Юрий Дружников - Лишний персонаж в водевиле Страница 3

Переоценил он тогда и театр, и себя. Роль тут была ни при чем. Радика окрылила, сделала героем красивая бабочка Мальвина, сделала мимоходом, окропив пыльцой со своего крыла, не заметив этого и еще больше портясь от осознания такой своей инстинктивной способности. Небогатая душой, она помахала крылышками, захваченная общим вихрем веселой премьеры: яркими красками грима, таинственным запахом кулис, легкой музыкой и аплодисментами. Радик летел за ней по-настоящему, вдыхая источаемые ею таинственные флюиды. Впрочем, скорее, то были хорошие парижские духи. Его чувство казалось ему вечным. А бабочка жила один день.

Едва занавес закрылся, Радик, чрезвычайно возбужденный, подбежал к Ипполиту Акимычу, волоча ногу сильнее, чем обычно:

-- Не заметили, что я хромал!

-- Ну, а заметили бы? Зрителю-то важно, какой души ты актер. Тело, мальчик, бутафория. Играешь ты вкусно!

Похвалил преждевременно. Пороху у Радика хватило на один салют.

-- Выходит, и ушел ты тоже из-за Мальвины? -- констатировал теперь Ипполит Акимыч безо всякого удивления, прикрыв глаза, чтобы они отдохнули от мерцающего света люстр над платформой.

Радик поднял пальцем переносицу очков, уголки губ вздрогнули.

-- Ей стало скучно в студии. Она сказала, что у вас детский сад, помните?

Еще б не помнить! Даже больше, чем Радик предполагал. На репетиции, когда разбирали ошибки премьеры, Мальвина вдруг пнула ногой стул и заявила, что больше играть не будет.

-- В чем дело?

-- Я вам тет-а-тет скажу.

Он изящно взял ее под локоток и отвел в фойе.

-- Что с тобой?

-- Вы же умный человек, сами должны понимать...

Она умела говорить вежливо и при этом оскорбительно. Он не считал себя глупым, но не понял.

-- А все ж?

-- Допустим, мне не нравится роль крепостной, над которой зал потешается.

-- Хочешь играть графиню? Но она же пожилая...

-- При чем тут графиня? Не хочу на сцене целоваться. И все!

-- Это ж театр. Сценические поцелуи -- профессия.

-- С ним не хочу.

-- Но он не Радик -- француз! Такое у нас с тобой ремесло...

Поведя плечом, она не удостоила объяснениями. Вздохнув, он покорно согласился. Раз так, действительно лучше бросить. Посреди репетиции Мальвина ушла. Не дано ему было предвидеть, что за этим последует.

С уходом Мальвины Радик помрачнел. Из-за незначительного замечания слез со сцены в зал. Еле закончили без них: Ипполит Акимыч сам бросал Мальвинины, а потом и его реплики. Погасили софиты, а Радик продолжал сидеть в зале. Надев плащ и шляпу, режиссер подошел, положил ему руку на плечо. Плечо вздрагивало: Радик рыдал.

-- Я попробую с ней поговорить, -- не зная, как помочь, тихо сказал Ипполит Акимыч.

Женская часть труппы чувствовала его мягкость и обычно липла к нему с доверительными разговорами. Вечером он отыскал в списке студийцев телефон Мальвины. Дома ее не было, попросил передать, чтобы забежала в студию. Через пару дней Мальвина явилась к концу репетиции разодетая, будто шла на дипломатический раут. Сидела в темном зале. Заметив ее, Радик ушел. Когда режиссер освободился, подошла.

-- Бабушка сказала, вы звонили. Ну?

-- Что если, -- предложил он, -- прогуляемся до метро?

Галантно подал ей меховую жакетку, накинул плащ сам, и они вышли на улицу. Сыпался мягкий снег, последний в ту весну.

-- Мадемуазель! -- начал он издалека. -- Человеческие отношения сложны.

-- Вы в этом уверены? -- прыснула она.

-- Уверен, деточка. Не умеем мы ценить то, что на дороге не валяется и в комиссионке не купишь.

-- Чего не купишь?

-- Например, симпатию, искреннее чувство.

-- Вы о себе или... -- она элегантно повела пальчиком в воздухе, -- или от имени Радика?

-- Радика, -- он одновременно испугался и поразился женской проницательности.

-- Ну и мужчины пошли! -- Мальвина вдруг перестала кокетничать. -- Он же... В общем, мне неудобно... Он -- ничего, и я ему нравлюсь. Само собой. Но ведь он не-кра-си-вый...

-- Как так -- некрасивый?

-- Хромой, вот как.

-- А Байрон? -- возразил он. -- Байрон тоже был хром. Ты читала Байрона?

-- Слыхала, -- уклончиво ответила она. -- Я больше уважаю Асадова.

-- И твой пример против тебя. Асадов-то слеп. А Пушкин? Знаешь, Пушкин был совсем маленького роста, но как его обожали женщины!

-- Сравнили: Пушкин и этот! Да мне стыдно с ним гулять. И потом, мать у него в нашей школе простая училка.

-- И что?

