таким ты стал... Как твой отец...Я тебя раньше никогда таким не видела...

ПАВЕЛ. Ну извини, извини... Не хотел! Книгу мне эту паршивую подсунули - "Богатей, а то проиграешь!" Советы для начинающих бизнесмонстров тут. Сами, наверно, эту дрянь читают, а я не могу... ( бросает книжку ) Тебе тоже роман дали любовный, "Обнаженное сердце" - называется... Про трагическую любовь двух лесбиянок... Одной - восемнадцать, а другой - за восемьдесят, и никакого климакса, представляешь? Ну у них и вкусы! А сначала не разрешали, гады такие. Я бы знал, из дома бы книги принес, Толстого там, Достоевского взял, и сидел бы, читал... У меня много непрочитанного накопилось...

ЕКАТЕРИНА. Одно у тебя имя - чтец... ( ПАВЕЛ пристально смотрит на нее ) Извини!

ПАВЕЛ. А ты тоже хороша! На кухне жалюзи повесила! До сих пор понять не могу, зачем... Перед друзьями же стыдно!..

ЕКАТЕРИНА. Как зачем? Рекламируют же: "От солнца любопытных глаз защитят вас жалюзи..." Не зря ведь, наверно? Как ты думаешь? Во всех офисах и в наших, и в заграничных висят, между прочим, и ничего, никто не жалуется, ведь это же удобно!.. Слышишь, просто удобно!..

ПАВЕЛ. Так то ведь в офисах...

ЕКАТЕРИНА. А чем дома хуже? Ты всех видишь, а тебя никто... Это же здорово!.. Можно поднять, можно опустить... Утром встанешь, шмыг на кухню, вжиг-вжиг-вжиг, и все... Двадцатый век на дворе... А занавески - это пошло!..

ПАВЕЛ. ( ставит рядом с диваном табуретку и закидывает на нее ноги ) Давай, что ли, поиграем, как вчера...