-- Социальное неравенство -- вот что. Я его даже домой не могу привести. Что родители скажут?

Радика было жаль. Для этой прозрачной бабочки он готов был променять математику на театр, театр -- на что угодно...

-- Прости, что я затеял этот разговор, -- тихо сказал Ипполит Акимыч. -- Ни к чему!

-- Это уж точно.

-- Может, все же вернешься в студию?

-- Дудки!

-- Куда после школы, деточка? -- он переменил тему.

-- Я-то не пропаду! -- она подмигнула ему.

Замена для крепостной девушки оказалась плохой. Радик пришел еще на одну репетицию и тоже исчез, не сказав "до свиданья". Ничего в нем, выходит, не было актерского, кроме подрагивающих губ. Пришлось отменять спектакль, на который дворец культуры уже распространил пригласительные билеты. Студия развалилась. Директор дворца, в прошлом известная стахановка и профсоюзная лидерша, списанная по старости, заявила Ипполиту Акимычу, что он негодный организатор.

Но не тогда и не из-за того между ним и Радиком черная кошка пробежала. Это произошло чуть позже.

4.

Перед сном Ипполит Акимыч обсудил с покойной Верой уход Радика. Тень жены сказала:

-- Видишь, я, как всегда, оказалась права, Поля: бесполезно было этого человека брать. Хорошо хоть, что он сам понял и не пришлось ему объяснять. Это было бы неприятно.

Он не стал ей напоминать, что раньше Вера говорила противоположное.

-- Нет, -- упрямо сказал он вдруг вслух сам себе, резким ударом коротенького кия загнав шар в лузу. -- Надо было! Из человеческих соображений. И аз воздам.

Вера, будь она жива, пожала бы плечами и промолчала. Она всегда так делала. Несколькими днями позже он бы и сам эдак уже не сказал. А тогда, потеряв последний копеечный заработок, негодный организатор утешался тем, что он не такой уж плохой педагог. Ну, не привилась любовь к святому искусству. Зато прав, наверно, Экзюпери: важно само по себе человеческое общение. Сцена научила их чувствам, облагородила души. Это не пропадет.

Он лег спать, почитал немного, опустил книгу на тумбочку, погасил свет, начал медленно уходить в сон. И вдруг почувствовал, что он в комнате не один. Может, кошка с соседнего балкона перебралась да в форточку прыгнула? Он ее иногда колбасной кожуркой прикармливал. Ан нет, одежда шуршала возле двери.

-- Кто тут? -- с недоумением спросил он.

Этот кто-то хмыкнул, но не отвечал. Пришлось зажечь свет и сразу зажмуриться. Не от лампы, от зрелища: женщина юная и вполне обнаженная застыла в двух шагах от дивана, словно статуя из какого-нибудь Лувра, в котором Ипполит Акимыч сроду не бывал. Уперев пальчик в зеленое бильярдное поле, она сложила губы трубочкой, словно готовясь к поцелую. Вот так кошка!

-- Ма... Мальвина? -- прошептал он испуганно. -- Как вы сюда попали?

-- Через дверь, -- она удивленно пожала плечом, груди у нее качнулись и снова замерли.

-- А чего же вы хотите?

-- Вас.

-- В каком же смысле, позвольте спросить?

-- В прямом.

-- Да ты что, деточка. Одевайся сейчас же! И ступай домой.

Она сделала шаг вперед, и теперь ее колени были совсем рядом с его лицом. Она наклонилась, улыбаясь озорно и самоуверенно. Сильные духи смешались с водкой, -- не поймешь, чем пахло сильней.

-- Уйду, но только после...

-- Чего?

-- А того! Или я вам не нравлюсь как женщина?

-- Несовершеннолетняя! -- возмутился он. -- Меня опять посадят -- этого добиваешься? Ты ж ребенок!

-- Сами вы ребенок, -- она ласково склонилась над ним. -- А мне почти семнадцать. Если будете сопротивляться, я закричу, тогда вам же хуже.

В чувстве юмора ей отказать было нельзя. Но ему было не до юмора.

-- Нехорошо без любви, -- защищался он. -- Как это без...

-- А я вас очень люблю, -- усмехнулась она прямо-таки по-матерински и коснулась соском его губ. -- Вот так. Много разговариваете и без толку.

Мальвина по-хозяйски откинула край одеяла.

-- Боже ж мой! -- прохрипел он, стыдливо прикрывая свое срамное место.

-- Хватай ее решительней! Ты -- француз, аристократ, а она -крепостная девка. Не спрашивать же у нее, что с ней делать. Смотри!

Скопировав его интонацию, она набросилась на него, не как ребенок, а как хищная львица на загнанного оленя. Он стонал, а она посмеивалась, и тень ее, спроецированная стоящей возле дивана лампой, качалась на потолке.

-- Странное у тебя имя, -- чуть позже она опять превратилась в бабочку, сложила крылья и поцеловала Ипполита Акимыча в щеку. -- Никак не сократишь.

-- Жена меня Полей звала.

-- Так ведь Поля -- женское, -- она захохотала.

-- И что?